С.С.С.М. - Мария Чепурина

Обратно, к главной площади, он ехал уже в сумерках. Краслен чуть-чуть жалел, что он приехал в мае, когда ночи столь короткие и светлые. А как бы хорошо смотрелась башня Интернационала в темноте! Наверно, не было бы видно ни нижнего, кубического этажа, ни среднего – пирамидального, ни верхнего – цилиндрического, вращающихся каждый с разной скоростью. В ночи Краслен видел бы лишь огни, неоновые лампочки, которые волшебно повторяли б очертания дерзкой башни, новой вавилонской лестницы на небо, каждую минуту изменявшиеся… Он еще приедет, разумеется, приедет, чтоб увидеть этот монумент во всей красе, узреть во тьме рубиновые звезды на старинной башне крепости, расписанной пролетарским художником, покататься в авиобусе… С Бензиной. Или… Нет, с Бензиной, обязательно!

Вернувшись на главную площадь за час до указанного Буеровым времени и найдя ее почти пустой, Краслен зашел наконец и в Мавзолей. Торжественные и печальные красноармейцы в буденновках и шинелях революционных времен (была среди них и одна красноармейка – показатель того, как далеко ушла страна от средневекового неравенства полов) молча указывали путь в каменных коридорах. В крипте было зябко и гудел рефрижератор: по решению съезда Партии Вождя не стали делать мумией. Как мамонт, он был заморожен в полной целости до тех лучших времен, когда наука найдет способ для его оживления.

Вождь лежал в хрустальном саркофаге – тихий, бледный, невесомый. «Какое странное зрелище, – подумалось Кирпичникову. – Мертвый революционер! Ведь сама суть революционера в том, чтобы жить, жить так ярко, как только можно: воевать, любить, кипеть, бороться…» Он еще раз глянул на лицо Вождя и подумал, что это лицо спящего человека, а никак не мертвого. Снова пришла мысль, что Краслен родился слишком поздно, не застал Вождя живым, не смог сражаться с ним в одном строю, свергать царя, осваивать пустыни, строить ГЭСы… Все, что остается, – это пользоваться плодами работы старших товарищей да видеть перед собой вместо вождя пустую оболочку его… Нет, нет, как так можно думать?! Буеров ведь дал задание. Краслен послужит Родине, послужит мировому пролетариату… Жаль, что задание слишком легкое. А вдруг он не сумеет выполнить даже такое?

Краслен мысленно попросил Вождя помочь ему в загранпоездке и пообещал во что бы то ни стало не трусить и не сдаваться раньше времени, если что-то пойдет не так. Потом, уже сильно промерзший, направился к выходу.

– Я знал, что вы придете, – сказал крин, копаясь в своем шкафчике.

Краслену и в голову не приходило, что можно и не вернуться. Струсить, плюнуть на задание и уехать в Правдогорск.

– Конечно, я пришел. А как иначе? – удивился пролетарий.

Внезапно откуда-то из глубины кабинета – Кирпичников совершенно не понял, каким образом, – возник человек в черном комбинезоне, с маленькой черной бородкой и сросшимися бровями. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, увидел Краслена, будто бы испугался и застыл. Буеров взволнованно обернулся, бросил на неизвестного сердитый взгляд, и тот мгновенно скрылся.

– Похоже, он решил, что я один здесь, – сказал крин, не обернувшись, пролетарию. – Я прошу вас: никому не говорите, что вы видели.

– Он тоже по заданию? Как я? – сказал Кирпичников.

– Ну да. В какой-то степени. В интересах дела мировой революции я не могу вам ничего о нем рассказывать.

– Разумеется, я понимаю!

– Так что оставим этот разговор. – Буеров достал из шкафчика бумаги. – Ваш билет на пароход. Паспорт на имя шармантийского туриста Ноэля Лефевра. Вы ведь говорите по-шармантийски?

– Да-да, вроде бы неплохо…

– По прибытии в Манитаун остановитесь в гостинице «Мэйфэйр»: вот вам бронь. К девяти вечера того же дня вам надо быть в кабаре «Черная кошка» на Фиш-стрит. Джонсона узнаете по густой бороде, серому костюму и соломенной шляпе, за лентой которой будет заткнут кусочек желтого картона. Пароль: «Как вам эта погодка, сэр?» Отзыв: «Мерзкая, но я видал и хуже». Все запомнили?

– Запомнил. А тот… в черном… не подслушивал пароль? – спросил Краслен.

– Вы не беспокойтесь, я все контролирую, – ответил Буеров. – А вот портфель для Джонсона. Открывать его не следует. Обращайтесь с портфелем аккуратно, не трясите, не переворачивайте, там хрупкие вещи. Обратный билет получите от Джонсона.

– А он не даст мне еще какого-нибудь задания?

Буеров ухмыльнулся:

– Не знаю. Возможно. Увидим.

10

Пароход «Степан Халтурин» отошел от красностранских берегов почти пустым. Уезжать из С. С. С. М., судя по всему, никто, в том числе гости, не спешил, так что судно оказалось заполненным едва ли на четверть. Горничные и официантки, иногда попадавшиеся на глаза Краслену, откровенно скучали. Немногочисленные пассажиры одиноко бродили взад-вперед по прогулочной палубе, слишком огромной для их маленького числа. Пустынно-сонная атмосфера на пароходе напоминала картину какого-нибудь реакционного художника из-за границы. Да и во всех интерьерах корабля, в стиле жизни на нем явно сквозило что-то буржуазно-разлагающее: все эти курительные салоны, ресторанные подавальщицы, лифтеры в мундирах, оркестранты в смокингах, день и ночь игравшие фокстротики… «Должно быть, для скорейшей адаптации за границей, – объяснил себе Кирпичников. – И чтобы интуристам дом напомнило».

В первый день он с любопытством сновал по всем закоулкам парохода, пробовал пробраться на техническую палубу, глядел в радиорубку через замочную скважину, просился в машинное отделение, посетил спортзал, библиотеку и деткомнату и долго-долго всматривался в волны за бортом. На второй день Краслен заскучал. На прогулочной палубе он познакомился с пожилой парой ангеликанцев, возвращавшихся из путешествия, чтобы проверить на них свое владение языком. Владение оказалось неплохим. Ангеликанцы сказали, что в Краснострании им очень понравилось, что нигде они не встречали таких приветливых, компанейских людей, нигде не видели такого трудового энтузиазма, нигде не сталкивались с таким уважительным отношением к женщине и таким заботливым – к детям. Вот только одно им не понравилось: то, что красностранцы считают свое метро уникальным, отказываются верить в то, что за морем оно тоже есть, и нисколько не хуже. Краслен не понял, зачем ангеликанцы врут ему, что у них якобы тоже есть метро, и обиделся. Как будто он не читает красностранских газет и ничего не знает о ситуации в Ангелике! Ладно бы считали его красностранцем – но Краслен-то ведь представился шармантийским туристом, собратом ангеликанцев по капиталистической формации! Ему-то зачем врать? «Еще не успел доехать, а уже и здесь вражеская пропаганда!» – подумал Краслен и распрощался с подозрительной парочкой.

Не намного приятнее оказалось следующее знакомство. Толстый лысый дядька развалился в кресле недалеко от компании играющих в карты интуристов и внимательно наблюдал за ними, время от времени записывая что-то в блокнотик. Краслен заглянул ему через плечо и увидел, что буквы в блокнотике брюннские. Скромно представился. Новый знакомый сказал, что он писатель и ездит по миру, ищет материал для своих сочинений. Он спросил, знаком ли Краслен с его творчествам, и, когда оказалось, что нет, потерял интерес к «шармантийцу». Кирпичников решил не приставать и убраться подальше, пока литератор не взялся записывать еще и за ним. Оказаться персонажем чужой книги не хотелось: почему-то Краслен был уверен, что положительный герой из него не получится.

На третий день, когда до прибытия оставалось совсем недолго и Краслену до невозможности захотелось домой, на завод, в Правдогорск, в ресторане к нему подсел тип лет пятидесяти в серых подтяжках, без галстука, без пиджака. От него сильно пахло спиртным.

– Уильямс! – представился тип так, как будто Краслен его ждал.

– Лефевр, – отозвался Кирпичников без особой охоты.

– Шармантиец! – удовлетворенно произнес незваный собеседник. – Я бывал в Шармантии. Конечно, вы не знаете профессора Сильвена. Превосходный человек! Мы с ним работали! Надеюсь, еще свидимся. Да что уж… Еще свидимся, конечно!

– Вы – ученый? – произнес в ответ Кирпичников из вежливости.

– Да! – сказал Уильямс. – И горжусь этим! Поверите ли, нет ли, ни минуты не жалел, что стал биологом!

Биологу явно хотелось выговориться. Похоже, ему не давала покоя какая-то мысль, из-за которой он напился и теперь решил излить душу случайному попутчику. Краслену было все равно: он никуда не торопился. Уильямс крикнул еще выпивки, посетовал, что здесь, на красностранском пароходе, не дают бифштексов с кровью, дал Краслену два рецепта жарки мяса, проследив, чтоб тот записывал, потребовал пельменей, потом начал объяснять, что происходит внутри мышечных волокон в ходе термообработки, перешел к строению белка, затем к пептидам, что-то нес об аденине, гуанине, нуклеиновых кислотах и каких-то непонятных «основаниях». Краслен кивал и слушал, слушал и опять кивал. Уильямс пересказывал какие-то истории из практики, шептал, как заговорщик, об открытиях, которых он не сделал, но когда-нибудь однажды точно сделает, с трудом, но вспоминал названия диссертаций и статей во всех журналах и хвалил учеников.