Полужизнь - В Найпол

Вилли не скрывал своего восхищения во время записи и после, и Роджер пригласил его в клуб Би-би-си. Когда они сели, Роджер сказал:

- Вообще-то я не член. Но это удобно.

Роджер попросил Вилли рассказать о себе, и Вилли назвал ему колледж, в котором учился.

- Так ты собираешься стать учителем?

- Вряд ли, - ответил Вилли. И это было правдой. Он никогда не собирался стать учителем. Ему вспомнилось подходящее выражение, и он добавил: - Я просто убиваю время.

- Вот и я тоже, - сказал Роджер.

Они подружились. Роджер был высоким и носил темные двубортные костюмы. Его повадки и манера держаться, его речь (он часто соскальзывал в какую-то странную официальность и начинал говорить законченными, сбалансированными фразами, что казалось Вилли признаком незаурядного ума) - все это Роджер приобрел благодаря своей семье, своей школе, своему университету, своим друзьям, своей профессии. Но Вилли думал, что все это его личные достоинства.

Однажды он заметил, что Роджер носит подтяжки. Это его удивило. В ответ на его вопрос Роджер сказал:

- У меня же ни талии, ни бедер. Не то что у тебя, Вилли. Я прямой, как палка.

Они встречались примерно раз в неделю. Иногда обедали в Доме правосудия - Роджеру нравились пудинги, которые там готовили. Иногда ходили в театр: каждую неделю Роджер посылал "репортаж из Лондона" в одну провинциальную газету и всегда мог достать билеты на спектакли, о которых собирался писать. Иногда они отправлялись на бедную улочку поблизости от Марбл-Арч посмотреть, как идет ремонт купленного Роджером домика - крохотного, низкого, с плоским фасадом. Объясняя эту покупку, Роджер сказал: "У меня был небольшой капитал. Чуть меньше четырех тысяч фунтов. Я решил, что лучше всего вложить его в лондонскую недвижимость". Роджер говорил о крошечном домике и подчеркивал скромность своих средств, но Вилли был потрясен, и не только четырьмя тысячами фунтов, но и уверенностью Роджера, его знаниями и словами, которые он употреблял: "капитал", "недвижимость". И - так же как, спускаясь по Кингзуэю к Буш-Хаусу, чтобы записать рассказ о своем индийско-христианском происхождении, Вилли впервые ощутил силу и могущество довоенной Англии теперь, благодаря своей дружбе с Роджером, он почувствовал, что постепенно начинает видеть сквозь многие запертые двери, и перед ним смутно забрезжил новый образ Англии, очень далекой от студентов его колледжа и прожигателей жизни из кругов иммигрантской богемы в Ноттинг-хилле.

Однажды Перси Кейто сказал Вилли с нарочито утрированным ямайским акцентом:

- Чтой-то стряслось, братишка Вилли? Видать, какая-то девчонка так подсластила тебе жизнь, что ты совсем позабыл своего старого дружка Перси. Потом, уже нормальным голосом, добавил: - Джун про тебя спрашивала.

Вилли подумал о комнате, в которую она его водила. Наверняка они с Перси часто там встречались. Он вспомнил грязный туалет и чернокожего человечка, который так ими заинтересовался, - человечка, явно только что прибывшего с островов, все еще в широкополой ямайской шляпе и старых, рассчитанных на жару штанах от костюма "зут". Теперь он смотрел на то, что произошло тогда, словно издалека. А в обществе Роджера это и вовсе казалось тайной за семью печатями.

Как-то Роджер сказал ему:

- Я до сих пор не имею понятия о том, какие у тебя планы. Может, ты собираешься заняться фамильным бизнесом? Ты случайно не из богатых бездельников?

Вилли давно уже научился скрывать замешательство, которое вызывали у него подобные вопросы. Вот и теперь он невозмутимо ответил:

- Я хочу писать.

Но он солгал. Эта идея пришла ему в голову только сейчас и лишь потому, что Роджер, смутив Вилли, вынудил его думать быстрее, и еще потому, что по прежним разговорам с Роджером он знал, как его друг любит читать и как он уважает современных английских авторов - Оруэлла, Во, Пауэлла, Коннолли.

Роджер был разочарован. Тогда Вилли добавил:

- Можно я покажу тебе кое-что из моих вещей? Он перепечатал на машинке несколько историй из тех, что были написаны им в миссионерской школе. Однажды вечером он взял их и отправился к Роджеру. Они пошли в паб, и Роджер прочитал сочинения Вилли, сидя за столиком напротив него. Вилли никогда не видел Роджера таким серьезным. "Настоящий юрист", - подумал он. И забеспокоился. Его волновали не столько эти истории, написанные, в конце концов, уже давно. Чего он не хотел терять, так это дружбы с Роджером.

Наконец Роджер заговорил:

- Я знаю слова твоего знаменитого тезки и друга семьи насчет того, что у рассказа должны быть начало, середина и конец. Но на самом-то деле, если вдуматься, жизнь устроена не так. У жизни нет ясно выраженного начала и аккуратного конца. Жизнь всегда продолжается. Ты можешь начать с середины и кончить серединой, и в рассказе уже будет все что нужно. Эта история про брамина, сокровище и человеческие жертвы - ее можно было бы начать с того, как вождь племени приходит к брамину в его обитель. Он начинает с угроз и кончает пресмыкательством, но когда он уходит, нам должно быть понятно, что он замышляет ужасное убийство. Ты читал Хемингуэя? Тебе надо почитать его ранние рассказы. Там есть один, который так и называется - "Убийцы". Всего несколько страниц, почти сплошной диалог. Двое мужчин приходят ночью в пустое дешевое кафе. Садятся там и ждут старого мошенника, которого они подрядились убить. Вот и все. В Голливуде сделали из этого хороший фильм, но рассказ еще лучше. Я знаю, что ты написал эти рассказы в школе. Но они тебе нравятся. Что меня интересует как юриста - это то, что ты не хочешь писать о реальных вещах. Я много раз беседовал с людьми, которые что-то от меня скрывали, и я чувствую: у автора этих рассказов есть свои тайны. Он словно прячется.

Вилли был уничтожен. Он сгорал со стыда. На его глаза навернулись слезы. Он протянул руку через стол, взял свои истории и одновременно поднялся с места.

- Есть вещи, о которых лучше говорить прямо, - сказал Роджер.

Вилли ушел из паба, думая: "Я никогда больше не увижусь с Роджером. Не надо было показывать ему эти старые истории. Он прав, вот что самое худшее".

Горюя об утраченной дружбе, он стал чаще вспоминать о Джун и об их свидании в Ноттинг-хилле. Он гнал от себя эти мысли, но через несколько дней все же пошел искать ее. Он доехал на метро до "Бонд-стрит". Был час обеденного перерыва. Пересекая дорогу по направлению к "Дебнемз", он увидел Джун с подругой, идущих ему навстречу. Она его не заметила. Склонив голову, она болтала со своей спутницей и была совсем не похожа на ту молчаливую, надушенную, соблазнительную девушку, которую он помнил. Даже цвет ее лица и тот изменился. Увидев ее теперь - вместе с приятельницей, почти что в домашних условиях, она выглядела лишенной прежнего сексуального обаяния, даже чуть обрюзгшей, - Вилли понял, что ему не хочется с ней здороваться. Они едва не задели друг друга. Она его не заметила. Он слышал, как она тараторит. "Вот такая она в Криклвуде, - подумал он. - Скоро она будет такой всегда".

Ему стало легче. Но в то же время он почувствовал себя отверженным. Примерно то же самое было на родине - давным-давно, как ему теперь представлялось, - когда он начал ненавидеть школу при миссии и отказался от своей прежней мечты стать таким же миссионером, как его учителя, и путешествовать по свету.

Несколько дней спустя он зашел в книжную лавку и за два шиллинга шесть пенсов купил пенгуиновский сборник ранних рассказов Хемингуэя. Первые четыре страницы "Убийц" он прочел еще в лавке. Ему понравилась неопределенность места действия и общая загадочность, а диалог показался певучим. На последних страницах, когда загадочность отчасти рассеялась, текст был уже не таким мелодичным, но Вилли решил, что ему стоит переписать свой рассказ "Жизнь, полная жертв" так, как советовал Роджер.

В новом варианте рассказ должен был состоять почти целиком из диалога. В диалог нужно было вложить все. Место действия, герои - всего этого можно было не объяснять. Таким образом сразу снимались многие трудности. Едва Вилли взял в руки перо, как рассказ переписался сам собой; и хотя при этом он потерял почти всякое сходство с первоначальным сочинением Вилли, в нем теперь стало больше его подлинных чувств. Заглавие Вилли изменил на "Жертву".

Роджер упомянул о фильме "Убийцы". Вилли его не видел. Ему стало интересно, что киношникам удалось сделать из этого рассказа. Ради любопытства он попытался себе это представить. Его мысль работала в этом направлении следующие несколько дней, и по ходу дела ему пришло в голову, что в голливудских фильмах есть сцены и даже целые эпизоды, которые он мог бы записать в манере своей "Жертвы", не конкретизируя фон. В первую очередь это касалось гангстерских фильмов с Кэгни и "Высокой Сьерры" с Хамфри Богартом. Одно из его первых самостоятельных сочинений, написанных в миссионерской школе, было примерно в этом роде. Тогда он описал человека (непонятно, из какой страны и из какого круга), который по неизвестной причине ждет кого-то в неопределенном месте и курит, чтобы скоротать время (там много говорилось о сигаретах и спичках), прислушиваясь к шуму машин, хлопанью дверей и шагам снаружи. В конце (сочинение занимало всего одну страницу) некто приходил, и ожидавший его человек изливал на него свое раздражение. На этом Вилли закончил рассказ, потому что так и не придумал сюжета. Он не знал ни что было раньше, ни что будет потом. Но теперь, взяв за основу эпизоды из фильмов Кэгни и Богарта, он мог об этом не беспокоиться.