И ад следовал за ним: Приключения - Михаил Любимов

Я легко зарегистрировал указания в своей феноменальной памяти и, зайдя в туалет, отправил клочки телеграммы в лондонскую канализацию. Неожиданное волнение охватило меня: слишком много иксов и игреков разбросано было во всей этой поездке, да и длинные перелеты в последнее время не вызывали у меня радости, особенно на линиях, где бесчинствовали террористы.

“Газель” унесла меня в районы центра, и вскоре неизвестно почему я запарковался у паба “Шерлок Холмс”, вечно забитого любопытными туристами. В углу зала за стеклом сидело в кресле чучело главного героя с трубкой в зубах, которое взирало на восхищенного доктора Уотсона, замершего с газетой в протянутой руке. (“Сегодня вы надели синие трусы, Уотсон!” – “Холмс, это конгениально, это невообразимо! Как вы догадались?” – “Уотсон, вы забыли надеть брюки!”)

Совесть Эпохи, периодически сходивший с рельсов и сотрясавший лучшие кабаки мекленбургской столицы, объяснял свои загулы так: “Знаешь, Алик, утром просыпаешься в дивном настроении, выдуваешь пакет молока и даешь зарок ничего не брать в рот, по крайней мере месяц, и радуешься своей твердости и своей воле, и, напевая «Легко на сердце от песни веселой», блаженно идешь в булочную за диетическим хлебом. Идешь, идешь… и через два часа почему-то оказываешься на пляже, пьяный вдребадан с таким же надратым забулдыгой, над банкой вонючих килек и бутылягами с портвейном «Розовый». Что это, Алик? Почему? Как это произошло? Кто может на это ответить?”

Этот вопрос, достойный Понтия Пилата, не мучил меня, когда я заказал двойную порцию “Кровавой Мэри” в надежде, что томатный сок заглушит воспоминания о милой кильке, которую и в чистейшем виде не сыщешь в бывшей “мастерской мира”, избалованной устрицами и жареными кузнечиками. Коктейль оказался настолько хорош, что пришлось его два раза повторить, а затем приглушить томатный привкус хорошо отдистиллированным “димплом” (в этом проходном доме, естественно, отсутствовал “гленливет”).

Тут навалилась на меня усталость, хотелось сбросить с себя все маски, поплыть по волнам настроения, расслабиться, расклеиться, забыть о Хилсмене, Каире и “Бемоли”, поговорить с кем-нибудь по душам, хотя бы с чучелом Шерлока Холмса, маячившим перед глазами.

Пожалуй, только Витеньке я открывал свою душу, ему повезло больше других, ибо кличку он заслужил Совесть Эпохи, хотя при всех своих прогрессивных взглядах и душевности поражал своим баснословным распутством: влюблялся по уши почти каждый месяц, безумно боялся жены, что еще сильнее толкало его на самые рискованные приключения, страдал постоянно и томился духом и охватывал своим любвеобильным сердцем даже академические городки в восточной части Мекленбурга, где регулярно мотался в командировках. Особенно жаловал Витенька чужих жен, и они платили ему преданной взаимностью, ухитрялись даже проводить с ним счастливые ночи (перед своей вечно свирепой женой Витя прикрывался пьянством, валившим его с ног на раутах у приятелей, которых насчитывалось несметное количество), усыпив бдительность своих мужей легендами, которым позавидовали бы асы секретной службы.

В нашем кухонном парламенте мы спорили с Витенькой о большой политике и мекленбургских нравах, спорили шумно и откровенно, называли вещи своими именами, но на всякий случай пускали на полную катушку песни бардов, воду и радио. Совесть Эпохи свято верил в просвещенный абсолютизм, а покорный слуга, отравленный зловонными ветрами западных демократий, жарко отстаивал принципы Французской революции с ее свободой, равенством и никому не нужным братством.

Я завидовал вольной жизни Совести Эпохи, читал восторженные письма его поклонниц, покоренных силой его эрудиции и черной бородою с проседью, – иногда я сам мечтал отрастить такую, уйти на покой, пристроиться сторожем в Школе Казуистики, сидеть себе в валенках у входа, попивать чаек с ванильными сухариками, а ночью, когда здание опустеет, заглотнуть свой стакан и закемарить сном праведника.

– Что ты делаешь с собою, Алик? – говорил мне Совесть Эпохи, надравшись, как зюзя. – Брось свою муру, займись делом, хотя бы переводами – они нужны малограмотному населению, а ты все-таки кумекаешь кое-как на своем английском! Или займись наукой, еще не поздно, хотя с твоею сытою мордою лучше не соваться в интеллектуальную среду… Но я тебя могу взять с собою на восток, в один научный городок, где светлые головы и неиспорченные девушки, которые наставят тебя на путь истинный. Уходи, мой друг, ведь просто неприлично потратить всю жизнь на шпионство!

– Что ты понимаешь в разведке?! – орал я в ответ. – Что ты о ней знаешь? Ни одна страна не может жить без разведки! Правительству нужна информация, и я добываю ее, словно шахтер, рубящий уголь, я рискую жизнью ради тебя, дурака, и всего народа! А твои светлые головы уже превратили Мекленбург в край законченных идиотов! Что понимают эти недоучки в науке? Какая вообще может быть наука в таком государстве, как Мекленбург? Нет, Витюша, поезжай на восток один, я не поеду с тобою, тем более что ты постоянно пьешь бормотуху и не в состоянии оценить “гленливет”!

– Риск… информация… шахтеры… брехня все это! Ты просто любишь комфорт, Алик, ты – пижон и обыкновенный жандарм! Мекленбургский вариант Рачковского – царского заграничного резидента.

– Ты молчал бы, чайник! – возмущался я. – Лучше на себя посмотри!

– И посмотрю! – орал он. – Ты знаешь, что я великий микробиолог? Что мои труды печатают на Западе? Что иностранные академики считают для себя великой честью пожать мне руку? Это ведь не шпионская работа!

– Плевать мне на твой вонючий Запад! А твоей наукой у нас в Мекленбурге только подтираются! Что простому человеку от какой-то микробиологии, если он стоит в очереди за свеклой? Народ проживет без твоих научных идей, а без меня его сожрут с потрохами враги и кости выплюнут в помойную яму!

– Кто? Кто?! – бушевал он. – Какие враги? Кто на нас нападет? Кому мы нужны? Да я счастлив буду, если нас завоюют! Наконец-то в стране будет нормальная система!

– Не зря вас, диссидентов, лупят по мордасам! Пятая колонна! Неужели ты бы смог жить под немцами? – я играл на эмоциях, зная, что отец Виктора погиб на фронте.

– Под немцами в тысячу раз лучше! Я недавно был во Франкфурте и пил шнапс с чудесным фрицем…

– Он тебе, безвалютному командировочному, поставил рюмку шнапса – вот и вся цена твоей национальной гордости!

– Какая тут, к такой-то матери, может быть гордость?! Беги, пока не поздно, из своей навозной ямы! – продолжал орать он. – Уходи хоть в говновозы!

Ностальгия по дому проснулась во мне, хотелось продолжить спор с Совестью Эпохи, поставить его на место, все объяснить и все разжевать. Не нравились мне этот вояж в Каир, поиск Рамона и прочие испытания судьбы.

В общем-то, работа по установке неизвестных граждан очень сходна с деятельностью ассенизатора, и эту печальную мысль пришлось омочить еще двумя порциями благословенного “димпла”.

После такого славного заряда Шерлок Холмс шевельнулся в кресле, лукаво мне подмигнул и пригласил посоветоваться по поводу возможных похитителей голубого карбункула. Я не стал с ходу принимать приглашение и сначала освежился бутылкой “шабли”. Теперь уже отборный ячмень виски смешался с помидорами “Кровавой Мэри” и виноградниками Шабли, где пажи графиню… ублажали. Брат Шерлок продолжал подмигивать, дерзкие мысли бились в голове, как вытянутые на берег рыбешки. Совесть Эпохи уже давно бы помчался стаскивать с трафальгарской колонны статую адмирала Нельсона. Я тоже решил не отставать, допил “шабли”, элегантно подошел к великому сыщику и вступил с ним в умный диалог – тут появился разгневанный хозяин, и мне пришлось выйти из паба твердым шагом королевского гвардейца.

Душа рвалась немедленно в Каир, минуя филистерскую Швейцарию, на поиски коварного незнакомца, под пули арабов, и, самое главное, жизнь представлялась совершенно бессмысленной без бутылки “гленл ивета”[29]. Искать его пришлось долго: в самом светском “Монсиньоре”, что на приюте гурманов Джермин-стрит, “гленливета” не оказалось, но пришелся по вкусу кондовый “тичерс”, хотя шел он неважно и потребовал вмешательства хереса и кофе. Далее упрямый Алекс блуждал на машине в поисках ресторана “Шотландский клан”, который, по идее, ломился от “гленливетов”, там меня и остановил полисмен, величественный, как Саваоф: “Сэр, вы едете по правой стороне!” – “Разве?” – Лицо Алекса ангельски спокойно, глаза чисты и лучезарны, речь отчетлива, как у диктора Би-би-си, такое наступало после жбана кофе. – “Извините, сэр, я не заметил знака!” – Разворот и лихая парковка около “Этуали”. Счастье всегда неожиданно: именно там и подвалили “гленливет” и заодно юная негритянка из Камеруна, черная как смерть и лепечущая по-французски чуть лучше сеттера миссис Лейн, – бутылка “редерера” за дикую бар-дачную цену и плавный переход в номер почти рассыпавшейся гостиницы напротив.