Радуга (Птицы в пыльных облаках) - Ника Ракитина

Кот подпрыгнул. Будь он Жемчужинкой, да ни за что, да никогда не связался бы с этим похожим на хищную птицу человеком, оставившим свою душу в Тенях-на-полотне. Да ни за что, даже теньком, даже во сне. Но Мур… если вмешается этот… Ястреб… завтра же оболочку-Тильду отправят жить и лечиться к аптекарю. Рыжий устало зевнул. Слишком много забот для одного вечера. Он стал подниматься по лестнице — бесшумно и плавно, старой лестнице из красного дерева были даже приятны его вкрадчивые шаги. Лестницу заливало молочное сияние из квадратных шиб выходящего на площадку окна. Пылинки и звезды. Очень хотелось сбежать. Вылижешь сметану на дне чашки и долго-долго вспоминаешь об этом, и любишь сметану. В кувшине сметаны больше. Но если позвать родственников и опрокинуть кувшин… и любишь в кувшине сметану. Но целая лужа сметаны… нет, лужа — еще ничего. Собирающий под стяг позовет, и охотники в ночи… понятно. Но озеро сметаны, море сметаны… как можно любить столько сметаны? Разве ж столько съесть? Рыжий выплюнул цепочку возле свесившейся с кровати руки Ястреба. Тот спал чутко, но кота все равно не услышал. Чтобы услышать кота, надо очень его бояться. А Ястреб спал. Он был похож на хищную птицу, которая сторожит гнездо, прежде чем камнем упасть с неба на добычу. Он был похож на Рыжего. Жесткий и нежный. А по другую сторону постели спала Та, что Держит Мир в Ладонях. Берегиня. Государыня. Рыжий «прислушался». На языке остались ранки от зубов. Больно. Сплетение сходилось на ней. Шесть лучей. Белое сияние котенка Сашки, красное золото Сольвеги, оранжевые и синие искры на воде от маленькой ведьмы Сёрен, огромное небо Ястреба, серый жемчуг проводника, зеленое — улыбчивого пограничника. Очень хорошее сплетение — для женщины, поплоше — для прирожденной ведьмы. Торопилась Сольвега… Рыжий стал накручивать круги мимо табурета, через небрежную лунную полосу, по тучкиной тени… щелястая половица… мышка, брысь, не до тебя… убрал несколько огрехов, поменял местами некоторые лучи. А потом вскочил и улегся Берегине на живот, умащиваясь осторожно-осторожно. Там, в глубине вод, расцветали солнце и луна: мальчик и девочка. Они были сейчас не больше новорожденных мышат; люди нет, но Рыжий слышал их движения. Целое море сметаны. Пожалуй, придется научиться его любить. Охотник укрылся хвостом, и из нутра его вырвалась самая красивая на свете колыбельная.

13

Дверь отворила хмурая женщина в энене, но с синяком под глазом, нанесенным нешироким тупым предметом. Неохотно отступила. Гость оказался в маленькой, ухоженной — только что не вылизанной — кухне. Собственно, весь дом и состоял из этой кухни, спальни над ней, подвала и чердака, соединенных любовно слаженной лестницей. Пол в кухне был сделан из тщательно пригнанного красного кирпича, такой же очаг выступал из серебристых ясеневых панелей, на полке над ним звонко тикали часы в деревянном корпусе — шалашик из березовых ветвей, прячущий костяной циферблат. У очага аккуратно сложены небольшие мехи, кочерга, щипцы для разбивания углей. Горит, потрескивая, огонь. Сквозь стрельчатое с цветными стеклышками окно сеется солнце. Блестит медная посуда. Все на месте.

Хозяин, опираясь на костыль, попытался вскочить с единственного кресла и, уступив его гостю, пересесть на табурет. Гость махнул зонтиком на длинной костяной ручке.

— О-отец-благо-го-детель… Без работы… уповая…

Вторым порывом хозяина было бухнуться в ноги, так и продолжая сжимать в руке грамотку об увольнении со службы. Грамотка и без того была изрядно помята, как и сам хозяин, чернила от пота потекли.

— По-потому как был избит… и жалобу… жалобу в магистрат… — проблеял несчастный.

— Жену бьешь, — губы гостя растянулись. — И правильно бьешь. Баба — дура.

— Да, она… — желтое мелькнуло в глазах и увяло. Развалина.

— С поручение ты не справился, — острие зонтика выбило из кирпича искры. Магистрату остался должен.

— Я… я…

— За лечение.

— Я, благодетель…

— Заткнись.

Гость стал ходить по покою, каждым ударом зонта словно вбивая в дом свои слова. Хозяин водил за ним совершенно суматошными, насмерть запуганными глазами.

— … последнее средство — довести дело до конца.

— Он меня убьет!

— Милый мой, — отец-благодетель посмотрел страдальцу прямо в глаза. — Вот и видно, что ты неделю не выходил из дому. Пил?

Отмахнулся от вялых возражений.

— Пил беспробудно. А там сейчас новый хозяин. Тебе известно имя Ястреб Крадок?

Гостю показалось, хозяина сейчас придется вынимать из-под стола, в весьма непотребном виде. Он дернул носом.

— Дед знаменщика Юрия, визит к которому был для вас столь неудачен, едва-едва растянулась пергаментная кожа на губах. — Ну-ну, — слегка потрепать по плечу: ободрить, но не испугать. — Пограничник. Предположительно, погиб в ночь Разбитой Луны.

Оглянулся: жена бедняги и рядом не стояла. Хоть с этим справился. Нет, ну с кем приходится работать!.. (полувздох).

— Так вот, оказалось, он осел в Исанге. И даже сделался преуспевающим врачом. Мы это проверим. Но пройдет месяц или два. А он уже сейчас на нашей шее.

Легкое касание: моя шея может так же страдать, как и ваша — Крома прежде всего. О, мы приободрились? Нам показалось, что простят грехи? Голубчик, мы не прощаем. Мы можем забыть… на время. Отец-дознаватель улыбнулся еще тоньше, совсем уж тонко; зонтик описал плавный круг, мазнув по стене крылатой тенью.

— Забудьте про прачку, она нас пока не интересует. Падите в ноги деду Крадоку, он недавно женился, от этого глу… добреют. Бейте на жалость. Бедственное положение, долги, закладная на дом, смертельная болезнь жены. Придумайте сами!

Невольно пропустил раздражение. Этот дурень уронил костыль. Поднять, вот так. Побольше жалости в голос. Это не я виноват перед тобой, это мой жестокий долг.

— Вы справитесь. Досадные недоразумения случаются с любым. Отцы-благодетели на вас надеются.

Еще бы. Такой дурак, что никто не примет всерьез. А примет — терять не жалко. Ах, какой дом. После кончины мужа можно будет облагодетельствовать несчастную, взять в служанки. Отец-дознаватель зажмурился, губы сошлись в ниточку, чуть поддернувшись кверху на уголках. Ой, вот только не надо убеждать меня в твоей вечной преданности, и в бесконечной благодарности, было это, было, сколько раз уже было, фальшиво насквозь, и не смешно.

— Не провожайте, не надо. Вам трудно двигаться. Я пришлю к вам магистратского лекаря, и уже вечером вы сможете пойти.

Гость улыбнулся напоследок, склонил седеющую голову, и с небрежно откинутого рукава незаметно упала на пол горстка пыли.