Летучая мышь - Дерек Картун

— Партия приняла решение не заниматься этим. В тот момент смерть Сегюра не была делом первостепенной важности. Мне дали понять, что никто не собирается скрещивать мечи по этому поводу. Никто к тому же не верил, что правительство позволит довести дело до суда. Так что компартию эта смерть особо не тронула.

— А вы сами что-нибудь предпринимали?

— Когда я вышла из больницы, то добилась приема у одного крупного партийца. он занимался вопросами агитации и пропаганды, а заодно играл какую-то роль в системе безопасности. Этот визит ничего не дал, все тогда были в тисках сталинизма. Морис Торез все ещё был генсеком. Начни я возражать — вылетела бы из партии через десять минут. Наших лидеров вовсе не интересовал тот факт, что мой муж убит, их занимали дела куда более крупного масштаба. А он даже коммунистом не был. "Сейчас не то время" — вот что мне сказали.

— А могли быть и другие причины, чтобы уклониться от расследования?

Улыбка Арианы была бледной:

— Вполне. Возможно, они и не хотели, чтобы открылась недостойное прошлое Маршана. Или уже знали все то, что собирался обнародовать мой муж.

— Как вы тогда ко всему этому отнеслись?

— Постарайтесь меня понять. Во время войны я была в отряде маки, которым руководили коммунисты. И видела настоящий героизм, самопожертвование, безусловное подчинение старшим. Мне это нравилось — как я могла позволить себе сомневаться в правоте лидеров?

— Но погиб ваш муж…

— Это был лишь эпизод в борьбе за жизнь и счастье миллионов людей, Ариана засмеялась невесело, — Теперь я думаю иначе, но тогда я вовсе не была так глупа и жестока, как это выглядит сейчас. Я ведь выросла в Европе, которую сотрясал нацизм. От детей нельзя требовать, чтобы они сами по себе росли мудрыми и здравомыслящими. Вот, гляньте.

Она протянула ко мне руки ладонями вниз. Я нагнулся поближе: пальцы заканчивались мягкими подушечками, у неё не было ногтей.

— Это сделал француз, и не только это. В полицейском участке в Руане. Радио специально включил, чтобы не слышны были с улицы мои вопли, — она уронила руки на колени. — Если я никого не выдала тогда в Руане — это только потому, что была коммунисткой. Не просто французской патриоткой, а именно коммунисткой. И мои товарищи остались живы. Вот почему, когда семь лет спустя партия сказала мне, что не следует ничего предпринимать по поводу смерти Марка, я подчинилась. Ведь это была та самая партия, в правоте которой я никогда прежде не сомневалась.

— А теперь?

— О, теперь! — протянула она с улыбкой, — Теперь я уже большая девочка…

Бонтан к тому времени вышел куда-то, мы сидели у камина вдвоем, тлеющие поленья бросали перед собой слабый свет да тусклая настольная лампа едва освещала лицо собеседницы.

— Но сейчас — почему вы молчите сейчас?

Она сделала вид, будто не поняла вопроса, хотя, я уверен, это было не так.

— Потому что не видите в этом деле никаких следов, не знаете, как к нему приступить?

— Нет. Просто вас интересует, почему покончил с собой Маршан. А меня кто убил Марка.

— Но ведь одно с другим связано, разве нет?

Ариана не ответила, лишь покачала головой, не отрывая глаз от потухающего огня. Потом, бросив на меня странно прямой, озадачивший меня взгляд, встала и направилась в кухню. Вернувшись, она протянула мне сверток в целлофановом пакете, с которого сыпалось что-то белое.

— Мука, — объяснила она, — осторожно, не запачкайтесь. Тут то, что вы ищите — записи Марка, их тогда так и не нашли. Только на одну эту ночь утром вернете.

…Я читал при неверном свете ночника до двух. Кое-что выписывал. Далеко не все в этих бумагах можно было разобрать. Наспех написанные слова, сокращения, понятные лишь автору. Там было три вида документов: записи самого Сегюра, газетные вырезки разных лет, некоторые с комментариями и датами. И, наконец, документы, относящиеся к подпольной деятельности Сопротивления, большей частью на оберточной бумаге, машинописные тексты едва читаются, некоторые написаны от руки карандашом или выцветшими уже чернилами, с неправильной орфографией. Там, где листки были скреплены, под скрепками остались ржавые полоски, кое-где красуются пятна от какой-то пролитой жидкости. Вот такие мелочи и свидетельствуют о подлинности документов.

Среди них я нашел большой, свернутый вчетверо лист, заполненный машинописным текстом и озаглавленный: Астурия, коммюнике. К нему прилагалась записка: "Перечень лиц, представляющих опасность; сведения собраны отрядом N14 в июне-июле 1943 года". И затем около двадцати имен с краткими сведениями. Судя по адресам, большинство из этих людей были жителями Лиона и Авейрона. Против одного имени жирная галочка. "Бракони Рауль Фернан. Родился в 1915 году в Боллене. Проживает на улице Аламбар в Лионе. Плотник и кровельщик. Активно действовал в нескольких отрядах, в том числе в отряде "Комба", начиная с 1942 года. Есть мнение, что является двойным агентом в Лионском отделении СД[5]. Работает под другими именами: Беранже, Бракант, Беллис. Женат, имеет любовницу по имени Сюзанна Венан. Муж Венан отправлен в Германию как военнопленный. Возможно, оккупационные власти именно через него вышли на его жену. В 1943 г. Бракони был схвачен германской разведкой, но пробыл в тюрьме недолго. Как он объяснил, его быстро отпустили, так как не сумели опознать. Этого человека следует отстранить от всякой подпольной работы".

Сегюр приколол эту записку к большому листу. И сделал приписку: "Бракони после войны куда-то уехал. Найти адрес." И снова это имя, написанное рукой Марка Сегюра на вырванном из блокнота листке: "Рауль Бракони, член группы Маршана в 1942-43 годы. Верна ли запись в астурийском отчете? Кто знал о его контактах с СД?"

Еще один листок из блокнота, сверху всего два слова: "Летучая мышь". Затем: "Эта кличка фигурирует в архивах СД. Кажется, принадлежала кому-то из отряда "Комба". К этому листку Сегюр прикрепил скрепкой газетную вырезку из немецкой "Baden Tageblatt" от 4 марта 1947 года:

"Бывший сотрудник СД получил срок 20 лет".

Иоханнес Мюллер, сорока двух лет, уроженец Кельна, признан в Баден-Бадене виновным в преступлениях против человечности, совершенных во Франции в период 1942-44 гг. Французский военный трибунал вынес приговор: двадцать лет каторги. Мюллер служил в отделе допросов абвера в отеле "Лютеция" в Париже, затем в Лионе под руководством Клауса Барбье, которого до сих пор не удалось арестовать. По многочисленным свидетельствам бывших заключенных, Мюллер проявлял исключительную жестокость на допросах, избивал пленников, подвергал их "baignoire", то есть топил в ванне, добиваясь показаний. многие из его жертв умирали под пытками. Виновным себя не признал, утверждая, будто бы противостоял Клаусу Барбье, который требовал применять на допросах самые жесткие приемы. Его собственные функции, настаивает Мюллер, были чисто административными. Он признал, что пользовался доверием Барбье и вел секретный архив. Но отрицал, что применял к допрашиваемым меры физического воздействия.

В зале суда произошла драматическая сцена. Свидетельница Жанна Валлон заявила, что её в течение трех дней избивали вдвоем Мюллер и Барбье, причинив множество увечий, в том числе она лишилась глаза. Мюллер заявил, что никогда прежде не видел эту женщину и позволил себе усмехнуться во время её выступления. Свидетельница бросилась на него и, прежде чем её успели остановить, расцарапала ему все лицо. После заседания суда адвокат обвиняемого подал жалобу по этому поводу."

Четвертая страница оказалась самой интересной, я её переписал.

"Почему издатель столь прохладно отнесся к этой истории? Каким образом и куда исчез архив лионского отделения СД? В какой тюрьме содержится Иоханнес Мюллер? Кто эта "Летучая мышь"? Говорят, Бракони живет в Конше, близ Авейрона. Проверить." После этих вопросов Сегюр записал следующее:

"Дело Андре Маршана. Теория".

М. действительно участвовал в Сопротивлении. Был схвачен в Лионе и перевербован Барбье. Барбье — мастак по таким делам. Кому-то в конце войны это стало известным. Кому? Кто руководит им сейчас? Как ему платят за услуги? И кто платит? Политическая нравственность!"

В папке я нашел ещё несколько газетных вырезок, в большинстве уже знакомых; две, которые я увидел впервые, дополняли какими-то деталями прошлое Маршана. Когда я захлопнул папку и выключил свет, было уже около двух ночи.

ГЛАВА 10

Ночь была ветреная. За окном шелестели ветви деревьев, поскрипывала рама, и за всем этим шумом я не сразу различил звук подъезжающей машины она появилась с той же стороны, с которой приехал я сам. Машина затормозила как раз перед домом. Странно — кому вздумалось здесь останавливаться? С полминуты я лежал в постели, настороженно прислушиваясь. Никто не следил за мной по дороге, в этом я был уверен. Но все же встал и достал из портфеля пистолет.