Тарантелла - Борис Фальков

Выпрямляя затекшую спину, ты подавила желание проверить: неужто и вправду остались царапины? Я никогда не вру, начто бы мне это... Да и как это сделать, если всякая речь сливает в себе правду и ложь, всё неслиянное - в одно. Ладно, ты здорово устала, вот это правда. Тебе дадут передохнуть, закрепиться хотя бы на этих, уже непоправимо ущербных позициях. Дадут, если уж сегодня всё снова сорвалось, чтобы не раздавить тебя вместо преобразить. Но мы ещё вернёмся к нашему дельцу... Я буду повторять одно и то же упражнение, до зуда, до боли растягивать его. Я буду длить всякую позицию, как эту, нудя тебя, пока не принужу отдать твоё. Пока не возьму своё. А сейчас - разбежимся, ладно.

Пусть сёстры-заговорщицы прощально улыбнутся нам и друг другу. Каждая из своей створки, одним углом рта, правым. Что ж, мы все понимаем друг друга с полуслова, с одного лишь наполовину серого, наполовину зелёного полувзгляда. А как же иначе? Если не так, не стоит и затевать заговоры. И изнурять себя упражнениями перед зеркалом.

Потягиваясь и привставая на полупальцы, ты подошла к окну, не забыв на всякий случай обойти провал в световой лесенке. Глянула в прорезь жалюзи: горчичная площадь без теней, крыша "Фиесты" внизу, одинокое освещённое окно в комиссариате напротив - вот и весь театр действия. А где же оно само, действие? А вот оно, уже тут: открылась дверь рядом с тем окном, лёг на камни тротуара светлый прямоугольник. Покачиваясь, вышел узкоплечий карабинер, зачем-то стянул с головы и заткнул под грязнобелую портупею чёрную фуражку, будто снял с себя мешающий движениям двойной рог: нижнее острие - козырёк, верхнее - тулья. Остановился лицом к твоему окну, раздвинул ноги, расстегнул брюки... Блеснула беззвучная струя. На камнях расплылось тёмное овальное пятно, отлично вписавшееся в орнамент, составленный из квадратных плит. Через минуту всё в обратном порядке: после двух-трёх неуклюжих приседаний карабинер удалился со сцены, на ходу натягивая на голову двойной свой носорожий протез. Закрылась за ним дверь. Исчез с тротуара светлый прямоугольник. Овальное тёмное пятно - нет. И это всё действие. И оно тоже видано, и не однажды: много раз.

И это всё, что прибавило настоящее к уже бывшему, к тому, что уже было тебе давеча дано: к горчичной палубе площади в просмоленном корпусе ночи. Под простой, без усложняющих деталей, крышкой неба. Без, даже, звёзд. До предела упрощённая, дрейфующая в чёрных водах на краю света желтопалубная шхуна без парусов. Без лишней оснастки ночь как она есть, как она вам всем дана: прижатая к вашему телу вплотную. Если существует край света, то вот он, край вашего тела, если у мира есть граница - то вот она, очерчивает собой человека. Не жди и не ищи конца мира, человек, он при тебе всегда, всегда тут и всегда теперь, вплотную притиснут к тебе: границе мира. И к её пограничнику: твоему "я".

Всем поровну, всё справедливо. Человеком полагается предел тьмы, и тьма, достигнув своего предела в составляющих ночь вещах, предела мира, полагает предел человеку, прижав его к самому себе: к своему простому, чистому "я". У всех своё, оно одно и то же у всех, одно на всех, как и подступающая к нему со всех сторон, извне и изнутри, тёмная душа: душа тьмы, обращающаяся к этому "я" на "ты". И все различия лишь в касаниях одного - другого, нежных или грубых, в бережности или разрушительности этих трогательных, иногда до слёз, горьких или сладких, затрагиваний. И немножко - в декорациях, обставляющих их.

Все наделены своими пределами, каждому ими созданному уделён свой удел, каждое создание получило своё теперь и тут. Чего ж ему ещё? Свершилось, оно сотворeно.

Значит, мне ещё повезло с туалетом, решила ты. Если хозяин не соврал. Но зачем ему в этом-то врать? Если не стоять после этого вранья в коридоре под дверью комнаты, дожидаясь неосторожной вылазки жертвы... А из коридора - ни звука, кроме тихого гудения хорала. Это точно. И всё же в чём-то он преднамеренно соврал: одна в пустом доме? Нет, не одна. C ним вдвоём.

Кончиками пальцев ты провела по треугольнику загара, от шеи вниз. Нет, без душа не обойтись, как бы это ни было противно - общий душ. Ты вздохнула, вынула из рюкзачка полотенце, зубную щётку и маленькую наплечную сумочку. Открыла её, перелистала бумаги: все на месте. Погладила указательным пальцем холодную рукоятку "Беретты"... Нет, начинать так - значит, самой провоцировать события, которые ещё могут и не случиться. Ты сунула "Беретту" на дно рюкзачка под бельё. Но баллончик со слезоточивым газом всё же вынула, так, на всякий случай.

Со стуком поставила баллончик на тумбочку, на этот раз намеренно превысив меру: если тут шуметь нельзя, пусть развешивают запрещающие надписи. Потом передумала, прихватила его с собой, в душ.

И сотворил Бог человека по своему образу, мужчину и женщину сотворил их. И сказал им Бог: размножайтесь, наполняйте землю и обладайте ею. И был вечер, и было утро: день шестой.

-------------------------------------------------------------------------

ЭКЗЕРСИС II НА СЕРЕДИНЕ ЗАЛА

(канонические позы)

-------------------------------------------------------------------------

ПЕРВАЯ ПОЗИЦИЯ

Пар поднимался от земли, и орошал всё лицо земли. И насадил Господь Бог рай на востоке, и поместил там человека. И произрастил из земли всякое древо, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла.

- Похоже, я ошиблась. Вы уже давно покончили с Энциклопедией Экклезиаста и успешно перешли в старший класс. Спорю, сейчас вы изучаете инструкции де Сада.

Иронии для этой реплики она отмерила от всей души.

- Я изучаю всё, что попадётся, - парировал он без промедления. - А вам-то что? Это не имеет отношения к вынюхиванию... обычаев.

- Всю ночь решали задачку? Значит, не всё вам так уж безразлично... - Она могла бы сказать, что всё-таки раскачала его, но не сказала. - Может, теперь вам понадобится моё имя?

- Зачем? И его легко состряпать по случаю. Но если нам оно так нравится... Пожалуйста, когда будем платить, тогда всё запишем, и заодно получим назад свои ключи. Кстати, предупреждаю: держать у нас машину на открытом месте вредно для её здоровья.

- Ключи у вас, загоните её сюда! Или на второй этаж, в душевую. Заодно и помоете. Это я тоже оплачу.

- Я же вас предупреждал, что водить не умею. Зачем?

- Куда ж мне её девать прикажете? Под юбку?

Вот, теперь и эта дрянь привязалась, ему удалось засунуть ей в рот ещё одно своё любимое словцо. Сама бы она его не вспомнила, с чего бы! Юбки она не носит уже давно. Забыла даже, носила ли когда-нибудь. На такой очевидный ляп и он отреагировать побрезговал, только пожал плечами: моё, мол, дело предупредить, а там как знаете.

Это его регулярное "зачем" по любому поводу, как у избалованного дитяти, приводит в бешенство. Такого так и тянет придушить, прихлопнуть, как какую-нибудь назойливую кровососущую тварь. Паук? Нет, паучиха, готовая пожрать всё вокруг, даже своего единственного клиента. Она готова была сказать это вслух, чтобы хоть немного смутить этого фальшивого самца. Но успела вспомнить, что в прошлый раз смутилась сама, проведя такую же неосторожную параллель. Ляпнув, что она, мол, не трансвестит. И поэтому сказала совсем другое:

- У вас такие заученные приставания... Можно подумать, вы их тысячу раз повторяли, одно и то же, все двадцать лет, которые просидели тут. Вам и самому скучно всё это произносить. Мне жаль вас. Если вы чего-то от меня хотите, надо сказать прямо. И... посмотреть, что из этого выйдет.

В вoображении окончание реплики выглядело чуть иначе: ничего, ещё через пяток лет ты насосёшься и совсем закиснешь. Позорно разжиреешь, сидючи тут, и превратишься в... конфузящегося от вида одного только бабьего пальца евнуха. И оно будет только справедливо, мстительно додумала она, повторно накидывая ремень сумочки на плечо, эта образина сама положила начало такому преображению.

- Я вам и говорю прямо: позаботьтесь о своём здоровье, - пробубнил он ей в спину. - Бесплатный совет: не кричите там так, как тут, чтобы не надорваться... сразу. И вообще дышите там помельче, одной трахеей, как это делают насекомые. Берите с них пример, они прекрасно выживают в любых условиях.

Она только улыбнулась в ответ на этот трусливый, в спину, укус. Пока она дошла до двери, он раз сто, не меньше, успел рассмотреть её круп и подколенки своими лживыми, якобы сонными глазами. Пусть. Пусть остаётся при убеждении, что кепка - это всё, что отличает мужчину от занудливо бубнящей бабы, от рыбы.

На пороге у неё перехватило дух, словно она вдохнула горячей жидкости, а не воздуха. Ночные трудности с дыханием, похожие на астматические, оказывается, не кончились. Жидкость вливалась в лёгкие замедленно, с шумами, лёгочному насосу требовались усилия, чтобы закачать её внутрь. Для такой работы требовались жабры. Она намеренно не закрыла за собой дверь, пусть евнух подвигается, ему полезно.

Переступив порог, она оказалась в раскалённой коробке с запаянной крышкой, в облизываемой пламенем реторте. На этот раз крышкой был не сумрачный непроницаемый купол, а рассеивающая солнечное пламя молочная линза. Солнце, подобно свирепому кровопивцу-насекомому, высосало жадным хоботом всю жидкость из камня и глины, из мяса земли, из её вен: болот, лужиц и протоков, и теперь всё жидкое парило в виде туманной пелены над отвердевшим трупом. Так, наверное, душа мумии летает над ещё недавно своим телом, с его теперь опустошёнными протоками и железами, не в силах покинуть его совсем.