Проповеди - Джон Донн

Теперь мы переходим ко второму применению этих слов (Господу Богу принадлежат исходы смертные). Это значит: Богу, а не человеку, принадлежит произнести суд над нами в час нашей смерти и нам не подобает выносить заключений о Божием решении из обстоятельств чьей-либо кончины.

Те признаки, которые отмечают в больном наши врачи, и те предположения, которые они строят относительно его смерти или выздоровления, и отмечают, и строят они на основе своего искусства и его правил: Однако мы не имеем подобных правил и не владеем искусством строить предположения о духовной смерти и о вечном проклятии умирающего на основании любых признаков, какие можно наблюдать в нем: часто мы видим вполне достаточно для того, чтобы горевать, но не для того, чтобы отчаяться; мы можем обмануться и в ту, и в другую сторону. Мы привыкли утешать себя при кончине нашего друга, если все свидетельствует о том, что он уходил из мира как Агнец, то есть, без малейшего сопротивления. Но одному Богу известно, не был ли он в это время поражен опасной глухотой и забытьем, и просто не ощущал своего истинного положения. Наш Пречистый Спаситель ужасался и тосковал перед смертью, и душа Его скорбела смертельно, и Он находился в борении, так что был пот Его, как капли крови, Он взывал к Богу, и вопиял на Кресте. Несомненно, благочестивым человеком был тот, кто сказал на своем смертном ложе, то есть, на мертвом дерне (ибо он был отшельником): septuaginta annis Domino servivisti, et mori times? не семьдесят ли лет служил ты доброму Господину, а теперь тебе неохота идти к Нему? но Илариону было неохота. И Варлаам был благочестивым человеком (и тоже отшельником), а он сказал в день смерти: Cogita te hodie coepisse servire Domino, et hodie finiturum. Подумай, что это первый день твоего служения Господу, то есть, Его прославления своей христианской и непрестанной смертью, и если этот первый твой день окажется и последним, как же скоро ты сумеешь получить свою мзду? но Варлаам с удовольствием дожидался бы ее и дольше. Не делай же дурных выводов из чьего-либо слишком явного сопротивления смерти, ибо милость Божия действует в эти минуты мгновенно, и часто неощутимо для тех, кто стоит рядом, да и для всех прочих, кроме самого умирающего. И далее, относительно насильственно причиненной смерти, а также тех, кого казнят как преступников, Сам Христос Собственной Своей смертью запретил нам выносить об этом какое-либо суждение; ведь именно такой могла показаться Его смерть: Его причли к злодеям, Его казнили как преступника, и наверняка многие из тех, кто сошлись на Его казнь, так о Нем и думали. Что же касается внезапной смерти, то вряд ли мы найдем в Писании много примеров тому, чтобы хорошие люди умирали такой смертью, поскольку смерть в сражении нельзя назвать внезапной; Но Господь ведет нас не примерами, а общими законами: и потому не будем делать дурных выводов и в случае внезапной смерти, так же, как и в случае смерти в душевном расстройстве, хотя бы его сопровождали и какие-то слова сомнения и неверия в милость Божию. Дерево лежит, как упало, это верно; и однако, не последний удар был тем, что свалило дерево; вот так же и не последнее слово и вздох определяют качества души. Будем лучше просить себе мирной жизни против насильственной смерти, и времени на покаяние против внезапной смерти, и трезвой и скромной твердости против безумной и безверной смерти, но никогда не будем делать дурных выводов о тех, кого такая смерть сразила; Domini Domini sunt exitus mortis, Господу Богу принадлежат исходы смертные. И Он принял Самсона, покинувшего этот мир таким образом (посмотрим ли мы на него в страдательном или в действительном повороте, то есть, подумаем ли о его собственной кончине или о тех, кого он убил вместе с собой), который склоняет только к суровейшим заключениям. И однако Дух Святой подвиг апостола Павла прославить Самсона, включив его имя в великий перечень, и вся Церковь следует ему в этом: наш Судный день - не день нашей смерти: но все течение нашей жизни целиком. Я благодарен тому, кто помолится обо мне, когда зазвонит мой Колокол, но еще больше я благодарен тому, кто обучал меня Началам веры, тому, кто проповедовал мне, тому, кто наставлял меня, как жить. Fac hoc et vives, в этом мое утверждение; уста Господни изрекли это: делай так и будешь жив: но ведь если я и сделаю так, я, тем не менее, неизбежно умру: умру телесной, природной смертью. Но Бог никогда не поминает этого, никогда, как представляется, не имеет в виду этой смерти, телесной, природной смерти. Бог не говорит: живи хорошо, и ты хорошо умрешь, то есть, умрешь легкой и мирной смертью: но живи хорошо здесь, и ты будешь жить вечно. Как первая часть этой фразы прекрасно ладит со второй, и не медлит, не запинается после знака препинания, стоящего между ними, так и добрая жизнь на земле впадает в жизнь вечную, ничуть не задерживаясь на том, каким именно образом мы умираем. Отопрут ли ворота моей тюрьмы смазанным ключом (какой-нибудь ровной и подготавливающей болезнью), или вышибет эти ворота насильственная смерть, или же их подпалит жестокая и свирепая лихорадка, врата в небеса будут у меня, ибо от Господа причина моей жизни , и у Господа Бога исходы смертные. Оставим же здесь второе истолкование этих слов, то есть, что исходы смертные суть liberatio in morte, избавление в смерти; попечение Божие о том, чтобы душа спаслась, какого бы рода муки не терпело тело в час смерти.

Но перейдем к нашей третьей и последней части; к размышлению о том, что этот исход смертный есть liberatio per mortem, избавление через смерть другого, через смерть Христову. Sufferentiam Job audisti et vidisti finem Domini, говорит Иаков, 5.11. Вы слышали о терпении Иова, говорит он: И в самом деле, все об этом слышали, ибо в каждом страждущем несчастном человеке говорит Иов; теперь же вы видите конец Господень, говорит наш Апостол, не тот конец, который Господь положил Себе (наше спасение), и не тот конец, который Он полагает нам (уподобление Ему): но вы видите конец Господень, говорит он, Тот конец, к которому Господь пришел Сам, Его Смерть, и смерть мучительную, и позорную. Почему Он умер? и почему умер таким образом? Quia Domini Domini sunt exitus mortis (так истолковывая наш текст, блаженный Августин отвечает на этот вопрос), потому что сему Богу, Господу нашему принадлежат исходы смертные. Quid apertius diceretur? добавляет он: что же может быть более очевидно, более открыто, чем такой смысл этих слов? В предшествовавшей части стиха сказано: Бог наш, Бог во спасение, Deus salvos faciendi, так он читает: Бог, Которым нам надлежит спастись. Кто же это может быть, спрашивает он, если не Иисус? само имя это дано было Ему потому, что Он пришел спасти нас. И сему Иисусу, говорит он, сему Спасителю принадлежит исход смертный; Nec oportuit eum de hac vita alios exitus habere quam mortis. Придя в эту жизнь в нашей смертной природе, Он не мог выйти из нее никаким иным путем, как через смерть. Ideo dictum, говорит он, потому и сказано, что Господу Богу принадлежат исходы смертные: ut ostenderentur moriendo nos salvos facturum, чтобы показать, что спасти нас Он собирается путем Собственной смерти. Этим же текстом святой Исидор обосновывает то, что Христос был истинным Человеком (что отрицается таким же множеством еретических сект, как и то, что Он был истинным Богом), ибо, при том что Он был Господь Господь (как удваивает это Имя наш текст), Господь Бог, но Ему, Господу Богу, принадлежат исходы смертные, oportuit eum pati, и нельзя сказать больше, чем Сам Христос говорит о Себе: Сие надлежало пострадать Христу, не было у Него иного пути, нежели смерть. И потому эта часть нашего слова по необходимости должна стать словом о Страстях: и, как вся жизнь Христова была непрестанными Страстями, так и наш Пост мог бы стать непрестанной Страстной Пятницей. Скорбная жизнь Христова ничем не смягчила Ему скорбей Его смерти, и Он страдал не меньше от того, что вдоволь настрадался прежде. Пускай же все сказанное теперь, наперед, не уменьшит, но усилит благоговение перед тем, что мы услышим о Его Страстях в подобающее время Их прославления, в Страстную Седьмицу. Христос в конце не пролил ни каплей крови меньше от того, что уже проливал кровь прежде, при обрезании, и вы не прольете ни слезой меньше впоследствии, если прослезитесь теперь. И потому не откажитесь теперь последовать за мною в размышлении о том, как сему Господу Богу принадлежат исходы смертные. То, что Бог, Господь, Владыка жизни мог умереть, невероятно для созерцания. Что Красное море могло сделаться сушею, Что Солнце могло остановиться, Что печь могла быть в семь раз сильнее раскалена и не сжечь, Что голодные львы могли не тронуть, это невероятно, невероятно, как чудо; но то, что Бог мог умереть, это сверхчудесно; но то, что Бог пожелал умереть, это предел сверхчудесному. И при всем том, за пределом предела чудес то, что Богу надлежало умереть, что Бог должен был умереть и non exitus (говорит Августин), никакого другого исхода кроме как смерть для Господа Бога не было, и oportuit pati (говорит Сам Христос), все это надлежало вынести Христу, необходимо было претерпеть; Deus ultionum Deus говорит Давид, Бог есть Бог отмщений, Он не попустит, чтобы грех человеческий остался неотмщенным, ненаказанным. Но при этом Deus ultionum libere egit (как сказано там же), Бог отмщений действует свободно, Он ожесточает, кого хочет, и кого хочет, милует. И что же, Он не помилует Себя Самого? нет, не помилует Он: Dilectio fortis ut mors, крепка, как смерть, любовь: крепче; она втянула к себе смерть, которую обыкновенно не зазывают в дом. Si possibile, говорит Христос, Если возможно, да минует Меня Чаша сия , в то время как Его любовь, выраженная в первоначальной воле Его и Отца, уже сделала это невозможным. Многие воды не могут потушить любви, и Христос испробовал многие: Он принял Крещение, потому что любил, и на этом не остановилась Его любовь. Он смешал кровь с водою в предсмертной муке, и на этом не иссякла Его любовь: Он плакал чистой кровью, всею кровью из всех глаз, из всех пор кожи во время бичевания и венчания терниями (Господу Богу нашему принадлежали исходы крови), и это выразило Его любовь, но не угасило ее. Он не стал бы, нет, больше того, Он не мог помиловать Себя. Не было ничего более свободного, более добровольного, более бьющего изнутри, чем смерть Христова. Воистину, libere egit, не обинулся,Он умер по Своей воле; но все же, если мы вспомним о начальном завете, заключенном между Ним и Отцом: некое oportuit, некое обязательство было на Нем. Все это надлежало претерпеть Христу. Но где же исток этого обязательства, этого надлежало, этой необходимости? Где, скажем, все это началось? Несомненно, та воля, по которой Христу надлежало пострадать, была предвечной волей, и было ли хоть что-нибудь прежде того, что было предвечным? Бесконечная любовь, предвечная любовь; последуйте же с благодарностью в этот дом и обдумайте всерьез, можем ли мы усмотреть во Христе какую бы то ни было свободу умереть или не умереть; эта необходимость умереть, эта воля столь же вечна, как эта свобода; но что же, в какую малость вменил Он и эту необходимость, и эту смерть? Отец Его называет ее всего лишь укусом, и укусом в пяту (а змей будет жалить Его в пяту), но так и случилось, змей вмешался и причинил Ему смерть. Сам Он называет ее всего лишь Крещением, как если бы Он предполагал стать лучше с его помощью. Крещением должен Я креститься, и томился Он, пока оно совершится, но это Крещение было Его смертью. Дух Святой называет ее Радостью (за Радость, предлежащую Ему, претерпел Крест), и не радостью награды, которая последует за Страстями, но той радостью, которая исполняла Его в самом средоточии этих мук и исходила из Него; когда Христос называет предстоящее Ему Чашей, Calicem, и не иначе (можете ли вы пить чашу, которую Я буду пить? ), Он говорит так не в осудительном смысле и без отвращения к ней: Воистину это была Чаша, salus mundo, спасение всему миру. И quid retribuam, говорит Давид, что воздам Господу? Отвечайте же с Давидом, accipiam Calicem, Чашу спасения прииму, примите ее, эту Чашу, которая есть спасение, Страсти Христовы, если и не в прямом подражании, то в вашем нынешнем созерцании. И смотрите, как сей Господь, который был Богом, мог умереть, изволил умереть, должен был умереть ради вашего спасения. О том, что Моисей и Илия беседовали с Христом в час Его Преображения, рассказывают нам и евангелист Матфей, и евангелист Марк, но о чем они говорили, сообщает только св. Лука, Dicebant excessum ejus, говорили об исходе Его, который Ему надлежало совершить в Иерусалиме. Речь идет о Его исходе, Exodus, это то же, что слово из нашего стиха, exitus, исход смертный. Исход Моисеев - прообраз исхода Господня; проведя Израиль из Египта через Красное море, он предрек своим пророческим действием Христа, Который проведет род человеческий через море Своей крови. И Илия, чей исход и путь из этого мира - образ Христова Вознесения, был, несомненно, совершенно утешен беседой с благословенным Господом нашим de excessu ejus, о полном осуществлении всего этого в Его смерти, которой предстояло свершиться в Иерусалиме. Наше размышление о Его смерти могло бы быть еще более чревным и задевать нас сильнее, поскольку оно касается того, что уже совершилось. У древних римлян была особая брезгливость и ненависть к имени смерти; они не могли прямо назвать смерть, нигде, даже в своих завещаниях. Так, они не могли бы сказать: Si mori contigerit, но только: si quid humanitus contingat, то есть, не: в случае моей смерти, а: если постигнет меня то, что присуще (всякому) человеку. Но для нас, которые ежедневно говорят о смерти Христовой ( распят, умер и погребен), может ли для нас память о нашей собственной смерти или упоминание о ней быть вещью досадной или страшной? В эти последние времена появились среди нас люди, которые не смущаясь поминают смерть, и смерть Господа нашего, но в нечестивых клятвах и в проклятиях. О несчастные, ведь это о них будет сказано, что они никогда не призывали имени Иисусова, потому что призывали его слишком часто. И они услышат, как Иисус говорит: Nescivi vos, Я никогда не знал вас, потому что они возомнили себя слишком знакомыми с Ним. Моисей и Илия говорили с Христом о Его смерти только в святом и радостном свете того блага, которое они и весь мир должны были обрести через нее. Беседы Веры ведутся не из любопытства, но для назидания. И к тому же, они говорили с Христом о Его смерти в то время, когда Он взошел на вершину славы, какой когда-либо допустил явиться в мире славы Своего Преображения. Мы же боимся говорить с сильными мира сего об их смерти, но питаем в них пустую иллюзию их бессмертия и неизменности. Однако bonum est nobis esse hic (как сказал в тот час апостол Петр). Хорошо нам быть здесь, в этом помышлении о Его смерти, и потому пронесем нашу скинию (наше благоговение) по нескольким из тех ступеней, какие Господь Бог воздвиг в тот день к Своему исходу смертному. Представим же весь этот день, начиная с того часа, когда Христос совершал Пасху в Четверг, вплоть до того часа, в который Он умер на следующий день. Преврати свой нынешний день в тот день в благоговейном созерцании, и помысли, что делал Он, и вспомни, что сам ты делал. Прежде чем установить и совершить Таинство (это было после того, как ели пасху), Он приступил к делу смирения, к умовению ног Своим Ученикам, в том числе, и Петру, который некоторое время противился Ему в этом ; В твоем приготовлении к святому и благословенному принятию Святых Таин искал ли ты, с искренним смирением, примирения со всем миром, в том числе, и с теми, кто не хотел этого и отказывался принять от тебя примирение? Если так, и не иначе, значит, ты провел первую часть Его последнего дня в согласии с Ним. Совершив Таинство, Он до ночи провел время в молитве, в молениях, в пении Псалмов; Полагал ли ты, что достойное принятие Святых Даров заключается и в последующем упражнении в святыне, как и в предваряющей его подготовке? Если так, этим ты тоже уподоблялся Ему; именно так Христос провел время до ночи. Ночью же Он пошел в сад молиться, и молился prolixius, прилежнее; Он долго пребывал в молитве. Как долго? Поскольку дословно сказано, что Он уходил молиться три раза и после первого моления, возвратившись к Ученикам и найдя их спящими, сказал: Так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною?, то, сложив, мы получим, что в молитве Он провел три часа. Я вряд ли осмелюсь спросить тебя, куда ты направился или как ты располагал собой, когда стемнело, поздно ночью: Если это время ты провел в святом предавании себя Богу, и в подчинении собственной воли воле Божией, Ты провел это время в согласии с Ним. В это время и в этих молениях было Его смертное борение и кровавый пот. Я хочу надеяться, что ты действительно молился; однако не всякая обычная и привычная молитва, но молитва, в своем движении сопровождаемая пролитием слез, а в своем устремлении - готовностью, если потребуется, пролить кровь во славу Божию, приведет тебя в согласие с Ним. Около полуночи Он был взят и предан с поцелуем . Что же, возможно ли и в этом уподобить тебя Ему? Не правда ли, в самом буквальном, точном смысле это совершенно твой случай - быть взятым и преданным с поцелуем? Отсюда Его доставили назад в Иерусалим, сперва к Анне, потом к Кайафе, и затем (как ни поздно было) Он был предан допросам и истязаниям и отдан под стражу тем воинам, от которых принял Он все эти насмешки и насилия, заушения, оплевания, словесные хуления и битье тростью, о которых говорит Евангелие. На это время приходится Gallicinium, тот самый петуший крик, который призвал Петра к раскаянию. Как ты провел эту часть ночи, тебе знать. Но если ты совершил нечто такое, что требует Петровых слез, и еще не пролил их, позволь мне быть твоим петухом, сделай это сейчас. Вот Господин твой (в лице недостойнейшего из Его слуг) оглядывается на тебя : сделай это сейчас. Далее, наутро, как только рассвело, Евреи имели совещание об Иисусе в доме Первосвященника и пришли к согласию, что будут свидетельствовать против Него; затем Его ведут к Пилату, который должен стать судьей Ему. Обвинял ли ты себя, проснувшись этим утром и был ли ты готов принять даже ложные обвинения , (то есть) скорее заподозрить грех в тех делах твоих, где его не было, чем смягчать и оправдывать то, что было настоящим грехом? тогда ты провел этот час в согласии с Ним. Пилат не нашел никаких свидетельств против него и потому, желая облегчить себе дело и сложить дальнейшее на Ирода, Четвертовластника Галилеи, который в то время был в Иерусалиме (поскольку Христос, будучи Галилеянином, подлежал Иродовой власти), Пилат послал Его к Ироду, скорее как безумца, чем как злодея. Ирод же (уничижив и надсмеявшись) посылает Его назад к Пилату, чтобы тот продолжал дело против Него; Было в то время около восьми часов дня. Согласился ли ты пойти на такое дознание, на такое испытание, уязвление, истязание, гонение твоей совести, чтобы ее просеяли, проследовали за ней от грехов твоей юности до твоих нынешних грехов, от грехов твоего ложа до грехов застолья, и от существа до обстоятельств твоих грехов? Вот время, проведенное подобно Спасителеву. Пилат хотел было спасти Христа, воспользовавшись в Его пользу правом дня, поскольку по обычаю в тот день один пленник мог быть освобожден; но народ выбирает Варраву. Пилат пытался спасти Его от смерти, удовлетворив их ярость тем, что наложил на Него новые мучения, бичевание, терновый венец и многие хуления и надругательства. Но они не довольствуются этим: они требуют распятия. Искал ли ты искупления своего греха в постах, в раздаче милостыни, в подвигах и умерщвлении плоти, чтобы этим путем удовлетворить Божие правосудие? не поможет, все тщетно, это не тот путь, мы требуем полного распятия греха, который владеет тобой: и это уподобит тебя Христу. К девятому часу Пилат выносит суд, и они так спешат с казнью, что уже в полдень Он был на Кресте. Вот оно, сие пресвятое Тело, висит на Кресте, вновь крещенное в Собственных слезах и поте, и умащенное Своею же кровью еще при жизни. Вот они, утробы сострадания, они так очевидны, так открыты взгляду, что ты можешь посмотреть в них сквозь Его раны. Вот они, преславные очи, и свет их меркнет: так что и Солнце, устыдившись, что пережило их, помрачило свет свой. И вот сей Сын Божий, Который никогда не был одним из нас, но ныне пришел к нам новым путем, восприняв нашу природу, посылает душу (которая никогда не покидала рук Отца Своего) в новый путь, по Своей воле предает ее в руки Отца Своего; Ибо хотя сему Господу Богу нашему принадлежали эти исходы смертные, так что, как это предусматривал Его собственный завет, Он с необходимостью должен был умереть, но все же не от тех ударов или надругательств, которые причинили Его пресвятому Телу, вышла Его душа, но emisit, Он отдал Дух Свой. И как Бог вдохнул дух в первого Адама, так сей второй Адам выдохнул дух Свой в Бога, в руки Божии. И здесь мы оставляем тебя, в этой благословенной зависимости, оставляем зависеть от Него, висящего на Кресте; здесь омойся в Его слезах, здесь напейся из Его ран, и ложись и с миром почий в Его гробе, доколе не подаст Он тебе и воскресения, и вознесения в то Царство, которое Он приобрел для тебя , неоценимой ценою Своей непорочной крови. Аминь.