Провинциал и Провинциалка - Владимир Маканин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так оно и было. Игорек свое право входа в группу оберегал. Дорожил им, правом-то. Потому и не поспешил пригласить. Может быть, и можно было привести в тот вечер Ключаревых, но нужно ли? От добра добра не ищут. А ему, Игорьку, и без Ключаревых там, видимо, хорошо… И тут Ключарев – он уже встал и ходит по комнате – как бы обрывает мысль и решает, что наплевать и что он проживет без этих группок. Не умрет. Они, видите ли, не хотят его, не желают. Ах ты господи. Прямо-таки зачахнет он без них. И это он уже чувствует себя личностью, индивидуальностью, которая выживает сама по себе. Шаг Ключарева становится твердым. А в голове под знакомый шум проносящихся ночных автобусов оседает новое, приобретенное в жизни понятие. Уже ясное, прозрачное и звонкое, как упавшая капля воды:
– Клан.
Слово неточное, «группа» лучше. Да и не в названии дело – может, его еще пока не существует, не придумали. И эта самая как бы расширенная семья, группа, клан, объединение друзей, или как там ни назови, – оно ж в общем-то естественное дело. Жили же когда-то люди родами и племенами. Были охотники. Купцы. Или рыбаки. Или, скажем, жили деревней, хутором, поселком. И в большом городе, в супербольшом, в огромном, потеряв уже прежний смысл и приобретя новые оттенки, конструкция не пропала и не погибла. Она сохранилась, она живуча и, видно, нужна людям. Да и что ж удивительного в том, что в огромном городе, оказывается, существуют свои хуторки, деревни и поселки. Человек знает, что делает.
Глава 7
Ключарев приходит на работу, а там – событие. В верхах наконец приняли решение. Отделу дали такую же трудоемкую чернорабочую тему – фактически продолжение прежней темы, как и предполагал Ключарев в свое время.
– Вот и дождались! – И вокруг слышатся соответствующие разговоры.
Даже Галя Южина растеряна, не жует свои бутерброды, на лице тень. Необходимость черной работы в науке не нуждается в особой защите. Дело нужное, и все понятно. Все ясно. Но обидно. И чувствуется витающая в воздухе коллективная грусть. Состояние небольших похорон. Иллюзии ведь тоже хоронят. Во всяком случае, веселиться нечего – это ясно.
– Н-да, брат, – вздыхает Бусичкин. – Такие-то кораблики!
Бусичкин даже обнимает за плечо Ключарева. Вздыхает. Ключарев соглашается: кораблики действительно скромные, не океанские.
– Зайди к Ивану, – говорит Бусичкин. – Я уже был у него. Он в ужасном состоянии…
Ключарев заходит к начотдела. Он еще на пороге, а Иван Серафимович уже машет рукой: не надо. Только без иронии. Без соболезнований, но и без твоей иронии, ради бога… И вот по этому жесту начальника (и еще он бледен, прозрачно бледен – это будет держаться на лице весь день) Ключарев понимает, как глубоко тот задет и уязвлен. Точнее, как глубоко и сильно он надеялся. Ключареву тоже не безразлично. Но плакать, пусть даже духовными слезами, он не будет.
– В следующий раз, Иван Серафимович, повезет нам, а не другим…
Начальник горько усмехается:
– Тема на шесть лет.
– И что же?
– Мне не тридцать. Мне пятьдесят два.
Значит, к концу темы ему будет пятьдесят восемь, вот в чем дело.
– В шестьдесят люди еще, бывает, женятся, – говорит Ключарев.
– Ну хватит, ну перестань же!
Он всплеснул рукой, как женщина: он слаб и размагничен ударом. И ясно, что Ивану Серафимовичу больно не от самого удара, перестраиваться – вот что больно. Больно мечтать заново о том, что, дескать, через шесть лет появится новая тема, золотая жила, и только тогда уж я сумею во весь голос, во всю силу… и так далее. Тут-то и беда мечтателей, думает Ключарев. После каждого жизненного щелчка нужно перестраиваться и заново создавать условия для мечтаний – Ключарев любит эту породу людей, это прекрасные люди, быть может лучшие, но…
– Говорят, что в каждой беде есть свое открытие, – продолжает Ключарев вслух, он выдумывает копеечные афоризмы, утешает Ивана Серафимовича – а мысль идет и по своим путям. (Командировка – вот что должно утешить его, Ключарева. А что? Все равно кого-то нужно посылать в связи с новой темой. Как раз в ту сторону. А он, Ключарев, заодно сможет заехать в Старый Поселок.)
– Иван Серафимович.
– Да, Виктор.
– У меня ведь к вам разговор есть. Конкретный.
Ключарев просится в командировку и получает согласие. (И понятно, что с этой минуты ему хочется быть проще, человечнее, чище.)
Он дома. Он говорит жене, что завтра уедет и что там до Старого Поселка – рукой подать. Ну пусть не рукой. Но ведь близко. И если не сейчас, когда он еще сможет туда съездить?..
Жена согласно кивает: тебе видней.
– Ну что ж. – И вдруг с характерным женским «проламыванием» сквозь все и всех она добавляет: – Ты ведь давно чувствовал, что туда поедешь.
– Я?
– Конечно. Ты знал, что поедешь… Потому ты и психовал последнее время. У тебя с языка не сходило.
Ключарев улыбается:
– Любопытно. В этом что-то есть!
И тут же – первая ласточка уже осознанного волнения – он не знает, что делать в такую минуту, куда деть руки.
– Что ли, позвонить?
Живут и стареют родители Ключарева, в сущности, недалеко. С тех самых пор, как Ключарев и его сестра Анечка поступили в институты, родители перебрались из Старого Поселка, чтоб жить поближе к детям, поближе к Москве. Ключарев заказывает разговор, звонит, говорит, что дома у него все хорошо и у Ани хорошо и что вот командировка и так получилось, что он, Ключарев, быть может, заглянет в Поселок. Да, там недалеко… Ключарев нервничает и лишь в самом конце догадывается спросить об их здоровье. Как ты, мама, и как, папа, ты?
Отец не отвечает, он о чем-то шепчется с матерью, а затем, откашлявшись, говорит:
– Понимаешь, сын… Заглянуть бы тебе туда надо. А мы с матерью старые и уже не сможем.
– Не понимаю.
– Конечно, у тебя есть много всяких дел, а я, сын, это хорошо знаю. Но он все-таки твой родной брат…
Ключарев едва улавливает смысл: отец просит во время командировки заглянуть в Поселок и поправить могилку Юрочки, умершего двадцать пять лет назад. Отец говорит с какой-то боязнью напороться на отказ. Текут и скользят витиевато-осторожные фразы:
– …как-никак твой родной брат. И к тому же уважение к умершему. И ты не подумай, что тут какая-то религиозность. Не в Боге дело. И современная мораль тоже за это. Я это точно знаю, читал.
Берет трубку мать. Голос тоненький, а ее всегдашняя, пахнущая травой и мятой скороговорка сливается в единый распев:
– Сынок, мы уж, видно, никогда не выберемся, съезди ты, кто же еще – двадцать пять лет исполняется, – съезди, две рябинки над могилой – написали, что одной уже нет, не следит никто…
Мать спешит – она, как всегда, побаивается телефона, то есть того, что разговор вдруг прервут.
И Ключарев ей – тихо и успокаивающе:
– Да, мама… Да, мама… Конечно, мама…
Он говорит жене о просьбе родителей, о дороге и о том, что надо уже сегодня собраться.
– Не увидишь ты Поселка, – заключает он. – А жаль. А давай на будущее лето вместе поедем?
Идея Ключареву уже нравится. Он закуривает, обволакивается дымом, Майя ставит чайник. «Спите, а ну, спите. Не переговаривайтесь!» – заглядывает она к детям… Ключарев сидит, упершись локтями в стол, дымит и неторопливо выкладывает хорошие, набегающие к вечеру мысли:
– А почему бы нам не поехать? Деньги?.. Возьму лишнюю статейку у Рюрика – вот дорога уже оплачена! – Он счастливо вздыхает: – Сейчас я как бы на разведку поеду… А уж будущим летом – все вместе катанем.
– Он тебе письмо прислал.
– Рюрик?
– Да.
– Не похоже на него. Наверное, не дозвонился… Слушай. И поедем мы – я, ты, дети – все вместе и на весь отпуск, а?
Майя уже тоже увлеклась:
– Мне кажется, я ничему не удивлюсь, когда туда приеду. Как в знакомое место. Ты столько рассказывал, и сестра Анечка рассказывала – я уже вполне представляю…
– Поселок представляешь?
– Ну да.
– Э, нет… Нет, друг мой. Поселок – это надо видеть. Есть, например, там перелесок, а за ним Лысая горка. О господи!
Ключарев замолкает от невозможности высказать. Он переполнен. Он только покачивает головой… И вот так, покачивая головой и улыбаясь, идет с кухни – подходит к своему столу и вскрывает письмо: «Уважаемый тов. Ключарев. Ввиду специфики работы… та-тата-та… и в силу ряда обстоятельств в нашем институте… та-та-та-та… мы вынуждены в дальнейшем отказаться от Ваших услуг внештатного работника. С уважением. Рюриков»… А, черт!
– Что такое? – спрашивает Майя оттуда, с кухни.
– Да ничего. Но маленький денежный ручеек кончился.
Майя подходит, пробегает глазами письмо:
– Плохо… Я ведь привыкла на ручеек рассчитывать.
Ключарев минуту молчит – думает.
– Я чувствовала, что что-то неладно. Видимо, Рюрик тебе звонил. А когда не дозвонился, решил написать…
– Не звонил он. Письмом отказать удобнее.
Майя сникла – так всегда, если неприятность случается на ночь глядя. Она вертит в руках письмо. Ключарев же решает, что наплевать. И слава богу, унижения кончились. Будет он еще расстраиваться в такие минуты!..
