Возлюби ближнего своего - Эрих Мария Ремарк

– Уйди! – закричала она и слезы брызнули у нее из глаз. – Уйди!

Он пошатнулся и сделал шаг назад.

– Что?! Бить?! Бить меня! И это ты, грязная жидовская свинья, смеешь бить меня?

Он хотел было броситься на нее.

– Уйди! – крикнула она истошным голосом.

Он испуганно оглянулся.

– Заткнись! – прошипел он. – Еще небось хочешь натравить на меня людей? Это доставило бы тебе удовольствие! Как же! Я уйду! Да, да, уйду! Слава Богу, что я избавился от тебя!

«Quand lamour meurt»[8], – пел на экране томный женский голос, плывя сквозь шум и дым марокканского кафе. Рут провела рукой по лбу.

Рядом с этим все остальное казалось незначительным. Страхи и тревоги родственников, у которых она жила. Дядя настаивал на скорейшем отъезде, чтобы избежать ареста… Потом пришла анонимка: ей сообщили, что если через три дня она не исчезнет, то ей остригут волосы и как осквернительницу арийской расы повезут на телеге через весь город с позорными надписями на спине и груди… Потом прощание с могилой матери… Дождливое утро у памятника павшим воинам; кто-то стер имя ее отца, убитого во Фландрии в 1916 году. Отец был еврей… Наконец поспешное, одинокое бегство через границу в Прагу… Она захватила с собой несколько драгоценностей, оставшихся от матери…

На экране снова зазвучали флейты и барабаны. Заглушая их, раздался марш Иностранного легиона – отрывистые, возбуждающие звуки горна, взлетающие над ротами воинов без роду и племени, плетущихся по пустыне.

Керн наклонился к Рут.

– Вам это нравится?

– Да…

Он достал из кармана небольшой флакон и подал ей.

– Одеколон, – сказал он шепотом. – Здесь очень жарко. Может быть, это освежит вас.

– Спасибо.

Рут вылила несколько капель на ладонь. Керн не заметил, как на глазах ее внезапно выступили слезы.

– Спасибо, – повторила она.

Штайнер пришел снова в кафе «Алебарда». Он сунул кельнеру пятишиллинговую бумажку и заказал кофе.

– Позвонить? – спросил кельнер.

Штайнер кивнул. В последнее время он с переменным успехом играл несколько раз в других кафе. Теперь у него накопилось около пятисот шиллингов.

Кельнер положил перед ним пачку газет и ушел. Развернув газету, Штайнер принялся было читать, но вскоре отложил ее в сторону; международные события мало интересовали его. Человеку, плывущему под водой, важно одно – вновь вынырнуть на поверхность. А раскраска рыб была ему безразлична.

Кельнер принес кофе и стакан воды.

– Эти господа придут через час.

Он задержался у столика.

– Хорошая погода сегодня, правда? – сказал он немного погодя.

Штайнер кивнул и принялся разглядывать рекламу на стене. Плакат призывал всех пить солодовое пиво и тем самым добиваться долголетия.

Шаркающей походкой кельнер удалился за стойку. Через некоторое время он принес на подносе второй стакан воды.

– Принесите-ка мне лучше вишневой водки, – попросил Штайнер.

– Извольте! Сейчас же принесу!

– Принесите и себе. Выпьем вдвоем.

Кельнер поклонился.

– Благодарю вас, сударь! Сразу видать – вы сочувствуете нашему брату. А это бывает так редко!

– При чем тут сочувствие! – возразил Штайнер.

Просто мне скучно, вот и все.

– Я знавал людей, которым приходили в голову вещи похуже, ежели их одолевала скука, – заметил кельнер.

Он выпил свою рюмку и принялся почесывать кадык.

– Послушайте, сударь, – доверительно сказал он.

Я знаю, что вас интересует, и, если позволите, дам вам совет. Рекомендую взять мертвого австрийца. Есть, правда, и мертвые румыны, они даже чуть подешевле, но кто же знает румынский язык?

Штайнер пристально посмотрел на него.

Кельнер перестал чесать кадык и начал растирать себе затылок. При этом он скреб ногой по полу, точно собака.

– Лучше всего, конечно, американец или англичанин, – задумчиво продолжал он. – Но у нас, в Австрии, американцы умирают крайне редко. А если это и случается, то в результате автомобильной катастрофы. Попробуй тут взять его паспорт!

– Мне кажется, немецкий паспорт лучше австрийского, – сказал Штайнер. – Его труднее проверить.

– Это верно. Но тогда вам не дадут разрешение работать. Получите вид на жительство и все. А с паспортом умершего австрийца в Австрии вы сможете работать, где только пожелаете.

– Пока не попадусь.

– Да, разумеется! Но кто же попадается в Австрии? Разве лишь тот, кого случайно примут за другого…

Штайнер невольно рассмеялся.

– Иной раз могут принять и за другого. Все-таки это опасно.

– Ну, знаете ли, сударь! – воскликнул кельнер. – Говорят, ковырять в носу тоже опасно.

– Да, но за это не полагаются каторжные работы.

Кельнер осторожно помассировал свой нос, но не стал ковырять в нем.

– Ведь я желаю вам добра, – сказал он. – Насмотрелся я этих дел вдоволь. Знаю, что к чему. Мертвый австриец – это все-таки самое реальное.

Оба торговца паспортами пришли к десяти часам. Один из них, юркий человечек с птичьими глазками, завел разговор. Второй, грузный и расплывшийся, присутствовал при сем и молчал.

Первый достал немецкий паспорт.

– Мы навели справки у своих деловых партнеров. Вы можете получить этот паспорт оформленным на вас. Описание личных данных стирается, вместо них проставляются ваши. Конечно, кроме места рождения. Придется вам согласиться на город Аугсбург, – он указан на печатях. Но это обойдется вам на двести шиллингов дороже. Прецизионная работа, сами понимаете.

– Таких денег у меня нет, – сказал Штайнер. – Да мне и не важно, чтобы в паспорте было мое имя.

– Тогда берите его в таком виде. Заменим только фотографию. Краешек печати на фотографии сделаем бесплатно.

– Все это ни к чему. Я хочу работать. А с таким паспортом ничего не получится.

Птичьеглазый пожал плечами.

– Тогда остается только австрийский паспорт. С ним вы сможете работать.

– А если поступит запрос в полицейский участок, выдавший этот паспорт?

– Да кто же станет запрашивать? Лишь бы вы ничего не натворили.

– Триста шиллингов, – сказал Штайнер.

Птичьеглазый изумленно отпрянул.

– У нас твердые цены, – заявил он обиженным тоном. – Пятьсот и ни на грош меньше.

Штайнер молчал.

– За немецкий мы бы еще могли что-нибудь уступить. Немецкие паспорта встречаются чаще. Но австрийский паспорт – редкая вещь. Да и зачем, собственно, австрийцу паспорт? На родине он ему не нужен. За границу мы почти не ездим. Особенно при таких валютных ограничениях! Пятьсот шиллингов – это все равно что даром отдать.

– Триста пятьдесят.

Собеседник Штайнера начал горячиться.

– Да я же сам заплатил триста пятьдесят скорбящей семье покойного! Вы и не представляете себе, каких мне это стоило трудов! А накладные расходы! Люди очень дорожат подобными реликвиями, и они обходятся недешево! Только засыпали свежую могилку, а ты тут как тут, дескать, подавай документ! Приходится выкладывать на стол полновесную монету! Только наличные осушают слезы и умеряют скорбь! Ладно, четыреста пятьдесят, хоть это и против наших интересов. Просто вы нам симпатичны.

Сошлись на четырехстах. Штайнер достал из кармана фотографию – днем он снялся в автомате за один шиллинг. Взяв ее, они ушли. Через час принесли паспорт. Штайнер расплатился и спрятал его.

– Желаю счастья! – сказал птичьеглазый. – И вот еще что: когда срок годности паспорта истечет, мы сможем его продлить. Смоем дату и напишем другую. Очень просто. Единственная трудность – визы. Чем позже они вам понадобятся, тем лучше. Тем чаще можно будет продлевать…

– А почему бы не сделать это уже сейчас? – спросил Штайнер. Птичьеглазый отрицательно покачал головой.

– Так вам спокойнее. У вас на руках настоящий паспорт. Вы могли его найти. Замена фотографии не такое большое преступление, как подделка официальных записей. У вас еще целый год впереди, а за год многое может случиться.

– Будем надеяться на лучшее.

– И ни слова никому, не так ли? Это в наших общих интересах. Разве что порекомендуете нас солидному человеку. Как нас разыскать, вы знаете. А теперь спокойной ночи!

– Спокойной ночи!

– «Strzec miecze»[9], – произнес молчальник.

– Он не говорит по-немецки, – ухмыльнулся пер вый, перехватив удивленный взгляд Штайнера.

– Но зато как подделывает печати! Какая рука! Какая подлинность! Серьезный специалист!

Штайнер пошел на вокзал и сдал рюкзак на хранение. Накануне он выехал из пансиона. Ночь провел на скамье в парке. Утром сбрил усы в вокзальном туалете, а затем сфотографировался. Он испытывал какое-то яростное удовлетворение: теперь он рабочий! Иоганн Губер из Граца.

По дороге он остановился у телефонной будки. Надо было уладить одно дельце, относившееся ко времени, когда он еще был Штайнером. Войдя в будку, он принялся листать книгу абонентов.

– Леопольд Шефер, – бормотал он. – Траутенаугассе, 27.

Это имя врезалось ему в память.