Жизни, которые мы не прожили - Анурадха Рой

Проснувшись вчера ото сна, я снова прикрыл глаза, чтобы еще на несколько секунд удержать перед собой ее светящееся, напряженное, словно от боли, лицо, взлохмаченные волосы. «Не останавливайся. Никогда не останавливайся», – шептала она в моем сне.

Я включил свет.

Судя по всему, Вальтер Шпис пришел в наш дом вскорости после своего первого визита в клинику. Не помню, что сказала или сделала моя мать, когда снова увидела его после стольких лет, – может статься, я не присутствовал при их встрече. Помню только женщину, с которой он обычно наведывался к нам домой, и то, как она прогуливалась по нашему саду. Помню, как она склоняла голову, чтобы понюхать цветы, как с радостным вскриком бросилась к павлину, прогуливающемуся по соседней стене, как сорвала зеленое манго с низко висящей ветки. Все манго в саду я считал своей личной собственностью, которой мог распоряжаться так, как мне заблагорассудится. Долгими жаркими днями мы с Голаком, вооружившись рогатками, охраняли плоды от обезьян. По какому праву кто-то срывал их, не испросив у меня разрешения? Поначалу я протестовать побоялся, – в конце концов, она была англичанкой, – но в итоге не смог сдержать возмущения и заявил:

– Это манго еще не созрело, его нельзя было срывать. Все равно есть не будете: оно кислое и твердое.

Женщина была худой как щепка. Ее волосы, ниспадавшие угольно-черной занавесью, липли к лицу. На ней были длинные черные одежды, которые развевались вокруг нее. Волшебница или ведьма. Платье ее было настолько свободным и длинным, что под ним можно было спрятать что угодно. Волшебную палочку. Метлу.

Она прекратила свое хождение, обернулась и пристально на меня посмотрела:

– Знаешь, что я ем? Я ем сырые яйца с ложечкой сахара. Ем фасоль из банок и виноград прямо с лозы. Ем запеченных маленьких мальчиков. Главное – хорошенько их посолить.

Я сделал шаг назад.

– Вообще-то, я детей на дух не переношу, – сказала она. – Но ты… ты мне вроде нравишься. Пойдем. Все мне тут покажешь.

Так ни разу и не улыбнувшись, она как ни в чем не бывало продолжила свою прогулку, словно полагая, что последовать за ней было для меня самой естественной вещью. Когда я не сдвинулся с места, она опять остановилась и со словами «Ну, пойдем, чего ждешь?» протянула мне руку. Ее пальцы были унизаны кольцами, а вокруг шеи обвиты длинные нити бус.

– Видишь? Семь колец. Все серебряные. И они позвякивают, когда я делаю вот так. Хочешь посмотреть?

Я с трудом понимал, что она говорит. Ее английский отличался от того, к которому я был привычен. Но часть про поедание маленьких мальчиков не упустил и теперь держался от нее на расстоянии.

– Берил, – оглянувшись, окликнул ее мистер Шпис. – Прошу, веди себя прилично. Не воруй фрукты и не пугай ребенка. Иди сюда, познакомься со своим проводником в мир индийского танца. Это та самая леди, о которой я тебе рассказывал, она нашла меня на том плоту в озере.

Берил де Зёте[29] замолчала, перевела взгляд на мою мать и бросилась к ней. Возвышаясь над матерью – они оба были гораздо выше нее, – Берил протянула вперед руки и с искренним воодушевлением в голосе воскликнула:

– Рада познакомиться… ну наконец-то! Мне нужно посмотреть тысячу танцев. Катхак, бхаратнатьям[30], их все. Понять их. Нужен кто-то, кто говорит на языке и сможет рассказать мне, что в них происходит. А то я совсем ничего не понимаю. Вы мне поможете?

Берил де Зёте обучалась танцу у Эмиля Жак-Далькроза в Хеллерау, под Дрезденом, где преподавали эвритмию – особое танцевальное искусство. «Так совпало, – говорила она, – что спустя долгое время после того, как академия танца прекратила свое существование, Вальтер Шпис приехал пожить в городок художников, который возник на ее месте». В юности, еще до получения наследства, которое позволило ей оставить работу, Берил преподавала танец. Ее считали человеком, несколько оторванным от мира, со странностями в одежде и поведении; но все признавали, что она умела пробудить чувство ритма даже у людей, полностью лишенных даже зачатков музыкального слуха.

Берил была англичанкой, но владела тремя или четырьмя языками так же свободно, как и английским. Я смутно помню, как она повсюду таскала с собой книгу, которая читалась с конца наперед. Книга, видимо, была на персидском, его она тоже пыталась изучать. Довольно скоро дедушка выяснил, что у нее была степень в Оксфорде и что она путешествовала по миру, чтобы писать об искусстве танца. Берил рассказала ему, что попытала счастья в браке – неудачно и большую часть жизни потом прожила с переводчиком с китайского, слепым на один глаз и двенадцатью годами ее моложе.

– Он совсем не разговаривает, но поскольку я говорю за двоих, мы чудесно ладим, – поделилась она.

Звали его Артур Уоли. Недавно я наткнулся на это имя в книжке, которую он отредактировал, – сборнике эссе Берил де Зёте. Имена из исчезнувшего прошлого, из тех времен, когда моя вселенная слагалась в равной степени из грез и реальности. До тех пор, пока мне не попалась на глаза та книга, я не был уверен, что в моем представлении Берил существовала по-настоящему. В личной мифологии моего детства я определил ее как кого-то, кто днем был обычной женщиной, а ночью обращался в старуху, которая и в самом деле баловалась человечинкой. Тогда я еще не знал, что в действительности она спасала жизни: заручившись помощью всех своих друзей до последнего, укрывала танцовщиков-евреев в Германии от нацистской расправы и переправляла их в Великобританию.

Вскоре после знакомства с моей матерью Берил де Зёте, должно быть, решила, что Гаятри Розарио – юная, прекрасная, талантливая, страдающая, загнанная – явно нуждалась в спасении. Спустя несколько дней или, может, недель, уже став частым гостем в нашем доме, Берил рассказала историю о мужчино-женщине, которую она повстречала, путешествуя по Ливийской пустыне, в оазисе Сива.

Я до сих пор могу восстановить этот рассказ в памяти, как услышал его тем вечером, когда певучий голос Берил разносился по нашему саду. Они уверены, что, кроме них, в доме никого нет. Берил раскачивается на качелях, свисающих с ветви одного из деревьев, моя мать сидит рядом на каменной скамье. Наигравшись, я пробираюсь к дому, юрко скользя сквозь тени, накрывшие дальнюю часть сада, но, услышав ее голос, застываю на месте. Моя мать не видит никого и ничего, кроме Берил, смотрит на нее с таким неотрывным вниманием, что не замечает меня, хотя я подкрадываюсь к ним совсем близко. Сидит, уперев локти в колени и уткнувшись подбородком в ладони. Край ее сари соскользнул, приоткрывая грудь, но отца поблизости нет и некому бранить ее за такое бесстыдство. Она не делает попытки оправить одежду.

– На обратном пути, проходя через оазис, мы постучали в дверь к молодой женщине по имени Аиша, прославившейся в Сиве своими танцами, пением и открытым презрением к условностям; меня должны были ей представить. Но дома ее не оказалось. В Сиве для женщины жить одной было так же возмутительно, как для англичанки сожительствовать с десятью мужьями. Ее история такова: когда-то она была женой или любовницей хорошо известного в тех местах английского капитана, который держал в Сиве небольшую гостиницу. После его отъезда Аиша не смогла заставить себя вернуться к совершенно затворническому образу жизни сиванской женщины, и ей хватило воображения стать мужчиной, то есть поступить так, как, пусть и в несколько ином виде, в конце прошлого века поступали отдельные независимо мыслящие англичанки, которые не носили корсетов, коротко стриглись, вели свободный образ жизни и сторицей возвращали мужчинам неприязнь, которую те к ним испытывали. У Аиши ситуация была гораздо сложнее, и она решила ее иначе, не так добропорядочно, как это сделали наши «новые женщины». Волосы, правда, она тоже остригла. Носит длинную белую рубаху, джиббу, одежду самых бедных сиванцев, и зарабатывает на жизнь изготовлением и продажей браслетов, колец и корзин. По вечерам ее комната превращается в некое подобие простенького салона, где она развлекает мужчин пением и игрой на барабанах.

Я всегда думал, что Сива (Шива) – это индуистский бог, но оказалось, что где-то далеко это имя живет другими жизнями. Не поэтому ли эта история так врезалась мне в память? Или потому, что позднее стало ясно, какое сильное впечатление она произвела на мою мать?

К тому времени, когда они появились в нашей жизни, Берил де Зёте и Вальтер Шпис уже закончили свою книгу по балийскому танцу. Следующим по их плану было описание танцев Индии. Вальтер Шпис познакомился с моей матерью, когда она еще юной девушкой изучала классический индийский танец. Он смутно помнил кое-что из того, о чем она ему рассказывала, о ее мечте вступить в труппу, такую как были у Лейлы Рой или Удая Шанкара, участвовать в балетных постановках в Шантиникетане. «Танец в Индии переживает изменения», – рассказала она ему тогда. Уходили в прошлое кокетливые позы, покусывание губ, похлопывание ресницами, вместо этого основное внимание уделялось музыке и хорошей физической подготовке. «Я непременно буду танцевать в одной из таких трупп», – заявила она с убежденностью молодости, которая еще не ведает, что жизнь имеет обыкновение складываться по своему собственному сценарию. Вальтер Шпис никогда бы не догадался, что в жизни пылкой индийской девушки, которую он повстречал, не окажется места танцу.