Мехмед Синап - Людмил Стоянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, постой, — сделал Кара Феиз нетерпеливый жест. — Не пес... Мехмед Синап человек доблестный, я его знаю, справедливый... Нет, нет, он не пес!.. — И он отер пот с лица.
Кара Ибрагим умолк. Он не хотел спорить с человеком, чье имя было Кара Феиз.
— Завтра и послезавтра будем отдыхать, а потом снова в путь.
— Хорошо, эфенди, как прикажешь!
2
На другой день утром Кара Феиз вышел в сопровождении двух жандармов. Он был страстный охотник, ему хотелось побродить и размяться. Кара Ибрагим выразил желание сопровождать его не столько по долгу службы, сколько из опасения, чтобы с ним не случилось чего-нибудь дурного, но Кара Феиз отказался под предлогом, что он терпеть не может людей, любит уединение, любит в одиночестве наслаждаться природой и великой мудростью аллаха...
— Если опоздаю, не надо беспокоиться, — закончил он.
Один из жандармов пошел вперед, наставления он получил еще с вечера. Он отправился разведать путь, предупредить людей о прибытии Кара Феиза. Как удивился Мехмед Синап неожиданному известию! Кара Феиз идет к нему в гости, верный друг не забыл его! Он сиял от радости.
Кара Феиз прошел по непроходимым горам, волком пробрался через темные безмолвные леса и еще к полудню очутился в царстве Синапа.
Друзья обнялись и вошли в конак.
— Удивительно! — произнес Мехмед Синап. — Ты мне снился этой ночью!
— А меня вчера, когда я услышал твое имя, так и кольнуло что-то в сердце. Эх, брат, ты все еще поешь старую песню. Все царствуешь!
— Что делать, брат, такой уж промысел мне дал аллах.
— Хороший промысел. Чорт меня надоумил наняться на службу к султану. Глупость! Страшная глупость!
— Да как стряслась эта беда?
— Вот как. Мы с Кара Мустафой и Эминджиком напали на Гюмюрджину и захватили ее. Но у нас не было пушек. Пушка — страшная штука, Синап! Она разметывает людей, как цыплят. Войска, вооруженные пушками, разбили нас, и нам пришлось сдаться.
Кара Феиз задумался. С галлереи, где они стояли, перед ними открылась вся Чечь с горами и селами, утопавшая в своей гордой бедности и дикости. Вот оно, царство Мехмед Синапа, отрезанное от владений султана, свободное от всех его повинностей и даней, от жандармских насилий, от рабства, от военной службы и пресмыкательства перед сильными... Большая удача выпала на долю этого Мехмед Синапа; ему везет, да и у султана есть другие, более важные заботы, чтобы заниматься им...
Прибежали двое старших детей Синапа, и Кара Феиз почувствовал себя воистину несчастным при виде этих веселых головок, этих глазок, которые смотрели на него ласково и с любопытством и стремились обнаружить в нем друга их отца. Выросши сиротой, он не знал отцовской ласки и радостей отцовства тоже не испытал. А вот у Мехмед Синапа дети, жена, дом, и он все-таки находит время и смелость бороться с султаном... Смелый, смелый юнак!
— Одно только скажу тебе, — прервал он наступившее молчание. — Берегись Кара Ибрагима! Берегись султанских войск — они теперь не те, что в наше время: теперь и выучка у них другая, и тактика, и фортификация другая — да и пушек у них сколько угодно...
Мехмед Синап слушал эти советы с затаенным беспокойством. Он свыкся с чувством безопасности, но все же допускал возможность всяких бед. Иногда ему казалось, что на него махнули рукой: «Пускай сам свернет себе шею!»
— Если бы ты сумел раздобыть две-три горных пушки, то жил бы как в крепости, — добавил Кара Феиз.
Тут он вспомнил, что его новое положение султанского военачальника требует от него сдержанности в речах, и потому коротко добавил:
— Итак, братец, на-днях я поеду через Машергидик, и твои люди пропустят меня как друга.
— Будь покоен, брат Кара Феиз... Желаю тебе благополучия в походе!
— И еще скажу тебе: не позволяй султанским людям шляться по твоей земле, у тебя много врагов, и они не дремлют!
— Ты прав, враги подстерегают человека и во сне...
Кара Феиз поднялся, собираясь уходить. Он был удивлен — его поразила личность Синапа, его непринужденность. Над ним не было никакого начальства, которое могло бы приказывать ему и перед которым он должен был бы стоять навытяжку... Эх, как жилось в мятежные времена!
Они расцеловались.
— Прощай, брат, — сказал Мехмед Синап.— Не поминай лихом...
— Помоги тебе аллах, братец, — взволнованно ответил Кара Феиз. — Такова жизнь... Играет людьми, как ребенок мячом...
Глава девятая
ДО БОГА ВЫСОКО, ДО ЦАРЯ ДАЛЕКО
1
Муржу запускал руку в кучу зерна и просеивал его сквозь свои пальцы. Зерно было нечистое, с массой куколя. И как его мало! Год выпал гнусный, он принес не урожай, а насмешку над человеком; словно природа бросила милостыню попрошайке.
Рядом с Муржу жена лущила фасоль, а взрослый сын — овечий горох. Сноха Митра связывала початки кукурузы, которые нужно было повесить под навесом. «Дело дрянь, — думала она, — не выйдет из этого и пяти ок[33] муки, нет».
— Батька! — сказал сын, — и в эту зиму придется нам слюнки глотать, если не добудем чего-нибудь на равнине!
— О-о-ох, сынок, — добавила мать, — хоть бы с грехом пополам продержаться тем, что послал аллах; станут ли еще люди кормить нас? Горько, тяжко.
Муржу молчал, как всегда. Длинный, он почти доставал до сучьев высокой груши, стоявшей у гумна. Его босые ноги, ушедшие в мягкую мякину — черные, потрескавшиеся, грубые, как древесная кора, казались приросшими к земле.
— Мы трудились, дети, изо всех сил, но аллах этого не видит.
Потом, окинув беспомощным взглядом оголенные жнивья и все еще зеленые, свежие луга, отец прибавил:
— Сукновальня, и та молчит. Просто жить не хочется! Прежде было иначе. У людей была шерсть. Напрядут и идут сукно валять. Устраивались свадьбы, играли зурны и бубны, гудели волынки. Будь проклята война и все, что от нее — с той поры, как началось это немирное время, народ свету божьего не видит!
Он все стоял, неподвижный, полузарывшись в мякину.
Эмине, жена его, сын и сноха смотрели на него с удивлением. Обычно замкнутый и молчаливый, он вдруг заговорил! Да как!.. Неужели вид тощей ржи и мелкой кукурузы, которым было отдано столько человеческого труда, неожиданно взорвал его затаенную злобу? Жить не хочется! Вот главное, роковое. Не хочется жить в этом кровавом мире, где сильный захватил добро, счастье и радость, а бедноте оставил одни страдания.
— Будем же благодарны аллаху, что мы хоть живы и здоровы. Не так ли, Эмине?
Старая Муржувица одобрительно кивнула головой; но сын бросил решето наземь и с сердцем пробурчал:
— Нельзя так, батька! Все аллах да аллах — до каких же пор? Какое дело твоему аллаху до того, ляжешь ты спать сытым или голодным?
— Сынок! — в изумлении возразила старуха. — Что ты говоришь?
Митра, сноха, прошла мимо и укоризненно молвила:
— Терпи! Известное дело, одни трудятся, а другие барствуют. Может, дойдет и наш черед!
— Наш-то черед, глупая? Когда он дойдет, мы будем вон там, на Волчьей горке!
Он указал рукой на кладбище, белевшее напротив, безмолвное, утонувшее в тени.
Муржу посмотрел на сына, но не сказал ничего.
Сноха отозвалась опять:
— Что пользы, когда много знаешь?
— Да, да, — кинул он недовольно. Затем, подняв решето и продолжая просеивать, сказал: — Так вот и подохнем все...
Муржу зашевелился. Он вытащил из мякины босые ноги и поплелся прочь от гумна. Шел он медленно, тяжелой походкой, как человек, вся жизнь которого протекла в рабском труде. Его потрескавшиеся пятки и черные, как земля, ступни отдирались от земли и вновь прилипали, словно нехватало сил оторвать их.
Женщины проводили его взглядом и снова взялись за дело.
— Опять туда пошел, — сказала старуха, — к атаману... Как пуповиной привязало его к нему!
2
Во дворце Топ-Капу тихо и безлюдно. Волны Босфора подтачивают его толстые крепостные стены, покрытые тиной и плесенью; наверху, на сторожевых башнях, шагают равнодушные часовые. В летний зной все прячется в тень. Бесчисленные покои дворца так скрыты один в другом, так переплелись и запутались, в них столько дверей и дверок, окон и окошечек, лестниц и лесенок, что непосвященный заблудился бы здесь, как ребенок в лесу.
Во внутреннем саду у главного фонтана сидит молодой мужчина в пурпурном шелковом кафтане с красным шелковым поясом, в огромном тюрбане с рубиновым полумесяцем посередине, в белых чулках и дорогих туфлях... Это султан Селим. Победитель Австрии и друг Англии. Сбоку за шелковый пояс засунут кривой ятаган с золотой рукояткой, осыпанной рубинами.
В руках он держит длинный чубук слоновой кости; к одному концу чубука прикреплена большая игла, сделанная по специальному его заказу.
