Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать - Айдын Шем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- А, может быть, сейчас только и начинается настоящая борьба - громко сказал Фуат под всеобщее одобрение.
Среди людей, собравшихся на площади, ходил мужчина и записывал имена и адреса земляков, купивших в Крыму дом и живущих без прописки.
- Мы должны отслеживать все случаи противоправных действий властей и знать, кто из наших в очередной раз подвергается насилию, - повторил он Фуату, то, что говорил оратор, записав в тетрадку адрес купленного дома, и добавил: - Для себя запишите адреса наших активистов, к которым нужно будет обратиться в случае необходимости.
Между тем в центре собравшихся оказался молодой интеллигентного вида мужчина..
- Багъышланъыз, ватандашлар, мен русча айткъанда фикиримни айныкъ ача билирим, - начал он. - Прошу меня простить, земляки, но по-русски я смогу точнее выразить свою мысль.
И дальше он говорил по-русски, включая в речь отдельные татарские выражения:
- Почему здешние русские озверели? - говорил он. - Почему они так враждебны к нам? Я думаю, что они родились нормальными, человечными. Но много лет в Крыму велась разнузданная антитатарская пропаганда, нас называли предателями, хотя никто не мог сказать, кого или чего мы предали. Нас обвиняли в том, что мы продали немцам Крым, но какими деньгами шел расчет, оккупационными марками или советскими бумажками с изображением Ленина, и где сейчас эти деньги – никто не знает. Вы смеетесь, смешно, конечно. Но эти обвинения здешние жители предъявляют нам всерьез, ведь этими идиотскими измышлениями полны были газеты и разные книжонки. Имейте в виду, народ здесь темный, их понавезли из российской глубинки, они там не могли устроить свою жизнь, и здесь прозябают. И всю злость за свое тяжелое существование вымещают на татарах.
Тут пожилой мужчина, стоящий рядом с говорившим, подал голос:
- Здесь еще много отставных военных, которые все понимают, но которым выгодно поддерживать антитатарскую пропаганду.
- Да, именно из среды этих отставников, получивших в Крыму лучшие дома и земли, выходят идеологи антитатарской кампании. Это изощренные в своей злобе люди, но тоже не все, разумеется. Я сейчас говорю об основной массе заселивших Крым после нашего выселения людей. Товарищи, аркадашлар, их надо понять! Они запуганы властями, им говорили, что татары чуть ли не черти рогатые. Они живут в наших старых домах и больше всего боятся, что мы потребуем свои жилища назад. Надо, аркадашлар, терпимо относиться к этим людям, разъяснять на словах и своими поступками доказывать, что мы им не враги…
- Им ничего не докажешь! - раздался голос из толпы. - Мы им не враги, они нам враги!
- Ничего подобного! - возразил другой. - Я, вот, живу без прописки уже почти год, мой сосед русский мне сочувствует, ищет способа помочь. Лякин оны элинден кельген шей ёк, от него ничего не зависит.
- Это, наверное, из старых наших русских, - заметил еще один. - Наши русские все нам сочувствуют.
- Да нет, - был ответ. - Этот мой сосед приехал в Крым в сорок шестом по оргнабору, тоже много мучился…
- Короче говоря, - опять перехватил разговор прежний выступающий, - не надо на их враждебность отвечать тем же. Давайте будем разъяснять им ситуацию, рассказывать о нашей прежней жизни здесь. Эти люди тоже жертвы сталинского режима, в их душах поселена злость. Давайте будем к ним добры…
- Кто он такой, - спросил Фуат о выступавшем у Шамиля.
- Точно не знаю, кажется, из Ташкента, - был ответ.
Фуат умом понимал правоту ташкентца, но сердцем - нет! Он вспомнил, как на улице в райцентре незнакомый ему немолодой русский человек кричал:
- Всех татар надо было не в солнечный Узбекистан, а в тундру выслать, чтобы они там все замерзли!
Как только таких людей земля носит?
Речь держал теперь другой человек, тоже молодой, интеллигентного вида, хорошо одетый.
- Ненавистники татар в Крыму надеются выиграть за счет проигрыша татар. Что они желают выиграть - им и самим не вполне ясно, но они добиваются унижения татар. А на самом деле население Полуострова может выиграть хорошую жизнь только в единстве, а не в противостоянии. Тем более что война, объявленная русскими шовинистами коренному населению Крыма, исторически обречена - это обстоятельство, к сожалению, колонизаторы не всегда понимают…
- Дайте мне сказать! – на импровизированную трибуну влез мужчина лет сорока, в промасленных брюках и в такой же рубахе с закатанными рукавами.
- Извините меня, - произнес он, заправляя рубаху, - я не успел заехать домой, работаю нелегально на ремонте автомашин на окраине Симферополя. Я купил дом недалеко от Белогорска…
- Карасубазара! – крикнул кто-то из толпы.
- Да, Карасубазара, да!! Не прописывают, потому что не берут на работу, на работу не берут, потому что не прописывают. Богъа не дерлер? Как это называется? Издевательство, конечно! Я простой рабочий, за хорошую работу имел благодарности. Служил в армии, был там секретарем комсомольской организации. Отец мой погиб в Отечественную войну, защищал Советский Союз. А меня не прописывают на моей родине!
Другой молодой мужчина, на этот раз аккуратно одетый, сменил авторемонтника.
- Я техник-стоматолог, в Узбекистане хорошо зарабатывал. Тойгъан еринъ ватан дегиль, догъгъан еринъ ватан дейлер. Говорят, что родина не там, где ты сыт, а там, где ты родился. Надо внести поправку – родина там, где родились твои предки. Родился я осенью сорок четвертого в Дальверзине, но я не кошка, чтобы считать своим домом место, где я вырос. У всех у нас один дом, одна родина – Крым! А меня уже два раза выселяли из купленных домов, а дома сносили бульдозерами. Сейчас я купил третий…
Толпа зашумела: - О-о! Ого!
- А что? - засмеялся молодой мужчина (говорил он по-русски). – Я не женат, один. Я покупал маленькие недорогие домики. Мне главное зацепиться. Вообще Белогорское, то есть, извините, Карасубазарское…, нет, все же Белогорское, гниби иху мать, кагебе самое злобное…
- А! Ну да! Ты других не знаешь! Они везде такие! – раздалось в толпе.
- Да, наверное. Недавно начальник районного кагебе опять вызывал, грозил арестовать и дать срок. И нагло мне говорит: «Обращайся куда угодно, хоть в Москву, никто тебе не поможет. Мы делаем то, что Москва приказывает».
Толпа слушала и глухо волновалась, и каждый чувствовал в себе силу десятерых.
Еще несколько человек рассказали о своих бедах, и от каждого такого рассказа болело сердце.
- Ты обрати внимание, - негромко обратился Керим к стоявшему рядом Фуату, - почти все говорят по-русски. Среди своих говорим на чужом языке! А?
И произнес он этот упрек тоже на русском языке.
Фуат подумал, что и малообразованные, и получившие образование в институтах люди плохо знают свой родной язык - это было горьким наследием депортации. И еще с удовлетворением думал он, что несмотря ни на что вызрело новое поколение умных и образованных людей среди его несчастного народа. Сам он в ссылке только выживал и воспитывал младших сестер, сейчас уже окончивших медицинский институт. Только на курсах шоферов и довелось ему самому учиться…
Яблоки, которые предназначалось вешать на уши ментам, Фуат выставил на всеобщее съедение и люди на несколько минут расслабились.
- Мустафаны якъында кене де къапаттылар, - вдруг произнес ташкентец. – Мустафу недавно опять арестовали.
- Сволочи! На этот раз какое обвинение предъявили? – со злостью спросил стоматолог.
- Обвинение на суде предъявят. Но люди говорят, что Мустафа публично где-то сказал, что в Советском Союзе нет ни одной крымскотатарской школы.
- А разве есть? – тот, который из Карасубазара, растерянно оглянул товарищей.
- Нет, конечно! Чего ты удивляешься? Одного моего знакомого посадили за то, что он говорил кому-то, что в сорок четвертом году татар выселили из Крыма.
Фуат вспомнил то, что слышал от Февзи.
- Один мой друг рассказывал, что в лагере с ним сидел один старый человек, которого обвинили в том, что он неправильно понял выселение татар из Крыма, - включился он в разговор. – А как правильно будет понимать?
- Совсем обнаглела советская власть! Благодарить ее за выселение и гибель людей, что ли?
Никак не могли многострадальные крымчане привыкнуть к такому бесстыдному цинизму!
- Нет, эта власть с такими принципами долго не протянет, - негромко проговорил Керим, разнервничавшийся как и все остальные. – Изнутри развалится. И тридцати лет не пройдет…
- По новой арестовывают и наших инициативников, и тех, кто нас поддерживает, - продолжал ташкентец. – Слышали, что генерала Григоренко еще в мае арестовали? Недавно еще других людей в Москве взяли.
- Да, про Григоренко знаем, - отозвались те, которые регулярно слушали зарубежное радио.- Молодец генерал! Настоящий человек!
Вдруг все время молчавший парень лет тридцати с болезненной гримасой на бледном лице хронического геморойщика истерично воскликнул:
