Проскочившее поколение - Александр Борин

Книга охватывает огромный пласт жизни нескольких поколений. Начало двадцатого века, люди, которым суждено было, кажется, сделать Россию расцветающей и богатой, и другие, фанатики, под пламенные призывы к всеобщему счастью пустившие страну под откос, драма палачей, ставших жертвами, и драма жертв, приведших к власти своих палачей, — все это написано было с такой подлинностью, словно бы рукой очевидца.

Однако времена изменились, и книга все-таки успела выйти при его жизни. Даря ее мне, он написал: «Ты мог в это поверить?»

У него было больное сердце, врачи настоятельно посоветовали ему вживить специальный стимулятор, и он говорил: «Теперь я буду жить долго-долго, вы все умрете, и мне без вас будет очень скучно». Но нас он не пережил. Через несколько лет у него обнаружили рак. Умирал он на даче в Переделкино. Умирал тяжело, но когда мы приезжали к нему, шутил, живо обо всем расспрашивал, был тем же мудрым Лёней, которого мы всегда знали.

Каждое утро я со страхом ждал звонка Нади, его жены, мы понимали, что счет идет на дни. Но в один из таких дней она позвонила мне: «Знаешь, чем он вчера занимался? Вспоминал частушки, которые когда-то слышал».

К нему приехала корреспондентка газеты «Досье», приложения к «Литературной газете», и он продиктовал ей статью «От протопопа Аввакума до Ленина». Говорил, как безжалостны и опасны фанатизм, нетерпимость, сколько бед они натворили и, увы, еще натворят. Журналистка оказалась молодой, неопытной, неаккуратно записала его слова, и Лёня ужасно огорчился. Втроем, с ним и с Надей, мы выправляли текст. Он не шел ни на какие уступки, требовал абсолютной точности.

«Досье» с его статьей вышло в день его похорон.

Всю жизнь Лёня занимался только своим делом. Любил одну-единственную, свою женщину. В друзьях его не было случайных людей. Он был счастливым человеком.

Взрыв

Говорят, что мы в «Литгазете» были поставлены в особые условия, что нам разрешалось многое, чего другие газеты напечатать бы не смогли. Что ж, все так. Опубликованы воспоминания Константина Симонова, рассказавшего, как в разговоре с ним Сталин заметил, что нам нужна своя неофициальная, оппозиционная газета. Вот пусть ею и будет «Литературная газета».

Однако на самом деле все обстояло гораздо сложнее. Прежде всего, немало зависело от фигуры главного редактора. В ЦК все знали, что Чаковский выходит на самый верх, и работники «среднего звена» не могли этого не учитывать. Помню, он при мне буквально отшил инструктора одного из отделов ЦК, осмелившегося позвонить ему по «вертушке» с какими-то наставлениями: «Я занят, не мешайте работать».

Но помню также, как Чаковский при всем старании не смог пробить несколько статей, которые ему очень хотелось напечатать. Так было, например, с материалом о минском взрыве.

Люди постарше, очевидно, не забыли необычную публикацию, появившуюся в центральных газетах 13 мая 1972 года. В ней сообщалось об аварии, происшедшей в цехе футляров Минского радиозавода. Говорилось о человеческих жертвах.

В ту пору о подобных случаях газеты никогда не писали, такие трагедии строжайше секретились. А тут — прямо, открыто, на всю страну. Видимо, слишком уж велика была беда, чтобы удалось ее замолчать. Состоялся и суд над виновниками аварии. Одиннадцать человек были приговорены к различным срокам лишения свободы. О судебном процессе тоже появилось короткое, в несколько строк, сообщение.

Однако скудная эта информация не только не удовлетворяла общественный интерес — наоборот, еще больше его распаляла. Поползли дикие слухи. Говорили, что взорвалось секретное производство — «футляры, сами понимаете, только камуфляж»; что бросили бомбу гигантской разрушительной силы; что раскрыта целая злодейская организация…

Но судебное дело, которое я изучил, показало: и в помине не было никакого «секретного производства». В этом цехе делали обычные деревянные ящики, футляры для телевизоров и радиоприемников. Бомбу тоже никто не взрывал. А произошло вот что. Цех этот проектировали в Ленинграде. Встал вопрос, какие взять фильтры для удаления полировочной пыли. Из Минска привезли баночку такой пыли. Посмотрели, понюхали, потерли между пальцев, сказали: «Очень похожа на текстильную». Решили текстильные фильтры и взять: для настоящих исследований времени не было, поджимали сроки, секретарь ЦК Устинов торопил побыстрее сдать цех — крупнейший в Европе. А когда его запустили, оказалось, что такие фильтры никуда не годятся, в трубах скапливается пыль, начались возгорания. Директор завода подал несколько докладных: цех необходимо срочно остановить, может быть несчастье. Ему отвечали: «Остановишь цех — положишь партбилет». Утром 10 марта 1972 года заводская комиссия по чистоте и культуре производства, обследовав цех, поставила отметку — «отлично». А в 19 часов 35 минут, спустя четверть часа после того как вечерняя смена вернулась с обеденного перерыва, цех взорвался. Под его обломками погибли сто человек. Директор завода пошел в тюрьму.

Прочитав мою статью, Чаковский сказал: «Напечатать это будет непросто. Надо бы заручиться поддержкой первого секретаря ЦК Белоруссии Машерова. Поезжайте в Минск». Я усомнился: если уж искать поддержку, то, наверное, не в Минске. Кто захочет выставлять напоказ свои беды? «Нет, нет, — сказал Чаковский, — именно Машеров. Поезжайте».

С вокзала я отправился прямо в ЦК Белоруссии. Помощник Машерова был предупрежден о моем приезде. «Петр Миронович вас ждет, пожалуйста».

Помню свое первое впечатление: небольшой кабинет, и за столом человек, чем-то неуловимо напоминающий постаревшего артиста Олега Ефремова.

Петр Миронович спросил меня: «Какова цель вашей публикации?» — «Прежде всего, чтобы рассеять слухи». — «А разве они еще продолжаются?» — «В Москве — да». — «А в Минске по-моему прекратились».

Но я знал, что и в Минске слухи не умолкают, мне рассказывали, что на рынках вовсю толкуют про еврейский заговор. Главным инженером завода был еврей.

Я положил на стол сверстанную газетную полосу и спросил, когда можно зайти.

«Зачем же, — сказал Машеров, — я прочту сейчас, при вас».

Читал он медленно. Время от времени прерывал чтение и говорил, какой это бич — непрофессионализм, самообман, стремление все видеть в радужных красках и как дорого мы за это платим. Не дочитав, вдруг произнес: «Сегодня ночью, под Минском, сгорел еще один заводской цех». — «Есть жертвы?» — «Да, несколько человек».

Прочтя полосу, Петр Миронович сказал, что ему кажется, статью целесообразно напечатать. «Я могу позвонить сейчас Чаковскому?» — спросил я. «Да, пожалуйста, помощник вас соединит».