Жизни, которые мы не прожили - Анурадха Рой

– Ты же знаешь, я предпочитаю ходить пешком. Если бы мы были созданы для больших скоростей, рождались бы с бензобаками вместо желудков.

Отец Дину неодобрительно потряс головой, раздувая щеки и шумно выдыхая:

– Знаешь, Нек, мы дружим с тобой с детства, но я все равно тебя не понимаю. Рано или поздно тебе придется расстаться со своими фантазиями. Самое время начать вкушать все радости жизни.

У Арджуна Чачи было округлое брюшко, пухлые щеки и нос с неизменно раздутыми ноздрями, под которым топорщились черные пышные усы. Маленькие глазки его зорко смотрели на мир. Каждое утро к нему домой являлся брадобрей, в чьи обязанности входила укладка арджуновских волос с приданием им необходимого лоска, бритье, подравнивание усов и стрижка растительности в носу. Перед тем как отправиться в суд, Арджун обрызгивал себя одеколоном «Олд спайс», и всегда можно было заранее догадаться о его присутствии по тянувшемуся за ним душистому облаку. «Никто не может обвинить меня в том, что я не получаю удовольствия от своих денег, – говорил Арджун Чача с улыбкой, – надо знать не только, как зарабатывать деньги, но и как их тратить».

– Каждый вечер перед сном я стою у открытого окна и вглядываюсь в темноту – дует летний ветерок, полумертвые деревья все в пыли, но я знаю, что на рассвете растения польют, машину вымоют, а коров подоят, манго почти созрели, у меня пять дел в производстве, нужно встретиться с десятью клиентами, провести собеседование с адвокатами, нанять поверенных, организовать работу на суконной фабрике в Канпуре и на полях хлопка и сахарного тростника. Все эти мысли проносятся в голове, и я просто диву даюсь – это же мое собственное королевство, мною выстроенное и полностью от меня зависящее.

– Так и есть, так и есть, – пробормотал отец, пытаясь как-то закончить разговор. Он должен был отвести меня к глазному врачу на осмотр. Я был только рад задержке. Проверки зрения были хуже школьных контрольных. В школе у меня была хоть какая-то надежда на приличную оценку. При проверках зрения надеяться было не на что.

Отец Дину между тем прощаться не спешил. Он только-только разошелся, – адвокат, о чьем легендарном красноречии и британском акценте слышали даже в далеком Высоком суде Аллахабада.

– Дело не просто в комфорте, Нек. Я думаю о тех тридцати пяти, за которых несу ответственность, и мою грудь распирает от гордости. – Он хлопнул себя по своему нехуденькому торсу. – Худосочный братец, лентяй и пьяница, который крутит любовь под каждым кустом. Писатель! Знаменитость! Знаешь, что он пропивает всё, что сумел заработать, всё до последней пайсы?[34] А еще есть моя престарелая мать, мои тетки, работники. Много их. Как подумаю о поварах, о горничных, о шофере – слышу ровный спокойный гул, как у работающего мотора добротной машины, из тыльной части дома. Кто бы еще позаботился о выжившем из ума старом стороже, как это делаю я? Кто бы еще содержал Муншиджи? Этого дурака-конторщика, который у меня с отцовских времен служит! Как только я беру их на свое попечение, – они знают, что могут во всем на меня рассчитывать. Но у них есть определенные правила. Каждой собаке, кошке, корове, каждому человеку нужны четкие правила. – Он сжал увесистый кулак и выставил его перед собой. – Вот где железо, Нек, под шелком и бархатом. Что нужно семьям, что нужно этой стране, так это мягкая диктатура. Вот и все. Народ говорит – прогоните британцев, они тираны. Я говорю – пусть остаются. Их не будет – наступит анархия. Стоит мне отдать распоряжение – это все равно что закон, друг мой, – кровь из носу, а выполнять надо. Гаятри – девушка бойкая. Но ее окружение! Когда ты уже примешь командование своей семейной лодкой на себя?

Я чувствовал, что у отца заканчивается терпение, но уже готовое сорваться с его языка какое-нибудь язвительное замечание опередил грохот бьющегося стекла. Звук раздался где-то внутри дома, потом на несколько секунд воцарилась тишина, которую прервало нарастающее крещендо женских голосов. Мы услышали, как завопил Дину:

– Так получилось! Я нечаянно!

Арджун Чача мотнул головой в сторону дома:

– Вот же идиот с этим своим крикетным мячом… Дину, Дину! Дождется сегодня розог…

Арджун Чача считал себя человеком щедрым, мудрым и прежде всего справедливым. У трех его сыновей были самые лучшие крикетные биты, велосипеды, новейшие пневматические винтовки и больше всего денег на расходы, но Дину жил в смертельном страхе перед отцом и то и дело, особенно если попался на нарушении какого-нибудь правила, вызывался к нему на ковер.

Он плелся в отцовский кабинет, где подвергался обстоятельному допросу:

– Ну что ж, молодой человек, в каком ты сейчас классе? Староста? Почему нет? Назови-ка мне столицу Китая. Кто является премьер-министром Великобритании? Спина прямая, мальчик, подбородок выше, еще выше.

Вопросы выстреливались со скоростью пулеметной очереди, почти не оставляя Дину времени промямлить ответы. Отец же все это время занимался чем-нибудь еще: делал пометки на полях документов или спрашивал своего секретаря, напечатал ли тот все необходимое на следующий день.

Дину был постарше и в школе меня защищал. Когда ко мне привязывались старшеклассники – дрался с ними, размахивая кулаками и пинаясь, а если обидчики были выше, то, опустив голову, таранил их в живот, наплевав на возможные последствия. Но вот дома он был насторожен и недоверчив, как загнанный зверек. Думаю, он уже тогда знал, что не оправдает отцовских надежд: так и останется слишком уж нескладным, неповоротливым и неловким, что ни его подбородок, ни его мастерство игры в крикет никогда не достигнут должной высоты.

Мой отец был совсем другим, он не вызывал меня к себе в кабинет и не учинял допросов. Но я все равно его остерегался. Мать знала об этом, и, если я не слушался, ей достаточно было сказать: «Подожди, вот придет отец домой и узнает, как ты себя вел». Человек сложный, неприступный, он считал вещи, занимавшие других людей, чересчур легкомысленными.

К примеру, как-то вечером, когда я, дедушка и мама сидели все вместе и разговаривали о том о сем, пришел отец и мрачным голосом объявил, что в тот день полиция устроила в его колледже облаву:

– Троих студентов взяли под стражу. Наверняка устроят им допрос третьей степени[35]. Ничем подрывным они даже близко не занимались. – Он как-то весь ссутулился и обхватил руками голову, напомнив Атланта, вес мира на плечах у которого вдруг удвоился. – Все это беспокойство и страх – это ли жизнь студента? Она должна строиться вокруг учебы, открытий. Сейчас вас это не заботит, но через несколько лет Мышкин станет одним из них. – Он вздохнул. – Мы – беженцы на своей родной земле.

Все замолчали: никому не под силу было избежать чувства вины, которым отец мог буквально затопить присутствующих. Когда ваши соплеменники и соплеменницы ради вас отправляются в тюрьмы, было бы дурным тоном обсуждать что-либо, помимо политики. Я не очень это понимал, мне только было видно, как революционеры бросали бомбы и создавали армии, чтобы сражаться с британцами. Вот этим мне тоже хотелось заниматься, но отец придерживался того мнения, что ненасильственные методы Ганди были сразу и более нравственными, и более действенными. Так утверждала Мукти Деви, и он с ее доводами полностью соглашался.

– Вы должны пойти и послушать ее, – убеждал он нас. – Сам воздух вокруг нее пронизан духом жертвенности и служения. Побудете рядом с ней пару часиков – и уйдете, чувствуя себя чище.

Мукти Деви была главой «Мунтазир Сева Гхар», также известного как Общество патриотов Индии. При рождении ей дали другое имя, но она поменяла его на Мукти, что значит «свобода». К тому времени она уже отсидела два тюремных срока и потеряла слух на одно ухо из-за удара полицейской дубинкой, который получила за то, что имела привычку слушать собеседника, слегка наклонив голову набок. До того как я впервые ее увидел, она представлялась мне комическим персонажем, который был занят исключительно скандированием лозунгов и прядением хлопка. И вот однажды отец настоял на том, чтобы я пошел с ним на собрание. Несмотря на мои протесты, он заставил меня надеть белую домотканую курту, и когда мы добрались до места, я понял почему: там все были в белом. Люди садились, вставали, пересаживались, благодаря чему внутренний дворик Общества виделся беспокойным морем. Мукти Деви еще не прибыла, и в ожидании ее люди пили чай, лущили арахис и в полный голос обменивались сплетнями. Она вошла через боковую дверь, и над толпой повисло молчаливое ожидание. Я увидел, что у нее широкая открытая улыбка, какая была у Махатмы Ганди. Продвигаясь вперед, она осыпала знакомых нескончаемыми вопросами: «Ну-ну, Муштак, я смотрю, жена хорошо тебя кормит. Сунита, как можно оставаться такой красавицей? Раму, вот так сюрприз! Из самой секретной полиции пожаловали! Передайте инспектору, что я скучаю по его гостеприимству!» Ее сотряс приступ смеха, а полицейский в штатском повесил голову.