Пряди о Боре Законнике - Александр Меньшов

Мороз сегодня, судя по всему, был не крепким и это радовало. Через несколько часов ветер стал настолько сильным, что мне пришлось вынужденно остановиться. Установка шатра потребовало не абы каких усилий. Чтобы всё сделать побыстрее, пришлось скинуть меховые варежки. Пальцы на руках тут же задубели и почти не слушались. Я периодически их потирал, опасаясь обморожения.

Опять вспомнил последний вечер на Корабельном Столбе.

— Вот, — Ползуны протянули мне огромную меховую «рубашку». — Очень хорошая вещица. На том острове безумно холодно. Возьми две штуки.

— Зачем? — я протянул руки и принял эту «рубашку».

Она была сделана мехом внутрь. Сверху находился капор для головы.

— На случай крепкого мороза, вот зачем! — стали пояснять гибберлинги. — Накинешь поверх этой «рубахи» вторую. Но мехом наружу. Ещё возьми вот эти меховые штаны да оркские торбазы… С последними ты ведь уже знаком?

Я согласно кивнул.

— Мастерицы очень старались, — чуть улыбнулись Ползуны…

Как же теперь все эти вещицы мне пригодились!

К вечеру стало значительно темнее. Я закончил готовить еду, заварил чай и с большим удовольствием приступил к своему нехитрому ужину.

Отсутствие собеседника начинало немного удручать. Я пытался завести разговор с Воронами, но эти железяки трудно было даже сравнить с человеческим существом. Да и о чём можно с ними беседовать? Они только и могли, что «каркать» об опасности, да жалеться на «голод».

Н-да… грустновато, — я вдруг оглянулся, словно ожидая кого-то увидеть. Мысли сами собой заструились в тоскливом русле. — Вот сижу у костра, и мне сейчас многое кажется удивительным. Отсюда и куча вопросов… Я здесь, а там, на Корабельном Столбе, суетятся весёлые, добродушные гибберлинги. Знают ли они о цели моего похода? Ведают ли о том, что их судьбу… будущее Исахейма решает человек? Чужестранец? И вообще: кто я им? Друг? Брат? Или, может, никто?.. Некому сейчас ответить.

Горячий чай обжёг язык. Я тихо выругался и стал дуть на кипяток.

— Инструмент! Да, точно… инструмент, — продолжали течь мысли в голове. — Для них, для гибберлингов, я лишь инструмент… Хотя, что мне до всего этого? О, боги, ответьте…

Тянет в сон… Разум охватывает апатия. Часто возникает мысль, что всё кругом лишь суета. Делай, Бор, своё дело, плохое, или хорошее, просто дело, и не болтай зазря. В конце пути станет ясно… Да, станет ясно, что да как.

Весело потрескивает костерок. Я гляжу на тонкие язычки пламени, вижу в них улыбающуюся Стояну… задумчивого Старейшину… И мне вдруг становится смешно. Да, смешно… Вот он я! Какой ни есть… чего-то желаю, стремлюсь… при чём всеми своими фибрами. И что? Ведь всё одно происходит так, как происходит. К чему тут желания? Мои желания? Почему боги вообще наградили нас таким… таким разумом, который вечно чего-то желает? Вечно чем-то неудовлетворён?

А смешно то, что когда происходят события, идущие либо вразрез нашим чаяниям, либо вровень с ними, мы всё-таки умудряемся найти им оправдания. И всегда так.

Просто мы не вполне честны сами с собой. Вот и весь ответ… Боимся правды… Очень боимся.

Так зачем я здесь? На Нордхейме?

Стяжать славу? Для кого? Для себя? Гибберлингов и их химерного Исахейма?

Интересно, чего же никто из этих мягкотелых коротконогих псевдогероев не соизволил сам это сделать? Почему такой подвиг доверили чужеземцу?

А!.. Понимаю! Это испытание. Да-да, испытание. Лично для меня, для человека… Или получеловека с сердцем дракона…. с непонятной кровью… сотворённого хрен знает для какой цели…

Да, это испытание. Пройду его и… И что? — И ничего!

Слушай, Бор, а если не пройдёшь? — я аж затрусил головой, словно пытаясь стряхнуть, накатывающий откуда-то из глубин разума, страх.

Наверное, к каждому порой приходит такой миг, когда в пору задать самому себе вопрос: что если я трус? Что, если не справлюсь? Надумал себе всякое… вообразил… А как дошло до реального дела, то стал сомневаться, искать оправдания.

Это слабость. Человеческая слабость. Она присуща всем… Не надо, Бор, стыдиться. Ведь нет таких, которые сломя голову кидаются в бой. Всякий обычно сто раз подумает, взвесит… Вот и ты так.

Слушай, может, вернуться, пока не поздно? А? Сказать что не вышло? Зачем тебе это геройство? Ведь никто не узнает… не проведает… Здесь кругом на сто верст ни одной живой души! Не надо стыдиться. Ты просто человек…

Стоп! Стоп! Все-таки это просто слабость… минута страха и отчаяния… не больше…

Отдышись, проспись… и завтра снова в путь. Ты справишься. Сможешь.

Я закончил ужин и лёг спать. Впервые за время моего нахождения на Нордхейме, мне приснился сон. Его суть было трудно вспомнить, но в душе осталось воспоминание о чём-то приятном. Так что утром я встал вполне в хорошем расположении духа.

После вчерашнего бурана на равнине образовалось немало всхолмлений и заструг. Двигался я легко и довольно быстро. Тут к обеду на моём пути возникло новое препятствие — ледяные пики. Они тянулись отсюда и дальше к северу, скорее всего, до самой тропы. Некоторые из этих пик поднимались на высоту до тридцати саженей. И всё бы ничего, но чем дальше я шёл, тем непроходимей становилась дорога меж ними.

Пришлось рано разбивать лагерь. После небольшого отдыха, я сделал разведку близлежащей местности, чтобы завтра иметь возможность сориентироваться с направлением дальнейшего движения.

Единственное животное, которое мне пока повстречалось, был песец. Он мелькнул за невысоким холмом, с любопытством уставившись на человека. Мол, что за «чудо-юдо»? А потом быстро скрылся за тем же холмом.

И опять возврат в лагерь, приготовление ужина и сон. Если так и дальше будет продолжаться, то ко входу в пещеру я попаду не раньше, чем кончаться припасы. До Кривой тропы не так уж и далеко, а вот препятствий на моём пути хоть отбавляй.

Ночь была тихой. Нет тех жутких завываний ветра, сравнимых разве что с воем дикого зверя. Лишь мороз крепчал да покусывал за нос. Тихо потрескивает самодельный факел из заворожённой стрелы. Пламя ровно пляшет, зачаровывая взор.

Как я сейчас далеко? Невероятно далеко! Среди всего этого белого полотна снега, холодного льда, под темным небом… Один! Совершенно один.

Но мне не было страшно. Наоборот, даже не смотря на все походные трудности, на душе была какая-то лёгкость… свобода…

На веки наваливалась усталость, уверенно прижимавшая их донизу. И опять какие-то сны. В них была Стояна. И ещё лето. Кажется, пели птицы. Я просыпался, ворочался и вновь проваливался в сон, где журчали ручьи, дул тихий свежий ветерок, шумели кроны деревьев… И среди этого всего была Стояна.