Плюшевый мишка - Жорж Сименон

Он заметил его издали, оно было так же скудно освещено, как и в давние времена, и поскольку в этот вечер он совершал своего рода паломничество, то почему бы ему не пойти до конца?

Он поставил машину и отправился туда пешком, хотя после стольких лет никто не узнал бы его. Он толкнул дверь и сразу попал в духоту, в нос ударил табачный дым и запах пива, давно забытый.

Он сразу пожалел, что пришел, потому что атмосфера здесь была такая же душная и гнетущая, как в его кабинете к концу дня.

Кафе осталось прежним, с теми же мраморными столиками и скамейками грязно-красного цвета, по стенам шла полоса зеркал, в металлическом шаре – тряпки.

В углу, у стойки, четверо играли в карты, и официант, стоя с полотенцем через руку, следил за партией, в то время как довольно молодая полногрудая женщина, хозяйка или кассирша, читала газету около пивного насоса. Во втором зале двое посетителей медленно кружили вокруг биллиардного стола и слышался стук шаров.

Было слишком поздно отступать, поздно искать другое место, где можно выпить. Он сел у входа и заказал коньяку.

– Пробную?

Он сказал «да» и в ожидании стал разглядывать лица присутствующих. У игрока, сидевшего напротив него, тучного человека, был двойной подбородок, похожий на зоб, и фиолетовое лицо. Временами он недобро поглядывал на Шабо.

Что скажет он, если ему придется свидетельствовать?

И остальные, которые тоже наблюдали за непрошеным гостем?

Их спокойствие и уверенность в себе, то, как серьезно изучали они свои карты, прежде чем решительно выложить их на стол, – все это пугало его. Не сходя с места, просто глядя на них издали, он мог бы поставить каждому игроку поистине удручающий диагноз.

Но вопросы-то будут задавать им. Именно их и таких, как они, принято считать нормальными людьми.

И разве не станет самым страшным свидетельством, пусть даже бессловесным, свидетельство его матери? Да ей достаточно предстать перед следователем и показаться ему такой, как она есть – изглоданная годами, безутешная героическая старуха!

– Мадам, ваш сын...

Ей будет довольно взгляда, выражения лица. Возможно, она добавит, склонив голову набок – как четверть часа назад, когда она сверлила его проницательным взглядом:

– Знаю... Я всегда этого ожидала...

Надо немедленно пресечь эти мысли. Он подозвал официанта:

– Еще раз то же самое...

Он слишком далеко зашел по этой страшной дороге. Завтра утром он сначала отправится в Пор-Рояль – осведомиться о состоянии луноликой девицы. В принципе, внутримышечное введение кортизона при ее заболевании безвредно. Нужно только внимательно наблюдать за реакцией. В этом он вполне может положиться на свою ассистентку Николь Жиро.

А вдруг она ему звонила? Или звонили из клиники? Всегда может случиться непредвиденное. А он не сказал, где будет. Обычно этим ведает Вивиана, и все знают, где его можно найти.

– У вас есть телефон?

– В глубине биллиардной, налево, у туалетов. Вам надо позвонить в Париж? Дать вам жетон?

Он позвонил сначала домой. Ему ответила кухарка:

– Ах, это вы, месье... Жанины нет... Я одна...

– Никто не звонил?

– Только мадам. Она хотела знать, дома ли вы, и я ей сказала, что вы вышли. Я сделала что-то не так?

Он взял в кассе еще два жетона. Он редко сам набирал номер и теперь проделывал это очень неловко. Ему не хватало Вивианы, и он пожалел, что не взял ее с собой. Ему хотелось убедиться, что все в порядке, и он позвонил в клинику.

– Все идет хорошо, профессор. Мадам Рош провела больше часа с мужем и деверем и ничуть не утомилась. Затем съела все, что ей подали, и уснула. Только что я перевела пациентку из двадцать четвертой в гинекологию, вы назначили ее на операцию завтра вечером.

– Никто меня не спрашивал?

– Никто. Все спокойно.

Он предпочел бы срочный вызов. Конечно, он боялся бы сплоховать, но работа вернула бы ему власть над собой. Он чувствовал, что катится по наклонной плоскости, и позвонил в Институт материнства, втайне надеясь, что там он окажется нужен:

– Мадам Жиро еще здесь?

– Нет, профессор. Дежурство принял доктор Берто.

Это его второй ассистент.

– Передайте ему трубку.

Он хотел бы быть на его месте, в белом халате, нести ответственность за эти ряды коек, где одни женщины спали, а другие молча страдали с открытыми глазами.

– Все хорошо, профессор... Да, я видел больную...

Доктор Жиро передала мне предписания... До сих пор она очень хорошо реагирует на лечение... Нет, больше ничего. Ночью ожидается трое родов, и все по прогнозу нормальные... Кесарево как раз сейчас делает доктор Вейл...

Нет, никто не протянул ему спасительной доски. Никто не нуждается в нем – ни дети, ни мать, ни больные.

– Все нормально...

Не в этот ли час молодая эльзаска устремилась к набережной, еще не будучи уверена, совершит ли она то, что задумала? Разве не пыталась она сначала уцепиться хоть за что-нибудь? Может быть, тогда она снова пробовала пробиться к нему в клинику на Липовой улице или долго стояла на улице Анри-Мартэн, глядя на освещенные окна и надеясь перехватить его у входа?

Плюшевый Мишка! Какой убийственной иронией обернулось прозвище, рожденное, казалось, самой нежностью!

Сознавала ли Вивиана, что она ответственна за это несчастье? Казалось, ее ничто не тяготит. Но чувствовалось, что она не спокойна; не потому ли, что он мог потребовать от нее объяснений? Или осыпать упреками? Или даже выставить ее за дверь в порыве гнева?

Она оберегала его! Все вокруг только и делали, что оберегали его! Он не должен разбрасываться. Он всем нужен таким, какой он есть, таким, каким ему предписывалось быть по их настоянию, чтобы они могли превозносить его.

У всех у них были свои трудности, но разрешать их должен был он один. Сам же он не имел права уклоняться в сторону от предусмотренного для него пути.

Даже хозяйка кафе, а может быть, кассирша, ну, та самая грудастая женщина, оторвалась от своей газеты и не без тревоги взглянула на него, словно опасаясь – а вдруг он пошел в кабинку не затем, чтобы поговорить по телефону, а чтобы там выблеваться?

– Официант, сколько с меня?

Он возьмет лист бумаги – нет, не сегодня, а в какойнибудь вечер, когда будет один, у себя в кабинете, и чтобы никого рядом; тогда он будет искать, углубляясь год за годом в прошлое, так глубоко, как только позволит память, отмечая малейшие симптомы: его издавна приучили к методичности, и он сам приучал к ней своих учеников.

Ничего не упускать! Не довольствоваться ни приблизительным ответом, ни верным на первый взгляд признаком. Вычеркивать сомнительные факты. Остальные – подытожить. Но и тогда не доверять решению, пусть даже очевидному.

Выйдя на улицу, он рассмеялся: знаменитый профессор, как назвал его Давид во время завтрака, а не может поставить себе диагноз! Но он не первый и не последний. Знавал он одного тоже знаменитого на весь мир психиатра, который стучался в двери всех своих коллег, чтобы проконсультироваться с ними на свой счет.

Потом он всех их обвинял в том, что они лгали ему, подвергал сомнению даже рентгеновские снимки и данные лабораторных анализов.

Кончилось тем, что он умер; отчего – Шабо не знал, потому что его это не интересовало. Это был подлинный случай, один из тех, о которых рассказывают друг другу на медицинских конгрессах и, как правило, больше всего смеются над несчастными чудаками отнюдь не самые уверенные в своем здоровье.

Он поискал ключ от машины в кармане, совершенно Забыв о том, что оставил его а щитке. Он выбрал дорогу с менее оживленным движением, потому что боялся ослепляющих фар встречных машин. На бульваре Курсель его ждали мадам и месье Филипп Ванакер – именно так они себя называли, – а также очень важное лицо – месье Ламбер со своей новой женой.

Г-н Ламбер рассчитывал с ним увидеться, и Филипп настоял, чтобы Кристина позвонила мужу.

Но из-за этого все же не стоит спешить, рискуя попасть в аварию. В сущности, они должны быть довольны, если он приедет к кофе. Они хотят видеть его и говорить с ним, очевидно, по делу, возможно, хотят попросить его, чтобы он протолкнул сына какого-нибудь приятеля, подвизающегося в медицине. Люди воображают, что стоит профессору замолвить словечко – и любой идиот сразу выдержит свои экзамены. Ну а если бы и так? Неужели он претендует на то, чтобы Ламбер вознаградил его запасом своего паршивого вина?

В сущности, нет никаких причин терзаться. Он исходил из ложного посыла, убеждая себя в том, что виновен, но в действительности виновны они, а не он.

С этой позиции все казалось ясным, даже скорее забавным. Он не обязан переделывать мир, в том числе и того толстого фиолетового болвана, который осуждающе смотрел, как Шабо выпил одну за другой две рюмки коньяка.

Ему остается только одно – как можно лучше делать свое дело. Правда, он неверный муж, но пусть ему сначала покажут хоть одного верного, а Кристина и так вполне счастлива, бегая по модным парикмахерским и магазинам предместья Сент-Оноре вместе с этой дурищей Мод.