Моя преступная связь с искусством - Маргарита Меклина

Таким образом, вот что имеется в журнале и жизни: в одном — скоропостижно скончавшееся мужское тело и статья о запропавшем в океанской пучине голландце Адере, а во второй — живое женское тело, посещение выставки Адера и уравновешивающая уравнение, висящая в воздухе возможная смерть.

То есть, полагает безутешное женское тело, наличествуя рядом со статьей о полюбившемся мне и запомнившемся утонувшем творце, некролог мертвого мужского тела В. Б. внес новую запись в летопись мира, пополнил вселенский банк данных, создал уникальное информационное поле, несущее мне — при условии, что я войду в некий контакт с этим творцом — воздушную смерть.

Стоило мне повстречаться с работами Адера, как произошло замыкание, в результате которого у «Мак Дугласа» сломался мотор.

Мне просто дико повезло тогда, дико повезло, говорит голове в голове женское тело и сидит дотемна в черном, вращающемся вокруг своей оси, кожаном кресле, окруженное принесенными мужским телом видеопленками, офортами, фото, альбомами выставок, вырезками из газет.

Письмо ученого

Евгению Владимировичу Новомодному

Уважаемая Маргарита! С приветом из далекого, и, вероятно, не знакомого Вам города X обращается к Вам Завотделом Природы, энтомолог, лепидоптеролог, любитель боевиков, моды и всего, что относится к современной словесности (нынешние сочиняющие для Всемирной Сети ЦеЦеЦе[19] кажутся мне динамичнее, чем их предецессоры, накалывающие пером на строку, как бабочек Брайля, букву за буквой), естествоиспытатель и свободный мыслитель Евгений Никодимович Н. Надеюсь на Вашу взаимность: сообщите, как Вас по батюшке кличут — ведь недаром у русских людей отчества есть!

Можете ли Вы представить себе, как метался я по своему кабинету, вглядываясь в заоконную или, лучше сказать, заокеанскую даль, после прочтения Вашей «статьи»! Приставляя к стене собственно «литературу» как ненужный костыль — ведь я ученый, не привыкший к словесным вертляньям и шпилькам — я буду говорить о фактах и только о них.

Итак: Николай Иванович Бордуков, герой Вашей статьи… был давно известен мне по отсылкам на его труд. Кстати, вообразите себе: даже дома я хожу в мокроступах! А ведь люди (позвольте мне забежать вперед брылястого и очкастого Николая Ивановича, который уже тут стоит) привыкли видеть в ученом лабораторную крысу, а не благородного лабрадора, выковыривающего из-под снега бумаг, как замерзших, замерших альпинистов, научные факты, поэтому и не могут представить себе, чего стоит разгуливание по лугам и болотам в поисках той или иной особи вместо особы (я холост) — и все только с тем, чтобы и через десяток лет после моей смерти местные жители знали о природе родимого края…

Еще и такое случается: у нас тут шастают по гробам. Вам, человеку Нового Света, наверно, здесь что-то неясно, но эти гробители, позвольте мне воспользоваться измышленным словом, извлекают из истлевшей земли не только культурный слой, который будущим археологам может сгодиться, но и золото: зубы и перстни. Китайцы, меж тем, специально выискивают и тренируют умельцев, которые унюхивают золото под землей, а наш друг Бордуков как-то зарыл от чужого глаза заветную карту плантаций женьшеня, которую до сих пор не нашли — вот Вам, Маргарита, будет пожива! Ну что, раззадорил я Вас? Небось и не знаете, бросаться ли собственноручно на поиски материальных свидетельств, либо предаваться, с самопиской в руке, разглядыванию отображенья золотоносных богатств на бумажном листе!

Так вот, воспрепятствуя кощунственным хищникам, я изобрел небольшие петарды, которые прикрепляются к гробу симметрично с обеих сторон… Но довольно, довольно. Приступая к наисерьезнейшей части письма, одерну пинжак, а также свой легковесный, не подобающий ученому тон.

Маргарита, черт подери!

Вы, надевающая на руку не перчатки исследователя, а колготки с целью обнаруженья в них дыр, высчитывающая дни не для того, чтобы вырастить споры бактерий, а чтобы в нужный момент заглотить так называемый pill[20] — опровергаете своей «статьей», своей «филейной филологической выдумкой» все, что я написал! Как можно было это добыть не прилагая усилий, спорадически, непредусмотренным вывертом, варварским танцем… что или кто Вас ведет? Или, как сказал бы один мой знакомый, «что заставляет Вас тикать»?

Что за искра вспыхивает и заставляет Вас изучать то Красных Кхмеров, то выкрутасы какого-то крахмального композитора, то участь пронзенной штыком парижского изувера принцессы Ламбаль! Как же Вы умудряетесь отыскать строгий стержень в этом распущенном разрозненном хламе, напоминающем «сокровища» в спичечном коробке малыша, который то сушеную кобылку где-нибудь подберет, то винтик, то водного гладыша, а после добавит к ним стянутую у взрослых монетку или стрекозиные крылья! Да это лепет, а не лепидоптера! Кто соединяет все эти несопоставимые вещи в одно?!

Как человека, не отличающего «споры» от «сборов», жулика от жука, а улиток от пожухлых личинок, вообще занесло в научные сферы! Как люди, полагающие, что Антарктика находится рядом с Аляской (дескать, все равно и тут, и там от снега бело), а Камчатка рядом с Карагандой (не говоря уже о том, что Камбоджа, оказывается, населена исключительно чернокожими — «мне так показалось по особому, африканскому, контуру этого слова») — не путем кропотливой, кротовой работы, а путем «рывка» или «скачка» вдруг делают открытия в не относящихся к ним областях!

Подивиться, что — по Вашим словам — сделали Вы: взяв произведение изрядно плодовитого, но заурядного автора, Вы «разглядели» в герое видного энтомолога Николая Ивановича Бордукова, а увидев, что в повести он погибает гораздо позже — а не во время, как считали исследователи — Второй Великой Войны, Вы порешили, что то же самое происходит не только с самим персонажем, но и его прототипом. То есть в бумажностраничном, сталинском сорок седьмом безымянный, буквенный «бордуков» жив — и этот книжный заспиртованный мир послужил для Вас заверением в том, что и бренный Бордуков в то время был совершенно сохранен. Затем Вы продолжили Ваш «репортаж», но не в должной форме доклада, а в виде живописного «тесно сплетенного текста», и поверьте, много часов утекло в нашу местную Зею, прежде чем я отделил зерна фактов от плевелов прозы…

Но что подтолкнуло Вас к мысли о трагическом трюке, который в стылой сталинистской России проделал наш Бордуков?! Что за извилистые измышления привели Вас, барышню, не знающую ни что такое «вьюк», ни «бивуак», ни «верблюд», на остров Формоза?[21] Что побудило Вас обратиться к мемуарам легендарного первопроходца и ходока по женскому полу графа Беневского? Ведь именно гроссмейстерски грандиозные планы и плутания этого плута, прозванного мадагаскарцами «Амнасакебой» или «Королем королей», владеющего не только умением одновременной игры на шести шахматных досках (так он обогащался в остроге, но за мухлеж был избит), но и шестью языками, а также его встреча с дикарями Формозы и дикие байки о падении в кратер вулкана, заставили Вас, как Вы говорите, поближе взглянуть и на другие экспедиции на этот таинственный остров!

Понимаете ли Вы, Маргарита, что между экспедицией энтомолога Бордукова в начале двадцатого века и заезжим на Формозу (столетием раньше) аристократическим авантюристом Беневским, известным также под именем «Маурыций Аугустос», нет никакой связи, никаких морских и озерных узлов! Как же Вы скакнули этакой паршивой блохой, переползли этаким постельным клопом от Маурыция к божьему рабу Мыколе? Неужели в Вашем мозгу (где все располагается по алфавиту, а не по весомости в научном ряду — все, все там: «Дарвин», «Дар», «Дьявол», «Дарьял» — зряшные завитушки виньеток важнее для Вас, чем виноватая вивисекция!) Бордуков идет сразу за графом Беневским? Ах, как тянет Вас на звучные имена… У Вас ведь не история с энтомологией получаются, а пьеса Коцебу[22] с шумовыми эффектами. Так вот, позвольте сюда вставить еще одно слово на «б» — Вы просто безумны!

Ах да, про клопов: обнаружились тут воспоминания современника Бордукова о том, как тот расправлялся с этими тварями (Маргарита, не щурьтесь сурово — ведь очеркист тогда был совершенным мальчишкой… и почему мы храним в памяти все эти моменты, вроде того, как в промерзлом погребе однажды объявились неживые ежи (мне ужасно жаль было их и я не мог взять в толк, как они там очутились) или как лежал в гамаке между двух сосен — ладони от смолы почернели — и голова кружилась то ли от мерных качаний, то ли от безмерных мечтаний… и почти забываем, как преставлялись на престолах правители, летели режимы, падали стены… а ведь возятся с этими милыми мелочами, уносят с собой в небытье как самые щемящие щепоточки детства.).