Концепции власти в средневековой Руси XIV-XVI вв. - Василий Телицын

В результате ослабления Москвы претензии на верховную власть в Северо-Восточной Руси вновь выдвигаются в Твери.[191] Так в «Похвальном слове» тверскому князю Борису Александровичу, написанном около 1453 г.[192], помимо традиционных для древнерусских книжников идей о божественном происхождении княжеской власти и преемственности с правителями эпохи Древней Руси («И иже по благодати божии и данного богомъ на утвержение Тверской земли и на крепость человеческому роду да въсхвалимъ и почтем благороднаго и благовернаго и иже от чрева матерня богомъ обетованного (князя Бориса Александровича. – В.Т.) <…> …и такова государя являет богъ и иже от Владимера, добре да ублажим богомъ преблагославеннаго»[193]), в данном произведении не раз встречается идея о царском достоинстве тверского князя: «…слыша велиции рустии князи и велможи премудрость и крепость великаго князя Бориса Александровича, в богомъ обетованной той земли царствующа <…> И сий же самодержавный государь, великий князь Борис Александровичь… а самъ же царскымъ венцемъ увязеся (выделено мной. – В.Т.)»[194]. Я.С. Лурье отмечает, что в данном произведении присутствует также идея о том, что тверской князь достоин не только тверского престола, но и престола всея Руси[195], т. е. великого княжения Владимирского. При этом идея царской власти Бориса Александровича не связана с размышлениями о духовном падении Византии, в то время как царские полномочия объясняются в первую очередь внутренней прочностью и международным авторитетом тверского князя, а не его родственными связями с византийскими правителями или же чистотой русского православия[196].

Однако уже к 50-м годам XV в., после завершения борьбы за московский престол и окончательной победы Василия II, Москва возвращает себе статус главного города в русских землях, в то время как статус правителя Московской Руси существенно возрастает после двух событий, а именно – неприятия Василием II Флорентийской унии 1439 г. и падения Константинополя в 1453 г. Эти события явились, по мнению некоторых исследователей, отправной точкой развития последовательной концепции «русского царства», которая во многом основывалась именно на византийской модели восприятия верховной власти[197].

При этом московские книжники далеко не сразу дали свою оценку произошедшим событиям. По мнению Я.С. Лурье, нет оснований полагать, что в середине XV в. отрицательная оценка Флорентийской унии и вытекающие из этого политические идеи проникли в московское летописание[198]. Это произошло несколько позднее и связано с двумя произведениями, а именно с «Повестью о Флорентийском соборе» Симеона Суздальца и «Словом избранном от святых писаний еже на латыню».

В первом памятнике, созданном, по предположению Л.В. Черепнина, во второй половине 1440-х гг. иеромонахом Симеоном, сопровождавшим митрополита Исидора на Ферраро-Флорентийском соборе 1437–1439 гг.[199], подчеркнута роль великого князя Василия Васильевича, который уподобляется не только крестителю Руси Владимиру I, что, как показано выше, было вполне традиционно для московских книжников, но и византийскому императору Константину[200]. Переработанная московскими книжниками повесть Симеона Суздальского составляет первую часть произведения «Слово избрано от святых писаний иже на латыню»[201] созданного в 1461–1462 гг., которое по одной версии приписывается тому же Симеону Суздальскому, по другой – известнейшему книжнику Пахомию Сербу. Текст «Слова» помещен под 1437–1439 гг. в Софийской II, Воскресенской, Симеоновской и Никоновской летописях, а также в московских летописных сводах 1479 г. и конца XV в.[202]

В данном произведении великий князь Василий Васильевич предстает в качестве защитника истинного православия: «и тако благочестия делатель благовенчанный царь Василеи духом божественны распаляемъ, взревновавъ по Бозе и по святом законе благовериа… и оутверждая святоую си церковь непоколебимоу»[203]. Именно московскому князю, согласно данному произведению, принадлежит инициатива созыва поместного собора епископов для избрания митрополита: «и не мози зрети святыа церкви безъ оутца <…> сбирае к себе соборъ и съзываетъ архиепископы и епископы земель свои…»[204].

Завершается же произведение развернутой похвалой Василию II, в которой еще раз подчеркивается роль великого князя как защитника православной веры: «…и на богоизбранного стола роускаго на церковнаго правителя… споспешника истине высочаишаго исходатая благоверия мудраго изыскателя святых правилъ божественного закона благоверна великаго князя Василья Васильевича истинныа веры православиа боговенчанного царя всея Руси (выделено мной. – В.Т.)»[205].

В данных произведениях присутствуют идеи, согласно которым сфера полномочий великого князя распространяется на церковь, так как князь, во-первых, обличает Исидора и открывает его измену православию, во-вторых, заключает митрополита в монастырь, и, наконец, в-третьих, созывает собор русских епископов. При этом подобное вмешательство светской власти в церковные дела оценивается московскими книжниками как вполне законное и правильное[206].

Подобная оценка деятельности Василия II дала основания М.А. Дьяконову считать, что именно вследствие событий Флорентийской унии и последовавшего затем отстранения митрополита Исидора московский князь приобретает новые функции блюстителя православия[207]. Однако, по мнению В.Е. Вальденберга, идеи о новых полномочиях князя как защитника православия не следует связывать с Флорентийской унией, так как право вмешательства князя в церковные дела приписывалось князю еще с первых веков распространения христианства на Руси.

Представления, согласно которым великий князь может и должен вмешиваться в церковные дела, встречаются еще в начале XIV в. в послании инока Акиндина, в то время как концепции, проповедующие независимость церкви от государства, известные по трудам церковных деятелей первой половины XV в., продолжают существовать в XVI–XVII вв.[208] Авторы повестей о Флорентийском соборе не рассматривают вмешательство князя в церковные дела как нечто новое и неслыханное, из чего можно сделать вывод, что если касаться литературных явлений, то влияние унии можно видеть в первую очередь в том, что она укрепила уже существовавшие к тому времени права князя в области церкви, продемонстрировала полезность этих прав для самой церкви, а также укрепила в определенной среде общества представления о нераздельности этих прав с сущностью княжеской власти[209].

В известной степени доказательством важности и актуальности для московских книжников идей о церковно-религиозной власти князя могут служить послания первого автокефального митрополита Ионы[210], виднейшего книжника и церковно-политического деятеля второй половины XV в. Так, в тексте послания в Литву митрополит, говоря о своем избрании, сообщает, что оно произошло «поминаа прежнее на насъ повеление святаго царя и вселенскаго патриарха и всего святаго вселенскаго збора, и по думе господина, сына моего, великого князя Василья Васильевича»[211]. В другом послании, адресованном киевскому князю Александру Владимировичу, митрополит Иона награждает московского князя всевозможными эпитетами и говорит, что «благородный, благоверный, благочестивый, христолюбивый великый князь Василей Васильевичь, поборая по Божьей Церкви, и по законе и по всем православномх християньстве и по древнему благолепию… (выделено мной. – В.Т.)»[212], а также сравнивает Василия II с византийским императором Константином и крестителем Руси Владимиром