Дымовое древо - Джонсон Денис

– «Прорваться на ту сторону»[139].

Господин многозначительно промолчал, словно перестал вдруг понимать по-английски.

– Могу записать.

Господин протянул руку вверх и выключил гирлянду. Зашуршал пальцами по карманам, чиркнул спичкой и зажёг ароматическую палочку. Окружающая тьма изгибалась как туннель, охватывала их словно бы сплошной стеной. В голову шибанул тошнотворный дух, похожий на запах пота.

– Придётся мне идти, мужик, если тебе охота и дальше вот так ебать мне мозги.

Господин задул спичку. Теперь – ничего.

– Ваши глаза.

Через двадцать секунд на кончике благовония завиднелся крошечный красный тлеющий уголёк, затем – маленький глазок, как-то связанный с голосом, а там и нос – из темноты соткался чей-то лик, это всё, что было доступно зрению, и лик этот с ним говорил:

– Ты просишь прорваться на ту сторону – ты хочешь сказать, что мне надо преодолеть какую-то границу?

– «Прорваться на ту сторону» – это песня такая. Это моя философия, мой девиз по жизни. Вы спрашивали у меня слово, так вот вам моё слово. «Прорваться на ту сторону».

– Приходите завтра.

– Вы и в прошлый раз так сказали.

Господин говорил без спешки, очень мягко:

– Разве я просил у вас денег? Или вы чувствуете, что мне нельзя доверять? Говорю же – приходите завтра. Я не могу дать вам сегодня того, чего у меня сегодня нет.

– Ага. Ага. Делайте, что должны. Ага.

Когда Шторм оказался в нескольких метрах от массивных ворот тюрьмы Пуду, окованных листовым железом, ему в лицо пахнуло отражённым от них жаром утреннего солнца. Охранник у входа приоткрыл оконце, недоверчиво оглядел Шторма из сумрака своей будки, воззрился на его рекомендательное письмо, написанное по-английски, и куда-то позвонил. Шторм подождал на улице несколько минут, после чего охранник отпер в бетонной стене металлическую дверцу размером как раз под человеческую фигуру.

Какой-то высокий молодой человек в штатском провёл Шторма через двор, где отрабатывали для парада строевой шаг два десятка охранников в зелёно-фиолетовой форме. Уроды ублюдские! Впрочем, вскоре им вешать Шкипа Сэндса, так что поделом, пусть помучаются!

Шторм стоял у кабинета начальника тюрьмы с письмом, в котором его представили как журналиста по фамилии Холлис – так значилось в его австралийском паспорте. Письмо, в котором его выдают за журналиста, не принесёт ему особой пользы. Он это понимал. Шторм приложил к нему записку, составленную от своего имени, в которой объяснил начальнику тюрьмы, что он также является представителем некоей благотворительной организации и хочет посетить заключённого исключительно как волонтёр, а не как репортёр.

Мануал Шаффи, начальник и надзиратель тюрьмы Пуду, сердечно приветствовал Шторма.

– Я ещё раз очень прошу прощения, – сказал он, – за нашу политику, которая не позволяет мне допустить вас на территорию тюрьмы.

Но ведь Шторм и так уже был здесь, на её территории, в кабинете у Шаффи – одна из стен увешана фотографиями всех девяти султанов Малайзии, из круговой неоновой лампы над головой льётся зелёный свет!

Шаффи был невысоким толстяком с индийскими корнями; у него было блинообразное лицо с усиками, напоминающее морду какого-нибудь мультяшного грызуна, пиджак, обшитый золотым галунами, и по пять различных эмблем на каждом квадратном эполете, похожем на академическую шапочку. Кроме того, грудь его перетягивали ленты. Из него так и сочилась какая-то идиотическая любезность.

– Вы мусульманин? – спросил Шторм.

– Нет.

– Сам-то я христианин, сэр, – сказал Шторм.

– Я тоже! – обрадовался надзиратель. – Новообращённый. Поверьте, мне вовсе не по нраву вешать людей.

– Прошу вас, передайте мистеру Бене вот эту записку, хорошо? Я уже поговорил с его адвокатом и, кажется, видел, как подсудимый кивнул мне при вынесении приговора.

– Это полностью противоречит всем правилам.

– Я здесь из соображений человеколюбия. Я обращаюсь к вам как христианин к христианину.

Надзиратель настаивал на том, что Бене в любом случае откажется принять посетителя. Фамилию заключённого он при этом произносил как «Бенни».

– Бенни не хочет гостей, – сказал он Шторму. – Бенни нагрубил даже канадскому консулу.

– А как насчёт членов его семьи?

– К нему никто не приезжает. Канада слишком далеко отсюда.

– Удостоверьтесь, понимает ли он, что я тот парень, который разговаривал с его адвокатом. Думаю, он захочет меня увидеть.

– Только вот Бенни не захочет вас видеть. Могу повторить это для вас сколько угодно. Бенни плюнул в лицо консулу Канады. Разве это не приводит вас к определённым выводам насчёт Бенни?

– Я однозначно уверен, что он захочет меня увидеть.

– До сих пор он отказывал всем посетителям. В противном случае я мог бы вам помочь.

Однако, придерживаясь и дальше этой стратегии и выдавая свой собственный отказ за отказ Бене, теперь надзиратель чувствовал, что обязан дать Бене возможность подтвердить его слова лично.

– Подождите, будьте так любезны, – сказал он и послал охранника поговорить с арестантом. Начальник тюрьмы закурил, а Шторм слушал, как остальные охранники занимаются шагистикой во дворе, в унисон молотя прикладами винтовок по растрескавшемуся бетону.

За дверью появился охранник вместе с Сэндсом. Шаффи измученным взглядом поманил их подойти поближе.

Сэндс-Бене явился босиком, в шортах и футболке. Приятно было видеть, что он так плохо выглядит, что он отощал и смотрит страдальческим взором, приятно было видеть, что он похож на арестанта.

– Можно ли переговорить с ним наедине?

– Нет.

– Всего пять минут.

Лицо надзирателя выражало твердокаменное безразличие, и Шторм бросил попытку добиться разговора с глазу на глаз.

– Как жизнь? – сказал Шторм.

– Скучно, по большей части.

– Куришь?

– В итоге всё-таки начал.

– Сигареты есть? Эти малазийцы, по-моему, курят «Три пятёрки».

– Ага, – сказал Сэндс.

– Передам через адвоката пару блоков.

– Спасибо.

– Как он тебе вообще, годится?

– На то, чтобы грести денежки, пока я болтаюсь в петле – вполне себе годится.

– Ты ведь понимаешь, как у нас дело тут обстоит. Я всего лишь волонтёр, твой собрат по языку.

– Уяснил.

– Бенни пришёл навестить его консул, – напомнил надзиратель, – а он в него плюнул.

– Ты мой первый посетитель.

– Только попробуй в меня плюнуть!

Сэндс уставился на свои босые ноги.

– Надзиратель Шаффи – хороший парень, – сказал Шторм. – Вот почему он позволяет мне перекинуться с тобой парой словечек. Хочет убедиться, что тебе здесь комфортно.

– Мне было бы комфортно от мысли, что я отсюда когда-нибудь выберусь.

– Никаких вариантов, мужик. Тебя признали виновным и приговорили, всё без дураков. По новым законам об оружии получили приговор восемьдесят три человека, и восемьдесят два из них были повешены.

– Я знаю об этих цифрах.

Шторм спросил:

– И что же ты чувствуешь в связи с тем, что тебя повесят?

– Без комментариев! – окрикнул Шаффи, хотя его никто не спрашивал.

Бене пожал плечами.

– Что ж, на данный момент я смирился с этой мыслью.

– Без комментариев, – повторил Шаффи. – Но я ведь христианин. Думаю, вы знаете, что́ я отвечу.

Шторм подступил к Бене на шаг поближе.

– Пора бы и о душе задуматься.

– Не придуривайся!

– Я предлагаю тебе возможность очистить совесть.

– У меня нет совести, – сказал Сэндс.

– Значит, не ссыкотно тебе угодить на виселицу?

– Я и так слишком долго живу на этом свете.

– А что насчёт ада, а, мудила?

– Об этом мы с тобой успеем ещё побеседовать. Уж чего-чего, а времени у нас будет в избытке.

– У Бенни есть книги. У него есть всевозможные материалы для чтения. У него и Библия есть, – сказал надзиратель.

Сэндс потупился на свои неприглядные босые стопы и что-то очень тихо пробормотал.