Толмач - Михаил Гиголашвили

Не успел я дойти до комнаты переводчиков, как услышал за собой шум каблуков, шуршание колготок и шелест курток. Фрау Грюн уже открывает музгостиную, две женщины идут за ней. Одна, с длинным лицом и противным взглядом, одетая по-здешнему, войдя в комнату, тут же начинает тараторить по-немецки с фрау Грюн, задавать дурацкие вопросы. А другая, Оксана, стоит неподвижно у стены, не зная, что делать. Разница между фото и нынешним днем весьма ощутима: пополнела, вместо открытого лба – челка (обычно скрывающая прыщи или морщины), губы обветрены и сухи. Я пожал ее мокро-ледяную ладонь и попросил садиться – надо уточнить данные.

– А вы прямо из паспорта перепишите! – посоветовала фрау Грюн.

– Как, есть паспорт? – удивился я, привыкший, что тут ни у кого ничего нет, все сгорело, пропало, исчезло, украдено.

– Она по путевке приехала, никакого криминала, все официально… – тут же вмешалась подруга.

– В графе «язык» тут указан только русский. А украинский? – спросил я.

– В этом-то и все дело, – затараторила подруга, нагло усаживаясь боком на край стола. – Семья Оксанки всю жизнь во Владивостоке жила, отец моряком был, а мать – русская, Оксанка тоже в русскую школу ходила и украинской мовы не знает, поэтому теперь ей на Украине жить никак невозможно.

– А где родители?

– Умерли, – ответила курильщицким голосом Оксана и застыла.

От волнения она временами впадала в столбняк. Зато подруга рта не закрывала, переходя поминутно с немецкого на русский и обратно: успела сообщить, что она сама уже десять лет в Германии, приехала по немецкой линии из Владивостока, куда в свое время сослали ее прабабушку-швабку; у нее есть две машины, один дом, двое детей и одна собака, а Оксану она знает с детства и хочет ей помочь:

– Как вы думаете, получится?

– Откуда мне знать? – пожал я плечами. – Зависит от разного. И в датах пусть не путается – немцы этого очень не любят.

– Какие там даты-то, господи?.. Родилась, училась – и все. Ни мужа, ни детей. Что еще? – опять вылезла подруга.

– Всякое могут спрашивать, – уклончиво ответил я и, открыв паспорт, сравнил фото с оригиналом.

– Жизнь потрепала, – заметив мой взгляд, хрипло усмехнулась Оксана, выходя из спячки.

– Никто не молодеет. С кем сегодня работаем? – спросил я у фрау Грюн, закончив заполнять анкету.

– С господином Тилле. Так, всё?.. Давайте на отпечатки.

– Что это?.. Зачем?.. Что я, преступница?.. – узнав, в чем дело, слабо засопротивлялась Оксана, но подруга ей объяснила, что такое правило. Раз немцы говорят – надо делать.

Она безропотно протянула фрау Грюн свои ухоженные пальцы. И стояла во время всей процедуры, отвернувшись в сторону, как дети во время укола. Подруга из солидарности торчала возле нее, а я подумал, не потащится ли эта болтунья с нами к Тилле. Но фрау Грюн, окончив дело, твердо запретила подруге идти с нами, потому что такие интервью – не кафе или дискотека, а дело личное, и, если есть желание, можно привести адвоката, но не посторонних лиц.

– Нет, нет, зачем, – услышав слово «адвокат», по-советски испугалась подруга, пожелала Оксане ни пуха ни пера и удалилась в комнату ожидания, а мы отправились на второй этаж.

Тилле сидит за столом, заваленным папками и документами. Как всегда, в свитере и джинсах. Увидев нас, он очень удивился:

– Как, ко мне?.. Я же эту неделю с черной Африкой работаю?..

– Разве мы похожи на Африку? – шутливо ответил я. – Оба белые и красивые.

Оксана молча стояла у стола. Тилле коротко посмотрел на нее, что-то уточнил по телефону, жестом попросил садиться, а мне сообщил:

– Придется заменить Шнайдера, нету его, уехал на совещание. Не сидится старичку!.. Кто у нас сегодня?

– Не дезертир, во всяком случае. – Я подал ему дело.

Он вынул паспорт, цепко осмотрел его со всех сторон:

– Даже и документ есть. Отлично! И виза еще на три месяца… – удовлетворенно положил паспорт перед собой и, пододвигая диктофон и разбирая шнуры, спросил, искоса поглядывая на Оксану (которая в параличе смотрела куда-то в угол, закусив губу и сжав перед собой руки): – Что привело милую даму к нам?

– Нужда, – выдавила она, неуклюже поворачиваясь на стуле (изящества, главного в женщине, в ней было явно маловато).

Житие Оксаны было нехитрым и коротким: родилась в Харькове, ходила в детсад, отца перевели во Владивосток, там училась в школе, потом отец потерял работу, надо было возвращаться в Харьков…

– Родители живы? – спросил Тилле.

– Умерли, – ляпнул я за нее, помня о разговоре внизу.

– Когда, где, как?

Я перевел вопрос. Оксана вдруг замялась:

– Вообще-то они живы, но я с ними навсегда поссорилась. Это в моем сердце они умерли.

Я опешил:

– Ах, в сердце!.. Здесь не опера! Я уже сказал, что умерли, – зловеще прошептал я, подумав: «Если все бабы дуры, то эта, видимо, из самых больших…»

– Ну, пусть тогда умерли, – согласилась она.

– Когда, как?.. Он ждет ответа! – в панике подстегнул я ее.

– Авария? – Она полувопросительно уставилась на меня.

«Вот дуреха!» – разозлился я и перевел:

– Да, говорит, в дорожном происшествии.

– Когда? Где? – Тилле ждал конкретных данных.

– На шоссе, в 1995 году, дождь лил, скользко было, они с грибами шли и под грузовик оба попали, – ответила Оксана, а я, переводя эту чушь, с холодком подумал, что вляпываюсь в глупое дело: зачем-то вру сам и вынуждаю врать ее, нарушая тем самым главные заповеди толмачей.

Но, к счастью, Тилле удовлетворился этими данными и перешел к братьям и сестрам, которых не было, а я в душе зарекся вылезать с инициативами.

– Есть ли родственники, бабушки-дедушки, дяди-тети? – продолжал Тилле.

Оксана в замешательстве растянула локти по столу, уложила свою объемистую грудь на стол:

– Неа, никого нет. Бабуня умерла, а дедушка в дурдоме сидит. Рехнулся после смерти бабуни: стал всюду в ее шляпке и с ее сумкой ходить… Из дому убегать… Вот и посадили. Отец сам повез и сдал в дурдом.

– Когда?

– А вот в прошлом году.

– Как – в прошлом году? Вы же говорите, что ваши родители погибли в 95-м? – прищурился Тилле.

Оксана растерянно захлопала глазами. Я смотрел в стол. Она, глубоко вздохнув, убрала со стола грудь и начала плести:

– А… Э… Это… А это папа его раньше сдал, когда дедушка первый раз свихнулся и всех курей перерезал. Дедушка потом убежал из дурдома, а когда бабуня умерла, то он опять погнал и сам пошел в дурдом сдаваться…

– Это тебя надо в дурдом сдать! – проворчал я, переводя этот бред слово в слово.

Тилле сменил тему:

– Дальше. Чем занимались после школы? Работали?

– На бухгалтера училась, но потом не работала. Где работать, если бухгалтера со стажем голодают?.. Да, еще полгода в индейковедческой раболатории уборщицей отпахала…

– Где?

– Ну, у нас есть колледж битой птицы, при нем есть раболатория, где мясо индюшек под микроскопами смотрят… Мышца тазобедренного отруба…

– Лаборатория? Индейковедение? Отруб? Бред какой-то!

Но Тилле прервал нас:

– За рубежом бывали?

– В Турции и Чехии.

– Чем там занимались?

– Работала, – неуверенно сказала она и тише добавила: – На полях.

Тилле, посмотрев на ее холеные руки, поморщился:

– Руки что-то не очень для сельских работ…

– Давно было. Зажили, – она спрятала ладони между колен.

Тилле опять углубился в паспорт и спросил в конце концов:

– У вас виза была в Чехию на три месяца, а вы уехали оттуда через три недели. Почему?

– Начальник домогался… Сексуально, – ответила Оксана, уводя глаза в сторону.

– Просили там убежище?

– Там?.. А чего там просить?.. Там жизнь не особо лучше, чем у нас.

Тилле закончил осмотр паспорта, переложил бумаги по столу, перешел к другой теме:

– Как попали в Германию? Когда?

Оксана рассказала, что на поезде поехала в Москву, работу искать, жила там у подружки, один раз в Ленинград смотались: «В этом, как его… соборе Исаака… ну, где маятник болтается, была…» – там случайно познакомилась с одним немцем, он тоже из Москвы на день на экскурсию приехал, по-русски немного балакал; вместе на «Красной стреле» в Москву вернулись, в купе выпили, она ему всю свою жизнь рассказала, он и посоветовал: «Езжай, мол, в Германию, там тебе помогут!» – и помог.

Эта информация очень заинтересовала Тилле. Он выключил диктофон и спросил, знает ли она адрес, телефон и имя этого благодетеля и чего тот требовал за свою помощь.

– Переспать, наверно, что еще? – вполголоса предположил я, не дожидаясь ответа, но Тилле настойчиво повторил:

– Нет, нет, спросите. Может быть, он ее для проституции выписал. Такие случаи очень часты. И за такие вещи его посадить надо. Торговля людьми!

Но Оксана ответила, что немец Гюнтер, телефон и адрес неизвестны, ничего от нее не требовал, после поезда позвонил и пригласил в ресторан, был очень вежлив, танцевал с ней вальс, на другой день взял паспорт, зашел в посольство и сделал визу на Германию, ничего за это не требуя… ну, почти ничего…