НЕТ - Анатолий Маркуша
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хабаров прибрал обороты двигателя и перешел в крутое пикирование.
– Еще раз петля с зависанием, – сказал он мотористу. И все повторилось сначала.
Потом он выполнил серию горок и глубокую неправильную спираль с перекладыванием из крена в крен.
Уже снижаясь к аэродрому, Виктор Михайлович спросил моториста:
– А чего ты все время глаза трешь?
– Да пыль.
- Пыль? Это неприятно, когда пыль, – посочувствовал летчик. – Но краны ты хоть видишь?
– Вижу.
– Включи основные баки.
– Есть. Основные включил.
– Перекрой экспериментальный.
– Есть. Перекрыл.
– Молодец. Спасибо.
На земле Хабаров расписался в журнале приема и сдачи материальной части. Сказал инженеру, что все в порядке, и направился в летный домик.
Около ангара его нагнал моторист.
– Извините, Виктор Михайлович… Так, понимаете, получилось.
Хабаров посмотрел в чумазое, будто припудренное серой пылью лицо моториста и миролюбиво сказал:
– Ничего, бывает. Это действительно очень неприятно. Ступай умойся.
Глава восьмая
Небо будто в сизом жирном дыму – местами светлее, местами – темнее и гуще, и все оно клубится, переливается, тяжело ворочается. И вспыхивает длинными голубыми, белыми, золотистыми шнурами молний. Грохот грозы, угнетающий человека на земле, в полете не слышен, только треск, треск и разряды в наушниках радиостанции, будто все волны перепутались и сталкиваются, и рушатся, и лопаются, и рассыпаются на мелкие брызги.
Машину швыряет беспрестанно и жестко.
В сумерках с кончиков крыльев стекают кручеными светящимися нитями потоки статического электричества, и вокруг лобовых стекол то возникает, то пропадает синеватый электрический нимб.
У грозовых облаков свои непонятные людям распри, своя междоусобная война, свой вечный смертный бой. В ударах титанических разрядов рушатся одни и возникают другие облачные бастионы. И крушения, свершающиеся в час грозового безумства на земле, – мелочь. Ну что для грозы одинокое расщепленное дерево? Что подожженный дом? Что стог сена?..
В грозовом небе, коль уж затянула тебя судьба, ты не главный противник, не первый враг стихии, но ты все равно в бою, ты в гуще атаки. И пусть дремлют все солдаты на свете, пусть не гремит ни одна зенитная установка, пусть не стартует даже самая малая ракета системы "Земля – воздух", ты под огнем.
Пилот – солдат. Маневрируй, соображай, хитри, уклоняйся от превосходящих сил противника, сумей переиграть бешеного врага. Будь солдатом, если хочешь остаться живым.
Вот уже год прошел, а Кира снова и снова возвращалась в мыслях к случившемуся, старалась все припомнить, все обдумать, все заново оценить и взвесить, но ничего у нее не получалось. Каждый раз, как только она принималась вспоминать, мысли отказывались выстраиваться в ровную цепочку, расползались, перескакивали с одного на другое, и вместо стройного фильма перед глазами Киры мелькал какой-то несусветный нарез разрозненных, кое-как перетасованных и случайно склеенных кадров.
Кира работает в библиотеке. Кира молодая, пользуется общим вниманием, и как только она становится на выдачу книг, непременно выстраивается очередь. Ей говорят слова, никакого отношения к литературе не имеющие, подсовывают вместе с книгами записки, письма, а один чудак, кстати чудак очень милый, пытался поразить Кирино воображение стихами:
Голубых твоих глаз стратосфера, Яркий пламень смеющихся губ…
Кира плохо запоминает лица своих почитателей. Все кажутся ей затянутыми по одной колодке: одни моложе, другие старше, одни курчавые, в буйных прическах, другие с лысинами…
Библиотека, мир, окружающий ее, – явление временное, вынужденное. Это только ступенька – так решила Кира, когда, не поступив в институт, оформилась на работу…
Как он подошел к стойке, Кира не заметила. Увидела сразу – лицом к лицу. Цыганские черные глаза, прямой нос, твердые губы, чуть раздвоенный подбородок.
Он сказал:
– Пожалуйста, второй том Плеханова, второй том "Теории прибавочной стоимости" Маркса, Луначарского "Об искусстве" и еще "Золотого теленка" Ильфа и Петрова.
– Сразу столько нельзя.
– Почему?
– Не полагается.
– Я верну через два дня.
– Все равно не полагается.
– Сегодня пятница, я верну в понедельник. И она уступила.
В понедельник он принес все, кроме "Золотого теленка". Из каждого тома торчали закладки – белые, синие и желтые. Он вежливо поблагодарил и попросил новые книги.
-Третий том "Теории прибавочной стоимости", "Анти-Дюринг", "Мифы древней Греции" Куна.
Кира посмотрела на него укоризненно.
– Но я же вас не подвел? Прошу на два дня. И Кира снова уступила.
Потом через несколько лет она вспомнила его первое появление в библиотеке и спросила:
– Как ты успевал все это прочитывать, Вить?
– А кто тебе сказал, что я прочитывал? Я только закладки рассовывал.
Кира засмеялась:
- А я-то, дура, голову ломала, поражалась, что за человек?!
– Правильно, – сказал он. – Знаешь, как Суворов учил: "Удивить – победить!"
Удивил он ее сразу. Победил не тогда, победил позже.
Они встретились года через три. Из того почтенного учреждения Хабаров исчез внезапно, не попрощавшись. Осторожные расспросы Киры ни к чему не привели. Выбыл – и все.
И вот совершенно неожиданно она встретила его на улице, сразу узнала, подошла первая и смело протянула руку:
– Здравствуйте, Хабаров. Помните меня? Узнаете?
– Голубая птица взмахнула крылом, и сердце его, пораженное внезапной лаской, застрочило ровно и часто, как хорошо смазанная швейная машина "Зингер"… Здравствуйте, Кира, не узнать вас может или слепой, или памятник.
– Боже мой, я-то и понятия не имела, что вы такой разговорчивый.
– Иногда, – сказал Хабаров, – иногда это со мной –случается. Хотите, я сейчас же начну за вами ухаживать?
– А вы умеете ухаживать за женщинами?
– Ну как вам сказать… Наверное, каждый гусь в душе считает себя павлином.
Он взял ее под руку и повел напрямую через площадь, через громадную площадь, по которой ходить было запрещено, а разрешалось только ездить. Им свистели три постовых милиционера. Два прибежали выяснять отношения. И Хабаров нес такую роскошную чепуху, так вдохновенно импровизировал, что оба загоревшие до медного накала блюстителя порядка в конце концов стали хохотать вместе с Кирой. А Кира смеялась тогда до слез.
Потом они очутились в каком-то ресторанчике, кормили здесь препротивно, но им все равно было хорошо и весело. Неожиданно Хабаров потащил Киру в зоопарк, заставил прокатиться сначала на верблюде, а после – на чертовом колесе. И у Киры закружилась голова. Под конец она плохо слушала Хабарова и внезапно запросилась домой. Он отвез ее на такси. Простился сдержанно.
Оставшись одна, Кира подумала: "Какой-то чумовой".
На другой день, в начале седьмого, позвонили в парадную дверь. Позвонили громко, настойчиво. Заспанная Кира спросила:
– Кто там?
– Посылка Кире Андреевне, – ответили из-за двери. Кира открыла. На площадке стоял рослый парень в черной куртке, подбитой рыжим пятнастым мехом, в здоровенных сапожищах необыкновенного фасона. У ног парня высилось что-то большое и белое.
– Получите, – сказал парень. – Майор Хабаров просил вручить в шесть сорок пять. Велел сказать: "Доброе утро!", и доложить: в семнадцать тридцать будет звонить сам.
– А вы кто? – спросила Кира.
– Механик. Алексеенко. Если что передать надо, могу.
– Нет-нет, ничего передавать не надо. Спасибо. Парень ушел, понимающе улыбаясь. Кира втащила посылку в комнату. Разорвала бумагу. Оказались цветы, цветы в тяжеленнейшей корзине. Но какие! Громадные красные гвоздики. А на дворе был март, самое начало марта, холодное, метельное, многоснежное.
К ручке корзины была пришпилена записка: "Проснись, улыбнись, не хмурься. Посадка – 16.30. Выйду на связь – 17.30. Я серьезный. Вот увидишь! В. X.". Он был внимательным и щедрым.
Кира познакомила его со своей лучшей подругой Соней. Соне Хабаров не понравился.
– Думает, ему все можно, – сказала Соня, – а почему ему можно больше, чем другим? Денег у него много, вот и позволяет. Поработал бы простым инженером…
– Так он же не копит, а тратит деньги, – вступилась было Кира за Хабарова.
– Откуда ты знаешь? И что вообще ты про него знаешь? Шикарно ухаживает? Допустим. А что дальше?
Кира не стала спорить. Подумала: "Завидует Сонька и злится".
Потом Кира спросила Виктора Михайловича, понравилась ли ему Сонечка.
– Индюшка. Надувается, изображает черт те кого… И глаза у нее неверные.