Поединок - Крутов Игорь Владимирович

Послышались тяжелые вздохи, хлесткие удары, топот копыт и треск сухостоя. Из чащи показалось небольшое стадо диких лесных коров — впереди важно вышагивала матерая двадцатилетняя зубриха, за ней следовали самки и телята. Замыкал шествие гигантский одноглазый бык. Вид у него был сумрачный и недоверчивый…

Войдя по колено в ручей, зубры стали пить — медленно, с наслаждением отфыркиваясь и отгоняя назойливых мух, которые, казалось, только и ждали появления животных. Во все стороны летели брызги — это зубрята принялись резвиться, не обращая внимания на недовольных самок. А один из малышей, видимо, не желая пить воду, присосался к материнскому вымени.

Идиллию нарушили дикие крики и вопли:

— У-а-а-а-а-у-у-у-уа-уа-уа-уа!!!

Казалось, тишина леса была разорвана с оглушительным треском…

Вершины деревьев внезапно ожили: держась за лианы, как за канаты, сверху на животных посыпались дикари. Одетые в шкуры люди размахивали каменными топорами и огромными палицами…

Испуганное стадо кинулось вброд через ручей, на ту сторону, где виднелось начало спасительной звериной тропы. Но прямо на их пути неожиданно возникли люди — они вынырнули из воды (где находились в засаде, дыша через длинные тростинки) и бросились наперерез зубрам…

Поднялся неистовый рев, все смешалось в одно сплошное месиво, если месивом можно было назвать эту гигантскую кучу малу из животных, людей, оружия, обломков деревьев, воды и крови.

Падали в ручей оглушенные могучими ударами зубры, бились, барахтаясь и жалобно вереща, телята, запутавшиеся в невесть откуда взявшихся сетях, взлетали поддетые на рога истерзанные человеческие тела… Вода в ручье стала темно-красной.

— Стоп! — загремел чей-то невидимый голос.

«Куча мала» замерла.

— Стоп! — повторил голос. — Все снято! Спасибо!

И тотчас на съемочную площадку (все действо происходило в одном из гигантских павильонов «Мосфильма») со всех сторон бросились дрессировщики и ассистенты для того, чтобы развести по клеткам и вольерам животных…

Слегка ошалевшие от съемок зубры повиновались неохотно, телята жалобно мычали, а одноглазый бык, уперев копыта в деревянный настил, опустил голову и угрожающе выставил рога.

Руководитель каскадерской группы что-то крикнул своим людям, и те не торопясь поднялись с песка, вылезли из воды, спустились с деревьев. Каскадеры, изображавшие окровавленные тела, направились к старшему, держа под мышками «оторванные» руки и ноги…

Оператор обернулся к режиссеру и спросил:

— Ну, как? Переснимать не будем?

Режиссер издал полузадушенный вздох, показывающий, что в его душе борются бес гениальности с ангелом экономности.

— Не знаю, ничего не знаю! — наконец ответил он.

К режиссеру подбежала ассистентка, у нее в руках был большой том Брэма, — глядя на эту потрепанную книгу, можно было понять, что киношники дотошно изучили первобытную эпоху…

— Игорь Сергеевич, к вам пришли! — чуть взволнованно начала ассистентка, но режиссер ее недовольно перебил:

— Обождите! Разве вы не видите, что мы разговариваем? — И вновь, уже обращаясь к оператору, повторил: — Не знаю… Может быть, ввести в кадр еще пару взрослых самцов?.. А то какой-то матриархат получается.

Оператор что-то ответил.

— Что? — не понял режиссер, поднес мегафон ко рту и рявкнул на весь павильон: — А ну, всем тихо!

— Я говорю, мне монопенисуально, — пояснил невозмутимый оператор.

— Чего-чего?

Нагнувшись к уху режиссера, оператор пояснил более простыми словами, что именно он имел в виду.

Наконец до режиссера дошло. Он коротко хохотнул.

— Игорь Сергеевич! — умоляюще повторила ассистентка и показала глазами в сторону.

Нахмурившись, режиссер все же посмотрел, куда указывала его помощница. И тотчас выражение недовольства исчезло с его лица. Игорь Сергеевич широко улыбнулся и, сунув в руки ассистентки мегафон, быстро направился в указанном направлении. Верная помощница, повинуясь инстинкту, тенью последовала за ним…

А дело было в том, что на съемочной площадке, кроме киношников, появились еще несколько человек, чей вид явно показывал, что они не имеют ничего общего с десятой музой.

Это были хозяин и слуги. В прямом и переносном смысле.

Впереди, как и положено хозяину, шел Силантьев, рослый, представительный мужчина лет пятидесяти с небольшим. Ежедневные упражнения на тренажерах, обязательный бассейн, ненавистный теннис и выездка в манеже по воскресеньям так и не смогли скрыть выпирающее брюшко. Годы брали свое, а вместе с ними — и многократно проклятый живот. С каждым днем он все сильнее нависал над брючным ремнем и, казалось, говорил Силантьеву: «Что, брат, не помогают тебе хваленые европейские диеты? Нет?.. Вот то-то! Против природы не попрешь!..»

За хозяином шествовали слуги.

Четыре раскормленных «бультерьера» в отличие от Силантьева своих животов не стеснялись. Они ими гордились. Смотрите, кричали их полуторацентнеровые туши, смотрите, какие мы здоровенные, какие мы сильные, какие мы страшные! Охранники не скрывали того, что они вооружены, — то у одного, то у другого мелькал из-под мышки пистолет…

Но самое интересное, что во всем этом шествии было что-то неуловимо комичное, что-то фарсовое.

Ни хозяин, ни его слуги не вызывали должного уважения, хотя всем своим видом явно хотели показать, что принадлежат к высшей, так сказать, расе. Все отличительные показатели «расы» были налицо — и обувь от лучших фирм Европы, и «карденовые» пиджаки, и обилие пейджеров на поясах, и «шестисотовые» (как метко окрестил их сатирик) телефоны, зажатые в лапищах «бультерьеров». Однако ожидаемого почтения гости не вызвали…

Что-то здесь было не так. Но это «что-то» не поддавалось привычному объяснению. То ли еще Россия не доросла до «новых русских», то ли хозяева жизни не вошли еще в «цивилизацию» настолько, чтобы их уважали (любили или побаивались, это уж кому как нравится) по-настоящему. Скажем, так, как подростки во всем мире уважают героев американских боевиков…

В фигурах Силантьева и его охранников чувствовалось что-то фальшивое, что-то наигранное (и надо откровенно заметить — наигранное весьма и весьма плохо), что-то от провинциальной оперетки. Ну, идут себе, казалось бы, и ладно. Но ведь нет же! И идут не так, как надо. И посматривают по сторонам не так, как положено. И несет, честно говоря, от них за версту такой дешевизной, такой убогой местечковостью, что любой, даже самый непосвященный во все эти особенности игры в «новых русских», не удержится и скажет: «Ребята, это же пошло!» И будет прав. На все сто!

Силантьев и режиссер пожали друг другу руки, и Игорь Сергеевич, угодливо улыбаясь, принялся быстрой скороговоркой объяснять, что именно они сегодня снимают…

Дело в том, что Юрий Захарович Силантьев был одним из двух спонсоров этой картины. В наше время, когда кино, казалось бы, как промышленность, умерло окончательно, нет-нет да и возникали подобные фантастические проекты. Откуда? Почему? Зачем? Непонятно.

Объяснение могло быть только одним — Россия-матушка…

Скажите, пожалуйста, ну где, кроме России, могла возникнуть гигантская даже для нормального, развитого государства пятичасовая постановка «Орестеи», как это было, например, сделано Питером Штайном в Театре Советской Армии? А замысел и воплощение «Трехгрошовой оперы» силами сатириконовцев во главе с энергичными Райкиным и Машковым? Говорят, на эту постановку было затрачено не менее полумиллиона долларов. И это в то время, когда почти вся страна не получает вовремя зарплату!

Фантастика, скажете вы.

Россия, ответят вам. И опять будут правы…

Сам Силантьев, владелец сети мебельных магазинов в столице и области, сейчас бы толком и не объяснил, как это получилось, что он стал спонсором фильма. Было в этом жесте что-то купеческое, что-то от прежних времен, когда хотелось душе праздника и в прикуривании от тысячных ассигнаций не было ничего показушного. Захотел — сделал!

А во всем был виноват Гришка Крылов по прозвищу «Туши свет!», старый институтский приятель Силантьева.