Клевые - Эльмира Нетесова

— Лишь бы Антон среди них не попал! Тогда не только Тарасовне достанется! — заметил Егор.

— За столько дней он давно бы объявился дома. Лидка не смолчит! А то сама с ума сходит. Каждый день ждет, может объявится? А его все нет!

— Надо у лягавого узнать. Может, Петька знает, куда Антон пропал? — подошла Тонька к телефону и сама позвонила Вагину.

Участковый тут же поднял трубку и на вопрос Антонины ответил:

— Вашего проходимца пока не нашли. Он по мелочам, видно, не промышляет. Уж если попадется, так сразу на банке. Дай Бог, чтобы не в Москве! Пока только соседских бандюг поймал! Они не знают ничего об Антоне. Не видели его. И не говорили с ним.

— Может, скрывают? Не сознаются? Может, он с ними завяз? — выдала сестра свое беспокойство.

— Нет! Ваш не потерпел бы над собой в паханах старую баруху! Такие, как Антон, сами паханят! А потому там его нет! Да и найдем ли?

Егор, узнав от сестры ответ участкового, успокоился. Может, оставит милиция в покое, не станет терзать душу, грозить выселе- ньем из Москвы. Но страх перед неизвестностью, загадочным исчезновеньем мальчишки запал в душу, и Егор решил вечером переговорить с Лидией, предложить ей сменить адрес, найти новую квартиру.

ГЛАВА 3 ПОДКИДЫШ

Баба появилась в доме лишь через три дня, когда не только Егор, а и мать с сестрой решили выдворить ее из дома.

— Оно и впрямь, расходов больше чем доходов. На ее место желающих полно. И главное — бездетных, здесь же — сплошные неприятности. То его из школы выперли, то в милицию попал! Нет бы жить тихо! Зачем лишний раз светиться? Недели ей хватит найти свой угол! — говорила Тоня и добавила: — Всем спокойнее будет от того…

Потому ждали бабу с нетерпеньем.

Она вошла с полными сумками харчей. И, достав из-за пазухи смятую стодолларовую купюру, сунула в руки Серафимы.

— За следующий месяц! — звонко чмокнула в щеку.

Баба, получив деньги, растерялась обрадованно, вмиг забыла, что приготовилась сказать Лидии. Вспомнила, что Алешке нужно купить к зиме пальто, а Тоньке давно пора приобрести новые сапоги.

Серафима сунула деньги в карман, застегнула его на булавку и, не поднимая головы, не глядя на Антонину и Егора, стала накрывать на стол. Готовилась кормить Лидию. Та между тем опорожняла сумки, забивая холодильник, и приговаривала:

— Вот ветчина немецкая! Свежая! На всех хватит! Целых пять кило! А тут сыр голландский! Полная головка! Тут халва — к чаю! А это — масло датское. Здесь красная рыба! Копченая! Сегодня к пиву подойдет. Я пяток банок прихватила на вечер нам! А это — г- черная икра! Вот, три банки! Тут сосиски копченые! Их не стоит в морозилку. Можно на нижнюю полку. А это тебе, Егорушка! Коньяк французский! Давно хотела тебе купить. Да все не получалось! — щебетала баба, выкладывая на стол все новые кульки и свертки.

— Вот, Тоня, тебе конфеты! Твои любимые, с ликерной начинкой!

— сунула в руки сестре громадную коробку.

— Да погоди ты! — опомнился первым Егор.

И, сглотнув слюну, отвернулся от коньяка, решился на разговор с бабой прямо здесь, на кухне.

— Не надо ничего! Ни денег, ни харчей! Хватит, Лидка! Кончай егозить. Давай поговорим! — тяжело опустился на табуретку.

Серафима расстегнула булавку, но рука никак не могла попасть в карман.

— Подыщи себе другую квартиру! — пошел Егор напролом, не умея готовить собеседника к теме тонко, дипломатично, вежливо.

— Почему? — побледнела, удивилась баба.

— Лягавый на хвост сел из-за Антошки. Проходу не дает. Грозится выселить всех из Москвы! А тут, как на зло, новые банды появляться стали. В них — подростки. Те, кто из дома сбежал! Вот он и подозревает твоего! Ничего не исключено! Хотя! Не приведи Бог! Не только по пацану, каждого из нас заденет!

— Они Антона не поймали, нечего и болтать! Пусть за своими смотрит! — обозлилась баба и вскинула голову. — Я не ворую! Мне бояться нечего! Кормлюсь, как могу! Не побираюсь. А где лучше найду? Пацан плохой? Не хуже их детей! Может, и получше был бы, если б не эта жизнь проклятая! — сорвался голос. Лидка торопливо выдернула сигарету из пачки, закурила.

— Где его отец?

Лидка закашлялась, беспомощно, по-девчоночьи глянула в лицо Егора.

— Нет его у нас…

— Как это так? Где он живет, кто будет?

Лидия пожала плечами.

— Ты что? Не помнишь, кто его тебе заделал?

Да ведь не родной он мне, — расплакалась баба, признавшись впервые за все эти годы.

— Где ж ты его взяла? — недоверчиво усмехнулась Тонька.

— Да не реви, успокойся! — подсела Серафима, придвинувшись совсем близко.

— В тот год я замуж собралась выйти. За хорошего человека. Он капитаном был на пароходе, какой в загранку ходил. Нечасто виделась с женихом. Все ждала его из плаванья, порою месяцами. Он будто приучал к одиночеству, не спешил. А потом назначил свадьбу. Мы с матерью целиком подготовились. Сшили мне платье, купили туфли, фату. Ждем, когда судно придет к причалу. Свадьба была назначена на другой день после прибытия из рейса. А ходил гот пароход в Англию за мороженым мясом. Обычный рейс. Всегда в две недели укладывались с переходом. А тут не пришли в назначенное время. Я к диспетчеру порта побежала, узнать хотела, почему задерживаются? Смотрю, что-то не то, глаза от меня прячут. Пожимают плечами, мол, не знаем. Я — к радистам. Те отворачивают

ся, будто не слышат. Я, ожидая своего, никого вокруг не замечала. А тут меня за локоть на причале схватила баба и говорит: "Иль слепая? Оглохла от счастья, что мужика приловила? Думаешь, достался он тебе? Вот, что ты получишь!" — отмеряла мне по локоть. И добавила, что жених мой не только мне обещал жениться, а многим. Что половину одесских девок обрюхатил! Я, конечно, не поверила, вцепилась ей в волосы, всю морду исцарапала в кровь, и кто знает, что еще утворила б, если б не портовики. Они нас разняли и сказали, что делить уж стало некого. За покойников не дерутся. Их нельзя ругать. За них не выходят замуж! Я онемела от горя. А баба та хохочет уже надо мной. Материт, что я у ее дочери мужа отбивала. И пригрозила мне отомстить. Я не придала значения ее словам. Хотела проверить, верно ли, что судно не вернулось в порт? Что погибло оно в проливе Ла-Манш и ушло на дно? Мне сам капитан порта подтвердил, что, попав в густой туман, столкнулось наше судно с каким-то сухогрузом и оба ушли на дно. Спасатели подошли вскоре. Но гибель пришла быстрее, опередив всех. Искали, может, кто в шлюпках успел уйти от смерти. Но нет. Никто не ждал беды, не успел опомниться, сообразить хоть что-нибудь. О случившемся сообщили случайные свидетели — рыбаки… Так вот и не состоялась моя свадьба!

Закурила Лидка, вытерла слезы с лица, потянулась к вину. Налила полстакана и, выпив залпом, разрыдалась на всю кухню.

— Чего теперь реветь? Сколько лет прошло! Ничего не воротишь! Уж давно пора отболеть памяти. Да и не единственный в свете, чтоб вот так убиваться! Могла другого найти! — сказал Егор.

— Ты после него беременной осталась? — спросила Серафима.

— Да нет же! Меня он пальцем не тронул! Всерьез жениться хотел! И жить по-человечески! Да не повезло! Кого-то из нас Бог наказал! Не допустил к радости, — всхлипывала Лидия.

— Антона где взяла? — напомнил Егор.

Баба сделала затяжку, успокоившись, продолжила:

— Прошло месяца три после гибели парохода. Я в себя еще прийти не успела. А жили мы с матерью в своем доме. Однажды проснулись утром от детского визга. Открыли дверь, на крыльце спеленутый кое-как ребенок. Возле него записка: "Принимай подарок своего жениха. Утешься на век! Называй этого подкидыша, как хочешь! Кобелиное семя живучим растет!" Мать хотела заявить в милицию, отдать пацана той, какая родила. Да я не позволила. Оставила в память. Вскоре и впрямь на душе легче стало. Отвлеклась от своей беды и привыкла, потом и полюбила Антона. Так звали моего жениха. Это имя я дала его сыну. Если б не Антошка, я, наверное, свихнулась бы! Он жить заставил. Та, какая вздумала отомстить, добро мне сделала! Даже мать с этим согласилась. Полюбила мальчонку, как родного внука. Он же чем старше, тем похожей

на отца рос. И лицом, и характером, такой же упрямый, непоседливый, добрый.

— Дурная мать! Зачем чужого разрешила взять на воспитание?

— встряла Тонька.

— Мать меня из петли трижды вытаскивала. Каждый месяц! А тут мою дурь заклинило! Стало о ком заботиться! И я понемногу пришла в себя.

— А как же ты сучковать стала? — не сдержал любопытства Егор.

— Беда заставила! Нужда! — вспыхнула Лидка и заговорила зло, торопливо. — Ты, твою мать, знаешь, что такое семью прокормить, да еще в Одессе?! Мальчишку без мяса на день не оставишь! Голодным будет! Старухе — матери — молоко, сметану, печенье дай. Она к тому с детства приучена! А я у нее — единственная. Тут же, как на грех, с работы сократили. На другое место не берут. Своих — полная обойма. Заводы, фабрики, комбинаты один за другим останавливаться начали. А какие и работали, люди там не получали зарплату месяцами. Раньше все было проще! Не хватает зарплаты, взял на лето отдыхающих и выкрутился из положения. Тут и курортников не стало! Люди как будто отдыхать разучились. Перестали приезжать к морю, в Одессу. Жить стало невозможно, — выдохнула баба и продолжила: — Пошла я на железную дорогу. Устроилась проводником на линию Одесса— Москва— Одесса. Получала гроши. Их ни на что не хватало. Но тут, по случайности, столкнулась я в вагоне с дорожной проституткой. Она из тех, кто мужиков в купе обслуживает. Прямо в пути. Она из Одессы была. Все выложила, рассказала. А тут и клиент вскоре объявился. Я раньше таких взашей гнала. Тут же как вспомнила, что приеду домой, а там два голодных рта, так и согласилась молча. Тот, первый, удивился, что нарвался на девку. Хорошо заплатил. До конца дороги еще троих обслужила. На кармане получилось неплохо. Но когда поехала в Москву, проститутки взбеленились, мол, я у них всех клиентов отшила, пообещали зубы посчитать. Мол, всем жрать хочется. Вот тогда и предложил один из пассажиров вместе в гостинице отдохнуть. Я согласилась. И все три дня веселилась в Измайлово. Пробу- хала свою смену! Забыла о работе. Когда вспомнила, было поздно. Но не огорчилась. Деньги водились. Я быстро освоилась в Москве. Обзавелась своими хахалями, подружками и осталась тут насовсем. Своим я посылала деньги. Писала, что устроилась на хорошую работу. Два раза навещала. Дома верили. Ждали, когда я из общежития перейду в свою квартиру. Но кто мне ее даст? Зато они уже ни в чем нужды не знали, так мне казалось, пока не прислал Антон телеграмму, что бабке очень плохо, что она умирает. Я поехала к ним, думая, что сумею поднять на ноги мать. Но было поздно, — отвернулась к окну Лидка, по щекам ее бежали слезы. — Я не сумела обмануть мать. Она давно все знала. Догадалась. Сердцем дошла. Когда вечером присела около нее, она и говорит: "Прости, Лидка, что в лихое время родила тебя и приходится собой торговать, чтоб нас прокормить. Не думала, что так случится, что до того скатимся. И ты пойдешь по рукам. Хотелось мне своих внуков понянчить, увидеть родных. Да, знать, не мое это счастье. Не будет у тебя детей! А значит, мне жить ни к чему! Ничто не держит на земле. Некого жалеть, не о чем печалиться!" Я пыталась убедить, что не прости- кую. Да мать не обманешь. Она оттолкнула, велела уйти с ее постели и сказала: "Я не говорю, что с жиру иль с дури ты на это пошла! Не в том вина! Обидно, что родной кровинки после себя не оставишь! Не бывает детей у таких, как ты! Кукушки! Ночные бабочки! Вы веселитесь по ночам! А когда надо жить, вы спите, отдыхая от пьянок и разврата! Не отпирайся! Ты не подкидыш мне! Потому твою жизнь я сердцем чую. И беду твою оплакивала, и одиночество, и будущее, какое не увидишь. И этого пострела жаль. Вроде родного стал нам. Хоть его не брось среди пути, не оставь на чужом дворе. Смотри, за это взыщется с тебя и с меня, даже с мертвой". Я успокаивала ее, как могла. А под утро проснулась от страшного крика Антошки. Он ночью коснулся рукой бабки, чтоб узнать, не надо ли ей чего-нибудь, а она уже холодная… Он любил ее больше меня и скучал по ней. А соседи решили облегчить душу. И пока я готовила поминки, они рассказали мальчонке, что у нас в доме он подкидыш и никогда не был родным.