Дверь с той стороны (сборник) - Владимир Михайлов

– Там много таких, как вы?

– Нет. И не будет много: после нас состоится еще лишь одна релятивистская экспедиция, она уйдет через два года. Потом Земля перестанет их посылать.

– Почему?

– Начнется разработка гиперпространственных полетов. Ты не устала? Пойдем помедленнее.

– Нет, я чувствую себя хорошо. Чем вы там занимаетесь?

Александр ответил не сразу, и пауза сказала Кире, что с этим, наверное, не все в порядке. Александр шел и насвистывал какую-то протяжную мелодию.

– Чем занимаемся… – ответил он наконец. – Выбор там не узок. Пилоты все так же летают. – Он вздохнул. – На приземельских линиях.

Звездники на приземельских линиях – не дальше Луны – это было немного, и Кира отлично поняла это.

– А ты?

– Нет. Я ведь никогда не был пилотом, и к тому же за десять лет можно соскучиться по Земле на всю жизнь. Первые месяц-два после возвращения мы вообще не могли делать ничего другого, только ходили и смотрели. Не потому, чтобы что-то казалось нам странным, а просто – это была Земля…

– Значит, по-прежнему астрофизика?

– На сей раз хронофизика, это интереснее.

– Ты же говорил, что ты не хронофизик!

– Да, – сказал он резко. – Я – что-то вроде лаборанта. Ясно? На настоящую науку меня не хватает. Да и всех остальных.

– Почему же именно хронофизика?

– Так уж получилось. Приехав, мы заинтересовали в первую очередь именно представителей этой науки.

– Сегодня из тебя приходится каждое слово вытягивать. Пойми же, мне интересно!

– Ну, нам удалось получить в полете некоторые факты; не будь их, вопрос о втором измерении времени и сейчас стоял бы на месте. Хотя объективно мы не были готовы заниматься такими вопросами: нам просто повезло. Установленные факты никуда не укладывались, интерпретировать их нам, естественно, было не по силам. Но когда мы вернулись и представили отчеты экспедиции, их физики ухватились за наши наблюдения и смогли построить теорию и даже провести строгий эксперимент. Некогда опыт Майкельсона пригодился для вывода теории относительности. А на этот раз те самые сигналы, на поиски источника которых мы летели, оказались… Как бы это сказать… Я ведь не популяризатор, лучше дома я напишу тебе уравнения…

– Ну, хоть как-нибудь!

– В общем, это были сигналы, посланные в будущее и изогнувшиеся во времени вследствие определенного стечения обстоятельств, а мы сыграли в этом некоторую роль – не наш корабль, конечно, но явления, возникшие в результате наших действий, астрофизических экспериментов, зондирования звезды… В этом роде, понимаешь? Конечно, нам такая интерпретация фактов и в голову не пришла, но существенным оказалось то, что уже там, в полете, кто-то все-таки попытался связать их с проблемой времени; иначе все это не нашло бы отражения в материалах экспедиции и люди будущего еще некоторое время о них ничего не узнали бы. Вот так обстояло дело.

– А тот человек, который подумал о времени… наверное, он гений?

– Да нет, – сказал Александр. – Какой там гений.

– Но он смог…

– Наверное, время чем-то досадило ему. И он во что бы то ни стало хотел перехитрить время. В общем, конечно, сложно понять…

– Знаешь, – сказала Кира, – в твоих уравнениях я, наверное, не разберусь, как бы ни старалась. Но ведь это не значит, что я не могу понять ничего. Скажи: как вы там живете? Не только – что изучаете. Как живете?

Коснувшись ладонью ее волос, он задержал на них свою руку, потом рука соскользнула; Александр вгляделся в свою ладонь, то ли пытаясь найти на ней след прикосновения, то ли желая прочесть слова, которыми следовало ответить.

– Как живем? Представь: мы прилетели. Мы кто?

– Герои, – не задумываясь, ответила Кира.

– Герои. И по их представлениям – куда большие, чем по нашим. Естественно, всегда то, что представляется предкам нормой жизни, потомкам кажется сплошным преодолением трудностей. Так что для них мы преодолели не только то, что действительно было трудным, но и справились с тем, с чем, по нашему разумению, и справляться не надо было – это само собой подразумевалось. Иная эпоха, иной уровень жизни…

– Да. Итак, прилетели герои…

– Именно. Мы и в самом деле потратили много сил: такие полеты очень нелегки. Понемногу приходили в себя. Потянулись к работе. Они, потомки, это отлично понимали; менее всего они похожи на людей, способных чем-то удовлетвориться прежде времени, прожить без полного напряжения сил…

– Прости, я перебью. А на кого они вообще похожи?

– То есть? На людей… На нас с тобой: биологически люди не эволюционируют, во всяком случае, там это еще незаметно. Да, так они отлично понимали, какая перед нами трудность. Ведь, возвратившись почти сказочными героями и оставаясь такими – допустим на минуту – на весь остаток жизни, а мы не успели состариться, как видишь (он согнул руку, напрягая бицепс), мы ни в чем не разочаровались бы и никого бы в себе не разочаровали, в то время как начав заниматься тем же, чем занимались они, и неизбежно проявляя вначале беспомощность, делая кучу ошибок, заслуживая если не осуждения, то, во всяком случае, критики, мы могли перестать ощущать свою полезность.

– Но почему же? Ты ведь считался хорошим специалистом, а знания уже сегодня можно усваивать с такой быстротой, что за какой-нибудь месяц…

– Дело не в знаниях. – Он коротко рассмеялся, и Кира даже вздрогнула: так похож был этот смешок на его прежнюю манеру. – Наверное, я приехал специально, чтобы пожаловаться… Поплакать на груди. Вероятно, так оно и есть. Человек ведь редко сознает, в какой именно миг он достиг своей вершины. Ему хочется делать еще и еще… Пока ты жив, твоя жизнь еще не оправдана; ты не отдал всего, что можешь. Хочется отдавать. А на деле… Пока мы кажемся себе чем-то очень условным – этакая помесь древнего дедушки с несмышленым внуком; сумма, которая при делении все-таки не дает в среднем взрослого человека, способного разговаривать с ними, с потомками, на равных.

– Но почему же, я не понимаю!

– Мы слишком инертны, – с досадой сказал он. – Инерция мышления, интеллекта… Разум не может мгновенно приспособиться к совершенно новому. Он будет действовать по старым канонам, наперекор даже фактам и логике. Препятствия мы преодолеваем с помощью рассудка, но что может повлиять на него самого? Только другой интеллект; но тут есть, очевидно, нечто, подобное биологической несовместимости: психологическая несовместимость, что ли? Просто привить чужую мысль – если ты всем ходом жизни не подготовлен к ее восприятию – нельзя, она, как и чужая плоть, отомрет, будет отторгнута, произойдет некроз. Чтобы этого не произошло, разум надо предварительно подготовить, как готовят тело. Этим наши потомки и занимаются – с переменным успехом.