Переодетый генерал - Юрий Склянский

Загнанное вовнутрь настроение прорывалось то в ненатуральности заздравных высокопарных тостов, то в неожиданно наступавшем почти общем унылом молчании, в котором излишне бойко выделялся лишь перезвон ножей и вилок о тарелки и бульканье жидкости. Душевного разговора и сердечности как-то не получалось.

Праздник сильно подпортила недавняя речь Н.С.Хрущева с крыла гидростанции.

Ритуальное выступление вопреки всем ожиданиям оказалось «программным». Первый человек страны вновь показал свою загадочную непредсказуемость. На празднике гидростроителей Хрущев вдруг объявил, что партия меняет энергетическую стратегию. До сих пор приоритет отдавался гидростанциям. Теперь с этим делом на семь-восемь лет придется повременить. Главным звеном и приоритетом становятся электростанции тепловые.

Митинг проходил у подножия горы Могутной, на склоне которой гигантскими буквами из красного камня выложили лозунг «Слава КПСС!» Все пространство между горой и гидростанцией запрудили десятки тысяч людей, море голов, глаз. Бетонное крыло гидростанции превратили в нечто подобное ступенчатой трибуне стадиона.

Здесь же, на этой протяженной трибуне, находилась и условная «ложа центральной прессы». Я стоял в нескольких шагах от Хрущева и наблюдал, как рождалась программная речь.

Хрущев, в светло-сером костюме и соломенной шляпе, говорил долго. Запомнились два его живых движения. Стоя у микрофона, он одной рукой, с толстыми короткими пальцами, от случая к случаю переворачивал листки с текстом речи, от которого, впрочем, часто отвлекался, а другой непроизвольно и тоже время от времени почесывал себя ниже спины. Движение повторялось почти с детской непосредственностью и начинало раздражать.

Раздражать — не только столь явной простонародностью, но и вопиющим несоответствием историчности момента. С лицом, обращенным к десяткам тысяч людей, в мгновения, когда внутри рождаются и вдаль отсылаются слова, важные для их судеб, — это машинальное и повторяющееся безотчетное почесывание себя ниже спины…

— Конечно, кто спорит, — неслось между тем из микрофона, — ток гидростанций обходится дешевле, чем тепловых. Но строить их дороже, а главное — продолжительнее. Основное же теперь — темпы! Время! Партия меняет направленность главных усилий, чтобы быстрее и эффективней выполнить план великого Ленина об электрификации всей страны. При нынешнем всенародном соревновании с капитализмом приоритет окажется у того, кто сделает лучше и быстрее. Положить на лопатки первую индустриальную державу мира — Америку легче и быстрее с помощью тепловых электростанций. Так мы и будем действовать!

— Никто не умаляет значимости других энергомощностей, — оговаривался Хрущев. — Вслед за первой в мире атомной электростанцией в строй вступит ряд новых, более крупных атомных электростанций… Гигантские гидростанции строятся на Волге, Днепре, Каме, Ангаре, Иртыше.

И все-таки общий вывод звучал разве что смягченным приговором: «придется временно, годиков на семь-восемь, дать приоритет строительству тепловых станций и придержать развитие некоторых гидростанций».

Каково это было слушать им, практикам гидростроительства, в день своего торжества?!

В речи Хрущева, конечно, не пояснялось, что это повлечет за собой конкретно для каждого. Слушателям оставалось только ломать голову в догадках — каким гидростанциям почти на десять лет сократят финансирование, пересадят на скудный паек, кого — поминай как звали — законсервируют или прикроют навсегда…

Вот отчего многие сидели за столом с пасмурным видом, с загнанной вовнутрь думой. В экономические механизмы, в налаженные деловые связи и отношения, наконец, в личные замыслы и планы каждого вновь (в который раз!) вторгалась политика. Грозя все неумолимо перевернуть вверх дном. Опять требовалось, как и пять, и десять, и сорок лет назад, — «ухватываться за главное звено, чтобы вытащить всю цепь».

В застолье набралось немало крупных хозяйственников, а уж они-то на своем веку подобное испытали не однажды.

И о чем могли думать, а кое-кто из самых бывалых и тертых, может, даже вполголоса перешептываться за этим бесконечным праздничным столом в тот вечер?

Может, между собой они сдабривали дурное настроение недоуменными вопросами или вполушепот даже невеселыми шутками. Типа:

— Это что же? В сельском хозяйстве — там, значит, кукуруза, а у нас — тепловые электростанции… В Китае — читал? — доменные печи в крестьянских дворах и ловля воробьев, а у нас — мазут да уголь… Ну, будь здоров!

Или:

— Скажи, пожалуйста, и зачем Никите понадобилось говорить это именно сегодня? Зачем бросать дохлую кошку на праздничный стол? Знаешь? Я тоже не знаю… Ну, будь здоров!

Так я вижу происходившее теперь.

Однако же сама жизненная проблема была не столь проста, как могло показаться. Пройдет немного времени, и прозорливые публицисты начнут писать о «хищной пасти Гидропроекта». О том, как на самом деле дорого обходится народу и стране будто бы почти безвозмездный и «вечный» голубой огонь великих гидростроек.

Станут писать об отечественных Атлантидах, над которыми сомкнулись воды десятков без разбора напруженных рукотворных морей, об ушедших на дно русских городах (как погиб под Куйбышевской ГЭС старинный Ставрополь), о тысячах сведенных деревень и поселков, о затопленных миллионах гектаров хлебодарных пашен, лесов и угодий, о навсегда утраченных кладах неразведанных полезных ископаемых и т. д.

Вспомнят также и о людях, которые столетиями жили в этих местах, а теперь лишились своих корней, вековечных традиций и даже дедовских могил.

Осенью 1962 года переброшенный в качестве постоянного корреспондента той же «Литературной газеты» на работу в Сибирь, я собственными глазами наблюдал на Ангаре, как заканчивалась подготовка к затоплению ложа Братского водохранилища. Плотина высотой 106 метров была уже готова. Затопить предстояло площадь, равную, может быть, какому-нибудь малому государству Европы.

Рождение нового моря приурочивалось конечно же к очередной, на сей раз 45-й, годовщине Великого Октября. Оставались считанные недели. Штаб стройки, возглавлявшийся лично первым секретарем Иркутского обкома КПСС С.Н.Щетининым, заседал не реже двух раз в сутки.

Я гонял на «газике» по дну будущего моря. Многие дома в прежнем поселке Братске, заложенном еще в 1631 году и служившем острогом для раскольников-старообрядцев, разобрать не успели, да и некуда их было вывозить. Повыдергав кое-что из старинной архитектуры, поселок для простоты подожгли, и он долго горел, а потом дотлевал, чернея печными трубами, как на картинках времен войны после немецкого нашествия.

Не знаю уж сколько, но многие десятки гектаров еще зеленевшей тайги, как это планировалось, своевременно свести тоже не успели. Теперь сроков уже не оставалось. И деревьям, будто не сдающейся команде тонущего корабля, предстояло принять смерть стоя. Так эти гектары и ушли под воду. Чем это обернулось впоследствии для будущего моря, для живности реки, вытекающей из уникального озера Байкал, какие болезни и мутации повлекло — не известно.

Огромное количество стрелеванных из тайги бревен все еще высилось в штабелях, вдоль дорог. Может быть, не меньше уже разделанной древесины — досок и брусьев — лежало на складах. Напрасно выпрашивали это обреченное добро на любых условиях понаехавшие в новый поселок Братск, где разместился штаб стройки, лесозаготовители из разных регионов страны.

Лес как стратегическое сырье мог вывозиться только в плановом порядке. Никакая раздача пиломатериалов и древесины самостийным добытчикам в обход (уже невыполнимых!) разнарядок Госплана не допускалась. Всякая самоволка автоматически становилась хищением социалистической собственности. Да многое уже и нельзя было вывезти, так как рельсы железнодорожных узкоколеек разбирались по собственным графикам.

Для простоты картины все это богатство тоже палили по частям. Я видел (своими глазами!), как в Доме приезжих грубые мужики-заготовители и снабженцы из безлесных районов страны — из Молдавии, Украины, Средней Азии — с зубовным скрежетом и чуть не со слезами на глазах взирали на ночные пожарища, до раскаленной красноты озарявшие наши окна.

Обо всех этих злодеяниях, иначе не назовешь, я после объездов на «газике» лихорадочно написал и передал по телефону статью в редакцию. Даже повидавшая виды редакционная стенографистка прерывала свою запись не идущими к делу бурными эмоциями. Мне рассказывали потом, что статью читала вся редколлегия. Возмущались, но напечатать не отважились. Только приделали «ноги»-сопроводиловку и в виде «справки» направили в ЦК КПСС…

У Хрущева-политика была развита интуиция. Этот здравый смысл проглядывает подчас в самых сумасбродных его действиях и затеях. Такого свойства, мне кажется, было и его выступление в августе 1958 года на празднике победителей Волги — за свертывание гидростанций в угоду тепловым электростанциям… Первый, хотя и неуклюжий, удар по набухающему и разрастающемуся спруту и чудищу всесоюзного Гидропроекта…