Ревет и стонет Днепр широкий - Юрий Смолич

Михаил Леонидович — тоже весьма преуспевающий инженер (одет он был в форменный сюртук с петличками министерства путей сообщения) — говорил приподнято, звучным баритоном, коим и прославился более всего на губернских концертах филантропических обществ. В голосе его звучала неподдельная радость.

— Я очень рад, Сашенька, что мы с тобой наконец приходим к согласию: только объединение всех передовых слоев русского общества может гарантировать нашему отечеству победу на фронте и спокойствие в стране, только это может удержать Россию от разрухи и упадка. Именно с этой точки зрения Государственное совещание в Москве может…

Но его прервал истерический вопль самого младшего из братьев, несовершеннолетнего Ванечки. Будущий инженер, а ныне студентик в тужурке с красными кантами Петроградского института гражданских инженеров, завопил тенорком, давая к тому же петуха в конце каждого вскрика:

— Вы все предатели!.. Вы все действуете в интересах немецких шпионов!.. Всем вашим партиям дорога только на виселицу!.. Я всех вас ненавижу!.. Россия требует помазанника божьего!..

— Болван! — гаркнул Александр Леонидович своим рокочущим басом, — Не лезь, пожалуйста, когда разговаривают старшие!..

И в комнате что–то грохнуло — то ли Александр Леонидович трахнул кулаком по столу и свалил вазу с цветами, то ли несдержанный и горячий «младороссиянин» Ванечка швырнул в старших братьев стакан с чаем.

Тогда присоединился голос и Юрия Леонидовича. Юрий Леонидович был непревзойденным оратором и умел подбирать не только слова, но и интонации на любой случай жизни. Он заговорил ласково и умиротворяюще:

— Господа! Милые мои братья! Мы с вами не на общегородском митинге, а всего лишь за семейным чайным столом. Давайте же обсудим все спокойно. Тем паче, что я забежал на одну минутку и еще не завтракал сегодня. Я совершенно согласен с тобой, Сашенька, и с тобой, Мишенька, что Государственное совещание имеет свой смысл — в интересах общегосударственных. С этой точки зрения объединение всех прогрессивных сил русского общества весьма целесообразно, и хотя мы с вами принадлежим к партиям, непримиримым в своих взглядах, однако мы с Леонидом, как социал–демократы…

— Пожалуйста, — послышался голос Леонида Леонидовича, — прошу, хотя бы за семейным чайным столом, говорить только от своего собственного имени, а не от всей партии! Тем паче, что у нас с тобой тоже разные взгляды относительно вашего дурацкого Государственного совещания!

Он, кажется, хотел еще что–то добавить, но неукротимый Ванечка помешал ему.

— Вот видите, вот видите! — завизжал Ванечка. — Они в одной партии, но взгляды у них разные! Вот чего стоят все ваши партии! Политиканы! Политические спекулянты!.. Ненавижу!

— Цыц! — громыхнул Михаил Леонидович, и на этот раз голос его был уже отнюдь не бархатистым, несмотря на то что, как член партии «народной свободы», он всегда уверял, что стоит на позициях абсолютной терпимости к выражению любых взглядов; но ведь одно дело — публично, и совсем другое — у себя дома! — Цыц, молокосос! Или мы выгоним тебя вон!

— Ну, знаете!.. — возмутился Юрий Леонидович. — Если разговор ведется в таком тоне…

После этого в комнате загромыхали передвигаемые стулья. Мирное чаепитие, совершенно очевидно, прервалось — все поднялись со своих мест.

Еще минута — и парадная дверь дома резко растворилась и сразу же с грохотом захлопнулась, выпустив на улицу Юрия и Леонида Пятаковых. Фракция братьев–большевиков в парламентарной, всеми в городе уважаемой семье Пятаковых демонстративно покинула семейные пенаты.

На миг братья приостановились на лестнице и посмотрели друг на друга: Леонид — хмуро, Юрий — с жестикуляцией молчаливого возмущения. Затем Леонид, точно так же молча и хмуро, пошел прочь — налево. Юрий возмущенно пожал плечами и двинулся направо. Братья Леонид и Юрий Пятаковы никогда не ходили вместе — даже когда они направлялись на партийное собрание.

Налево — через Васильковскую и Черепанову гору — Леонид спешил в Клуб печерских большевиков за поручением на время забастовки: Леонид записался в печерскую районную организацию большевиков.

Направо — через Николаевский сквер по Владимирской — простирался путь к Педагогическому музею.

Именно туда — в Центральную раду — и направлялся сейчас Юрий Пятаков.

И нужно было спешить, чтобы не опоздать на заседание пленума.

Юрию Пятакову все–таки удалось убедить комитет: учитывая обстановку политического момента, в интересах единения революционных партий и с целью борьбы внутри самой Центральной рады и перспективы достижения таким образом перевеса, а затем и доминирования демократических, революционных элементов, — большевикам тоже следует войти в состав Центральной рады. Поставить это решение на общегородское партийное собрание уже не было времени.

Текст декларации, которую нужно было предусмотрительно огласить, вступая в Центральную раду, Пятаков скомпоновал еще ночью, и теперь он шелестел в кармане пятаковского пиджака.

В декларации говорилось о том, что в «этот тяжелый момент кризиса революции, когда мировая реакция империалистической буржуазии обрушивается на нее, когда контрреволюция наступает по всему фронту, при абсолютной растерянности тех широких масс, которые еще плетутся за меньшевиками и эсерами, а министры–социалисты предают революцию, — особенно остро проявили себя классовые противоречия и потерпела полное банкротство идея национального и «единения» и общих с буржуазией национальных задач». Декларация заявляла, что, «вступая в Центральную украинскую раду, большевики будут вести неуклонную борьбу с буржуазией и буржуазным национализмом и будут призывать рабочих и крестьян Украины под красное знамя Интернационала до полной победы пролетарской революции».

4

Малая рада Центральной рады заседала — почти без перерыва для сна и принятия пищи — уже третий день.

Генеральный секретариат снова подал в отставку. Хотя в новом, винниченковском, составе секретариата и преобладали эсдеки, в нем оставалось еще и несколько эсеров, — и вот украинские эсеры никак не могли договориться с украинскими эсдеками в вопросе об отношении к Государственному совещанию и по всем прочим вопросам тоже. Затяжной министерский кризис начался, и именно с затяжного министерского кризиса Центральная рада и начала строительство государства.

Председатель Центральной рады, профессор Грушевский, в отчаянии ерошил бороду, горестно воздевал руки горе и взывал к уважаемому собранию:

— Господа! Перед лицом грозных событий, во имя возрождаемой нации — призываю вас к согласию и компромиссу! Иначе ведь мы окажемся перед лицом катастрофы!..