Основы научного антисемитизма - Сергей Баландин

«Когда бы вверх могла поднять ты рыло…». Конечно, если еврей скажет: «Все евреи лгуны», мы скажем, что он тем самым вычеркнул сам себя из понятия «еврей», хотя и понятия исключительно данного контекста суждения. Если он говорит правду, то не может принадлежать лжецам, если он лжет, то не может относиться к правдивцам. Даже когда человек судит о самом себе: «Я лгу», он и объект его суждения не одно и то же. И что бы вообще мы ни говорили сами о себе или о том классе понятий, к которому себя причисляем, здесь «я» и «я» всегда будет не одно и то же, ибо первое «я» субъект, а второе «я» объект. Судящий всегда снаружи, в момент суждения, рефлексии, он перестает быть самим собой. Когда Иуда сказал: «согрешил я, предав кровь невинную» (Мф.27:4), он уже не был больше Иудой-предателем, он был судьей, сам себе вынесшим приговор.

Таким образом, не делая обобщений, невозможно судить и о частном, и даже о единичном, поэтому, если уж вы хотите кого-то чем-то называть (хоть евреем, хоть антисемитом), то этому «чему-то» должны дать определение по форме «все». Иными словами, без обобщения нет дискурса никакого, потому об эмпиризме нельзя и говорить как о дискурсе, и на полемику с эмпиристами мы даже не будем тратить время, ибо, при всем нашем к ним уважении, у нас разные предметы исследования: у них — факты, у нас категории и обобщения. Вместе с тем, в нашем дискурсе обобщений мы хотели бы избежать двух крайних тенденций: эссенциализма (консерватизма) и плюрализма (постмодернизма).

Суть первой можно проиллюстрировать старым советским анекдотом:

«Приезжает Маргарет Тетчер в СССР. Ее встречает Леонид Ильич Брежнев, читая приветственную речь, говорит: «Уважаемая госпожа Индира Ганди!». Референт ему шепчет: «Леонид Ильич, это же Маргарет Тетчер, а не Индира Ганди» — «Сам вижу, что Тетчер, но тут вот написано: «Индира Ганди».

Анекдот, как и сказка, — ложь, но в нем намек, и никто бы не нашел в сей истории ничего смешного и курьезного, если бы эссенциалисты и в жизни не верили более написанному, утвержденному, нежели своим глазам. Увы, эссенциализмом грешили далеко не только одни лишь бюрократы в старом СССР. Вот типичный пример проеврейского дискурса в статье японского журналиста Яшико Сагамори «Террористический народ Палестины», если, мол, допустить, что существует страна Палестина и палестинский народ, то предлагается ответить на несколько базовых вопросов: «…когда она была основана и кем? Каковы были ее границы? Какой город был ее столицей? Как назывались ее крупнейшие города?». И вывод: палестинцы-де не подходят ни под одну заданную категорию, следовательно, их нет и они не имеют права на существование. Тот факт, что люди родились на этой земле, выросли на ней, никакой другой родины у них нет, не имеет никакого значения, все они лишние и «незаконные» субъекты. Ниже мы посмотрим, насколько евреи вправе считаться «народом», впрочем, никто из нас, в отличие от Сагамори, не отрицает их права считаться людьми со всеми вытекающими отсюда правами человека.

Любимое слово эссенциалистов — «идентификация», в нем, пожалуй, и вся суть эссенциализма: все идентифицировать, все распределить по своим полочкам, все приписать к определенным категориям, причем, не понятия, используемые ими в их дискурсе, которые, как ни странно, зачастую так и остаются не определенными, блуждают из категории в категорию, обозначают то одно, то другое, а по «категориям» распределяются предметы объективной реальности, вещи в себе, что, как мы выше уже писали, логически совершенно недопустимо. Такой дискурс особенно характерен для всякого рода националистической, и особенно, для сионистской идеологии: «Еврей должен идентифицировать себя как еврей», «русский как русский». Вот характерный пример из статьи израильского журналиста Исраэля Эльдада «Россияне Моисеева закона»: «Как резонно заметил великий израильский историк, покойный профессор Йосеф Клаузнер, у всех народов, проявивших отрицательное отношение к евреям, были серьезные проблемы с собственной национальной идентификацией. За тысячу лет существования Pax Romana, римляне так и не узнали кто они такие — гремучая смесь этрусков, латов, италов и других покоренных племен, либо что-то другое. Впрочем, они не очень интересовались» и т. п. Однако таких умников всегда приводит в недоумение очень простой вопрос: «С чего ты взял, что ты еврей?». Говорят: «Так мне мама сказала», или «Так у меня в паспорте записано». Тогда вопрос на засыпку: «А если бы тебе в паспорте написали, что ты верблюд?»…

Суть второй тенденции можно также выразить словами из анекдота: «Сара, ты тоже права», правы, по-своему, и евреи, и палестинцы, и даже мы, грешные. Эта наиболее модная в наше время позиция выражается философским направлением постмодернизма.

Что такое «постмодернизм»? Это своего рода философская контрреволюция против модерна, который в свою очередь являлся революцией против вышеупомянутого консерватизма, противопоставляющей предрассудкам старого мышления идеи поиска универсальных разумных общечеловеческих ценностей и на их основе создание нового мира: «Мы наш, мы новый мир построим» — этими словами из «Интернационала» можно выразить всю суть классического модерна. Постмодернизм же, несмотря на новизну сего термина, явление отнюдь не новое, он испокон веков был присущ евреям, которые прекрасно умеют кочевать по разным «измам», культурам, модернам, нигде фундаментально не задерживаясь и ничего не привнося своего. Когда антисемиты пытаются обвинить евреев в модерне, т. е. в подрыве традиционных духовных ценностей тех народов, среди которых они живут, то апологеты иудаизма тут же находят тому тысячу и одно опровержение, мол, евреям запрещено влиять на что-либо гойское, видоизменить, модернизировать их порядки. В данном случае мы станем на сторону еврейских апологетов и подтвердим: еврей-модернист, еврей-реформатор — это уже не еврей, а вот еврей-постмодернист — сколько угодно. Модернистами могли быть христиане, мусульмане, марксисты, «подорвавшие» немало всяких «ценностей» за всю свою историю, евреи же на всех «ценностях» только делали свои гешефты, торгуя ими как биржевыми акциями. Если прежние эпохи искали свой модерн (новый идеальный, универсальный для всего человечества истинный мир), во имя которого безоговорочно приносились в жертву все этнические и архаические особенности, если последние не отвечали идеалу Нового Адама, Сверхчеловека, человеку коммунистического будущего, то современные постмодернисты отрицают всякую истину и универсальные этические критерии вообще: нельзя отличить правду от лжи, добро от зла, высокое от низкого; никакие предрассудки, даже самые изуверские, постмодернизм не отрицает, он стремится обосновать право любого маразма на существование (он «плюралист» в том смысле, который в это слово вкладывал Солженицын в статье «Наши плюралисты»). Более того, для постмодернизма все маразмы в каком-то смысле равны, ибо никакой абсолютной универсальной истины для него нет, хотя своя «истина» у него тоже имеется, но она отнюдь не для всех, истина как бы стала объектом частной собственности, на которую установлен копирайт. Всякий маразм ныне «уважаем», поэтому тщетно даже критиковать и что-то противопоставлять постмодернизму, ибо он просто улыбнется в ответ и скажет: «И твое мнение я тоже уважаю». Что ж, как говорится, «долг платежом красен» и мы, в свою очередь тоже будем уважительно относиться к постмодернизму. Мы признаем, что это явление отнюдь не случайное и имеет вполне объективные причины своего возникновения и существования.

Первую причину можно выразить словами философа-постмодерниста Жана Бодрийяра: «Если бы мне надо было дать название современному положению вещей, я сказал бы, что это — состояние после оргии. Оргия — это каждый взрывной момент в современном мире, это момент освобождения в какой бы то ни было сфере. Освобождения политического и сексуального, освобождения сил производительных и разрушительных, освобождения женщины и ребенка, освобождения бессознательных импульсов, освобождения искусства. И вознесения всех мистерий и антимистерий. Это была всеобъемлющая оргия материального, рационального, сексуального, критического и антикритического, оргия всего, что связано с ростом и болезнями роста. Мы прошли всеми путями производства и скрытого сверхпроизводства предметов, символов, посланий, идеологий, наслаждений. Сегодня игра окончена — все освобождено. И все мы задаем себе главный вопрос: что делать теперь, после оргии?» (Прозрачность Зла). Совершенно ясно, что под «оргией» здесь подразумевается революционный модерн XX-го века. И нельзя не согласиться, что сего нелестного клейма модерн удостоился по многим показателям вполне справедливо. Новый мир не оказался тем, кем он себя провозглашал. Революция только декларировала освобождение, но так никого и не освободила, сексуальная революция не породила новой более высокой морали, промышленная революция не сделала труд людей более творческим, более гуманным, наоборот, даже гуманитарные профессии стали требовать себе человеко-роботов, репродуктивов — примитивных исполнителей инструкций.