По воле судьбы - Маккалоу Колин

Но Клеопатра принадлежала к жреческой касте, поскольку целых три года провела в Мемфисе и получила звание жрицы, что позволило ей стать не только царицей, но и фараоном великой и древней страны. Она была первой представительницей династии Птолемеев, свободно владевшей как официальным, так и демотическим египетским языком. Быть фараоном значило обладать всеми божественными полномочиями в пределах Египта и иметь при необходимости доступ к подвалам с сокровищами, что, впрочем, мало влияло на экономику как Египта, так и неегипетской Александрии. Государственный годовой доход в двенадцать тысяч талантов не доставался ни коренным египтянам, ни жителям низовий Нила. Все шло монарху, а также жрецам.

Таким образом, Клеопатру больше привечали в Египте, чем в Александрии, находящейся в самой западной части дельты реки. Ее также приветствовали и в восточных низовьях Нила, именуемых землей Ониас. Земля Ониас стала пристанищем для евреев, бежавших из эллинизированной Иудеи. Сохранив верность иудаизму, они ревностно оберегали свою независимость, но исправно поставляли солдат в египетские войска и контролировали Пелузий, второй важный египетский порт на берегах Нашего моря. Клеопатру, бегло изъяснявшуюся и на иврите, и на арамейском наречии, эти люди не могли не полюбить.

Убийство двух сыновей Бибула было первой неприятностью, с которой она успешно справилась. Но настоящая неприятность пришла потом. Второй в ее царствование разлив Нила не превысил гибельной стадии. Река не вышла из берегов, не увлажнила поля, и молодые посевы не покрыли зеленью засохшую землю. Солнце, как и всегда, струило свой жар с небес, но вода, дающая жизнь, не противостояла ему. Она была даром Нила. А фараон являлся обожествленным воплощением этой реки.

Когда суда молодого Помпея вошли в царскую гавань Александрии, ее жители были охвачены сильным волнением. Потребовалось бы два-три неурожая подряд, чтобы лишить египтян, проживавших по берегам жизненосной реки, всех съестных припасов. Но в Александрии ситуация складывалась иначе. Она была в основном городом чиновников, коммерсантов и банковских служащих, которые рьяно делали деньги. Правда, существовали в ней и ремесленники, производящие фантастические вещи, например, удивительное стекло, сплетенное из многоцветных тончайших нитей. Кроме того, Александрия славилась своими учеными и контролировала мировое производство бумаги. Но прокормить себя город не мог. Этим должны были заниматься Египет и, соответственно, река Нил.

Население Александрии было пестрым. Македонцы-аристократы, как правило, занимали все высшие бюрократические посты; купцы, промышленники и прочие коммерсанты являли собой гибридную смесь македонцев и египтян. На восточной окраине города существовало значительное еврейское гетто, его составляли по большей части ученые, квалифицированные ремесленники и искусные мастера. А писарями и клерками, заполнявшими нижние эшелоны бюрократической иерархии, были греки. Они же были и каменщиками, и скульпторами, и воспитателями, и учителями. Греки сидели на веслах военных и торговых судов. Отдельное место среди горожан занимало некоторое число римских всадников. Александрия говорила на греческом и имела собственное, а не египетское гражданство. Только триста тысяч македонцев-аристократов имели полное александрийское гражданство — источник жалоб и горькой обиды со стороны других групп населения, кроме римлян, которые равнодушно относились к потере права голоса. Быть римлянином — значит быть лучше любого другого, включая александрийца.

Продовольствия требовалось много, но оно притекало. Молодая царица без устали покупала зерно везде, где можно: на Кипре, в Сирии, в Иудее. Причина волнений была в другом — в повышении цен. К сожалению, александрийцы любого общественного положения, не считая мирных и замкнутых иудеев, были заносчивы, агрессивны и ни в грош не ставили власть. Снова и снова они восставали, сбрасывая с трона одного Птолемея и заменяя его другим. После чего все повторялось опять, как только появлялся очередной повод для недовольства.

Именно это все Клеопатра и держала в своей голове, готовясь дать аудиенцию Гнею Помпею.

Сложность в дополнение к этим заботам представлял и тот факт, что ее брату-мужу было теперь почти двенадцать лет и его уже нельзя было не принимать во внимание как ребенка. Только-только подвергшийся первым физическим изменениям, связанным с половым созреванием, Птолемей Тринадцатый тем не менее становился все более и более неуправляемым, что провоцировалось нашептываниями его воспитателя Феодота и дворцового управляющего Потина.

Они уже ждали в зале для аудиенций, когда появилась царица. Она шла размеренным шагом, зная, что такая походка говорит об уверенности и авторитете и компенсирует ее внешнюю хрупкость. Малолетний царь сидел на небольшом троне, стоявшем на ступень ниже высокого эбонитового кресла. Там он останется, пока не докажет свою зрелость, обрюхатив супругу-сестру. В пурпурной тунике и македонском царском плаще он выглядел весьма мило. Симпатичный мальчик, истинный македонец. Голубоглазый, светловолосый, больше фракиец, чем грек. Его мать была единокровной сестрой его отца, дочерью принцессы аравийской Набатеи. В тринадцатом Птолемее черты семита не проявлялись вообще, а вот в Клеопатре, его единокровной сестре, явно проглядывала семитка, хотя ее мать, дочь наводящего ужас понтийского царя Митридата, была крупной, высокой женщиной с темно-желтыми волосами и такого же цвета глазами. В тринадцатом Птолемее гуляло больше семитской крови, чем в его сестре, но внешне все выглядело наоборот.

Пурпурная подушка, инкрустированная золотом и жемчугом, давала возможность царице Александрии и Египта сидеть на этом слишком высоком кресле и ставить ноги на что-то твердое. Иначе ее ноги не доставали бы до возвышения из пурпурного мрамора.

— Гней Помпей уже здесь?

— Да, госпожа, — ответил Потин.

Она никак не могла решить, кто из двоих ей не нравится больше: Потин или Феодот. Первый, правда, был более импозантен, всем своим видом опровергая суждение, что евнухи — это толстые женоподобные коротышки. Отец Потина, очень амбициозный македонский аристократ, несколько припозднился с кастрацией сына. Тому было уже четырнадцать лет. Может, и впрямь поздновато. Но должность главного дворцового управляющего, ведающего всей жизнью египетского двора, — слишком высокий пост, чтобы спасовать перед подобными пустяками. Две культуры, македонская и египетская, странным образом сомкнулись, и чистопородному македонцу в соответствии с древними египетскими традициями опустошили мошонку. Этот Потин ловок, жесток и чрезвычайно опасен. Кудри мышиного цвета, узкие серые глаза, привлекательное лицо. Конечно, мечтает скинуть нынешнюю владычицу с трона и посадить на него ее единокровную сестру Арсиною, родную сестру Птолемея Тринадцатого, — очевидно, полагает, что та с ним более схожа.

А Феодот, напротив, женоподобен, хотя его мошонка полна. Томный, бледный, всегда слегка сонный. Ни толковый ученый, ни выдающийся педагог, просто большой друг отца в свое время. Поймал редкий шанс, вот и все. То, чему он учит Птолемея Тринадцатого, не имеет ничего общего ни с историей, ни с географией, ни с риторикой, ни с математикой. Как это ни неприятно, но Клеопатре доподлинно стало известно, что ее брат-супруг уже втянут в сексуальную жизнь. Этим самым «воспитателем», большим любителем мальчиков. «Я буду вынуждена, — думала она, — довольствоваться тем, что останется после Феодота. Если я доживу до этого дня. Феодот тоже жаждет заменить меня Арсиноей. Он и Потин полагают, что смогут манипулировать ею. Полные идиоты! Неужели не понимают, что Арсиноя строптивей, чем я? Да, началась война за главенство в Египте. Либо они убьют меня, либо я их. Если я, то клянусь, в тот же день умрет и мой брат. Маленький развратный гаденыш».

Зал для аудиенций не был собственно тронным залом. В этом огромном архитектурном комплексе имелись даже свои дворцы во дворцах, а уж тронный зал поразил бы и самого Марка Красса. Но молодого Гнея Помпея повергло в восторг и то помещение, где его приняли. Греческий стиль тут, конечно, преобладал, но и египетский внес немалую лепту, ибо во внутренней отделке строения большое участие принимали художники Мемфиса. А потому настенная роспись была непривычной римскому глазу. Очень плоские, неестественные двумерные люди, животные, лотосы, пальмы. Никакой мебели, никаких статуй. Только два трона на возвышении.