Я живу в октябре - Лыков Максим
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Боюсь летать, – призналась она шёпотом.
Я мягко сжал её ладонь.
– Этот рейс прилетает в Казань без всяких проблем. Проверено мной неоднократно.
– А вдруг? – она нервно улыбнулась. – Как с дождём.
Чувствую, чистопрудный дождь будет ещё долго мне аукаться.
– Говорят, если читать про себя что-нибудь ритмичное, например, стихи или мантру, это помогает отвлечься.
– А ты что читаешь?
– У меня нет страха перед полётами, – пожал я плечами, – но гипотетически… Я не боюсь, я не должен бояться. Ибо страх убивает разум. Страх есть малая смерть…[1]
Она терпеливо дослушала до конца.
— Это же из какого-то фильма?
– Из книги и из фильма. Дюна. Литания против страха.
– Ой, а мы уже взлетели, – сказала она, успокоившись – Литания действует.
Под нами плотным ковром плыли облака, освещённые холодным ясным солнцем. Мне вдруг подумалось, что в миг заоблачного полёта совершенно неясно, где летит самолёт. Под нами могло быть что угодно: среднерусские леса, поволжские низины, уральские горы.
– Ты, наверное, много путешествуешь?
Я улыбнулся.
– Как раз думаю о путешествиях.
– Значит, я угадала.
– Да.
– И о чём ты думаешь?
– Что мы могли бы лететь куда угодно.
Она помолчала, глядя в иллюминатор.
– А если лететь на самолёте всё время за солнцем, то можно улететь от полнолуния?
– Хмм… Надо будет подкинуть эту идею Барри, он оценит.
– Это твой друг-путешественник?
– Да. Представляешь, затеял облететь все страны мира. И почти преуспел, ему осталось всего несколько мест.
– Никогда не понимала коллекционеров. Мне кажется, если они соберут все экспонаты, их жизнь потеряет смысл.
– Я в детстве коллекционировал вкладыши от жвачек. Были такие – «Турбо». С ними можно было ещё играть в азартные игры... Почти по-настоящему…
Мы ещё болтали о пустяках, которые исчезают из памяти почти сразу после того, как были произнесены, но оставляют при этом очень тёплое чувство. Если бы меня спросили, что будет признаком долгих отношений, то я бы смело ответил, что это умение начать диалог в любой момент и умение вместе молчать.
Надо ли говорить, что те несколько часов, что мы потратили на дорогу и позже на прогулки по родным мне казанским местам пролетели совершенно незаметно? Наверное, не надо. Мне жаль, что сейчас я не могу вспомнить всех деталей, остались лишь какие-то крохи нашей замечательной болтовни.
***
Местом сбора стал ЗАГС Авиастроительного района. Молодожёны специально выбрали его, чтобы быть максимально подальше от привычных маршрутов своих близких. Было бы крайне странно обрести посреди церемонии растерянно-удивлённого родственника. Вариант с приглашением людей не из нашего круга Дима и Неля не рассматривали. Я их понимал – целый день выслушивать пожелания, тёплые слова, видеть слёзы радости с тем, чтобы через полнолуние у гостей всё стёрлось в памяти. Это бессмысленная пытка. Наши близкие – в нашем прошлом. Эта очевидная вещь, которую приходится себе то и дело напоминать.
Гостей приехало человек двадцать. Некоторых я хорошо знал. Почтенная Вероника Павловна была самой старшей. Кажется, её знали все осенние хомо новусы европейской части России. Бодрая старушка добрые два десятка лет жила в старом домике на окраине Нижнего Новгорода и была чрезвычайно активна в интернете. Судя по всему, причиной такой активности был оставленный внуком старый ноутбук. Собственно, жежешкой внука она и пользовалась, то ли ленясь, то ли не умея оформить собственный аккаунт. Мне она запомнилась ежемесячно присылаемыми пророчествами конца света – частью скопипащенными из неизвестных уголков рунета, частью выдуманными. Если верить хотя бы десяти процентам этой информации, то окажется, что баба Ванга напророчила всё и всем на все случаи жизни. В моём воображении Вероника Павловна рисовалась безумной бабкой со сбившимся набекрень цветастым платком, но вживую она оказалась благополучной пожилой женщиной в скромном тёмно-зелёном платье. Её скорее можно было принять за европейскую пенсионерку, путешествующую по миру, чем за русскую деревенскую бабушку.
Я поздоровался за руку с Родионом, нашим художником. Всё время хочу спросить отчество, но не получается. Родион обладает удивительным свойством переходить на «ты» с первых секунд разговора. Казалось бы, обычный мужик в старомодной ковбойке с несколько бледным лицом, но обладает невероятным обаянием. Живёт он в сентябре где-то в лесном углу Марий Эл. Лет ему немало, что-то между сорока и пятьюдесятью. Как-то он приглашал меня к себе в мастерскую и вообще «понаблюдать натуру», но не сложилось.
Интересно, что на Риту его магия не подействовала. Когда мы отошли в сторонку, она шепнула мне, что Родион её пугает.
– Чем? – удивился я.
– Смотрит он странно, будто душу из меня вынуть хочет.
– Художник, – развёл я руками. – Ему полагается.
– Нет, – не согласилась она. – Плохо ему, вот что.
Мне было, что ответить, но не обсуждать же душевное состояние гостя на свадьбе в маленьком зальчике районного ЗАГСа.
Из знакомых старичков больше никого и не было. Остальные съехались с разных концов нашей необъятной и немного настороженно поглядывали друг на друга. Для хомо новусов оказаться в большой компании себе подобных это большая редкость.
Вскоре появились и сами молодые. Белый лимузин подкатил за десять минут до начала регистрации. Дима и Неля постарались – костюм и платье сидели идеально. Неля явно сегодня полдня провела в салоне красоты. Эталонная пара молодожёнов. Жаль, что фотографии не сохранятся.
С ними прикатили и свидетели – толстенький коротышка Аяз. Он был сентябрьский, жил в Ульяновске, но я его почти не знал, кажется, Аяз занимался компьютерной техникой. Во взятом напрокат смокинге он выглядел забавно, напоминал чем-то молодого Денни де Вито, страдающего депрессией. Подозреваю, что Дима пригласил его свидетелем больше из альтруизма, чтобы вытащить в свет.
Свидетельницей выступала худенькая симпатичная девушка Динара. Она жила в октябре в Уфе. Родом при этом была из Узбекистана, что нашло отражение в смуглом восточном лице. В Уфе она, кажется, училась на медицинском, почти закончила. Я видел её пару раз, и всегда Динара оказывалась в беззаботно-радостном настроении.
Дима сиял белозубой улыбкой. Он был крупный, сильный парень с круглым добродушным лицом. Таким мог быть медведь, опрокинувший в себя бочку медовухи. Обозначившаяся бородка добавляла его образу бесшабашности. Как пара они подобрались чудесно – строгая скорее скандинавской холодной красотой
