Похождения в Париже - Крис Юэн

Вновь взглянув на часы, я покинул арку, дошел до угла, повернул налево, снова налево. В начале улицы Кенкампуа располагалась американская кофейня, призванная перехватывать туристов, направляющихся в Центр Помпиду или возвращающихся оттуда. Внутри на высоких деревянных стульях, установленных перед высокими окнами, сидели люди, получившие запотевшие стаканы из рук юных белокожих студенток, которые подрабатывали официантками. По правде говоря, открывающимся видом посетители кофейни полюбоваться не могли. Рабочие — целая бригада! — расположились аккурат перед окнами, опершись на лопаты и мотыги, и лениво болтали, курили, почесывали спины.

Я обошел кучи песка и вывернутые гранитные бруски, прошел между металлических столбиков и двинулся по узкой, постоянно пребывающей в густой тени улице. Миновал антикварный магазин, кондитерскую, благоухающую ароматом какао, и остановился перед другим антикварным магазином, торгующим преимущественно мебелью. В витрине стояли два вполне приличных стула эпохи Луи XV, а у окна — очень хороший пристенный столик. Через стекло я разглядел африканские маски и несколько ламп а-ля «Тиффани», выставленных на большом столе в центре торгового зала. Владелец магазина заметил меня и с надеждой изогнул бровь. Но я лишь вежливо улыбнулся и перешел к следующей витрине — как выяснилось, галереи современного искусства.

Я вошел в галерею, и в нос мгновенно ударил запах эмульсионной краски. Когда я был на улице Кенкампуа в последний раз, галерея еще не открылась. На белоснежных стенах висели фотографии. На некоторых знаменитые «визитные карточки» Парижа накладывались друг на друга. Я заметил Триумфальную арку, оседлавшую канал Сен-Мартин, стеклянную пирамиду Лувра в центре площади Согласия. Едва я шагнул к фотографиям, чтобы получше их разглядеть, из подсобки в дальнем конце галереи появился молодой человек в белой футболке, с трехдневной щетиной и торчащими во все стороны пиками волос. Он сел за столик со стеклянным верхом и взялся за мышку, подсоединенную к ноутбуку. Спрашивать меня, хочу ли я что-нибудь купить, он не стал. А я ценами не поинтересовался: и так было ясно, что они зашкаливают.

Рядом я обнаружил еще одну галерею, совсем с другим дизайном, тускло освещенную. Мое отражение в толстом стекле мешало разглядеть, что же там внутри. Я прикрыл глаза ладонями, чтобы не мешал дневной свет, и, вглядываясь между портьер, обрамляющих витрину, увидел пару мраморных бюстов и несколько итальянских зеркал, но большую часть галереи занимали картины, написанные маслом, и акварели. Все они, без единого исключения, были ужасны. Самая отвратительная стояла у окна, и я с первого взгляда понял, что должен ее купить. Почему? Да потому что галерея предлагала ту самую картину, украсть которую нанял меня Пьер.

Невероятно, правда? А может, очень даже логично. Как я понимал, Бруно украл картину, чтобы продать и быстренько вернуть с прибылью потраченные пятьсот евро. Галерея была расположена в непосредственной близости от места его работы, то есть очень даже удобно. И, судя по всему, здесь не спрашивали, откуда взялось то или иное произведение искусства. Впрочем, эта картина могла и не вызвать вопросов.

Я вошел в галерею и сразу направился к картине, чтобы получше ее рассмотреть. Как я давно уже понял, художник на гения не тянул. Картину следовало чуть подновить, но главная проблема заключалась в качестве работы. Композиция оставляла желать лучшего даже для начала двадцатого столетия, мазки демонстрировали тревожащий недостаток мастерства. Цветочница на переднем плане получилась косоглазой, одна ее рука — непропорционально большой. С женщиной с зонтиком дело обстояло еще хуже. Несмотря на вроде бы хорошую погоду, зонтик, подхваченный мощным порывом ветра, выкручивал руку дамы.

Если на то пошло, наибольший интерес в картине представляла рама. Массивная, с множеством завитушек, золоченая. Такие висят в музеях, обрамляя драматические морские сражения или мужественного молодого монарха на породистом жеребце, и, должен признать, мне даже стало стыдно, что внутри находится такая безвкусица.

С рамы на ниточке свешивалась бирка, и, повернув ее к себе лицевой стороной, я увидел, что за картину просят четыре с половиной тысячи евро. Получалось, что или я и владелец галереи чего-то не понимали, или клиент Пьера очень уж переплачивал. Но вдруг им двигали какие-то сентиментальные мотивы? Вдруг он так хотел заполучить картину, что соглашался заплатить в четыре раза больше рыночной стоимости? Как бы то ни было, мне предстояло принять решение: купить картину или украсть?

Замки в дверях галереи наверняка стояли хорошие, и охранная система превосходила те, что устанавливают в квартирах, но это не означало, что справиться с ними не было никакой возможности. Судя по дому, над галереей находились квартиры и офисы. Возможно, одна из квартир принадлежала владельцу галереи. Если бы я вернулся сюда после закрытия галереи, от меня потребовалось бы лишь одно: не поднимать шум во избежание ненужного внимания. В том числе и со стороны прохожих. Улица Кенкампуа не относится к центральным улицам Парижа, на которых круглые сутки кипит жизнь, но все-таки находится неподалеку от Центра Помпиду. Не хотелось бы, чтобы кто-то увидел, как я брожу по темной галерее с фонариком.

Да и зачем рисковать? Картину оценили в четыре с половиной тысячи евро, но это не означало, что придется платить именно эту сумму, — можно было бы поторговаться. В конце концов, я не собирался рассказывать Пьеру, каким образом картина попала ко мне. Главное, что я ее добыл и он сможет порадовать своего клиента. Разумеется, мне пришлось бы расстаться с немалой частью своего вознаграждения, и приятного в этом было мало, но, с другой стороны, и оставшихся денег хватило бы на достаточно длительный срок.

После жарких торгов хозяйка галереи получила от меня три тысячи восемьсот евро, завернула картину в плотную коричневую бумагу и перевязала шпагатом. Я, разумеется, сожалел, что приходится выкладывать большие деньги за такую мазню, и поставил об этом в известность хозяйку. Нужно отметить: мои жалобы ее совершенно не взволновали, хотя морально она, конечно, уже подготовилась к тому, что картина провисит в галерее не меньше шести месяцев, и никак не рассчитывала, что ей удастся так быстро всучить сие «произведение искусства» безмозглому англичанину.

Пусть я уменьшил свое вознаграждение до шести с небольшим тысяч евро, но зато выполнил порученное задание. Началось все ужасно, но я пораскинул мозгами, сумел выследить Бруно, а потом благодаря удачному стечению обстоятельств нашел и картину. И действительно, чего бы я добился, подойдя к выходящему из банка Бруно? Он вряд ли сказал бы мне, что стало с картиной, и тогда я остался бы на бобах. Я, конечно, мог пригрозить ему, что выставлю его вором, но не было гарантии, что эта угроза сработает. Теперь же необходимость в схватке с Бруно просто отпала.

Так что галерею я покинул в приподнятом настроении и с картиной под мышкой направился к ближайшей станции метро. Мне удалось выпутаться из довольно сложной ситуации, и теперь оставалась только одна проблема: как не разрушить дружбу с Викторией. Если говорить откровенно, я полагал, что мне достанет ума и способностей найти оптимальный вариант. Раньше все всегда как-то разрешалось.

Или не разрешалось? Вопрос этот возник, когда я добрался до своей квартиры и увидел, что замки взломаны, а дверь приоткрыта. И, что гораздо хуже, в квартире меня ждала женщина. Пластиковый пакет на голове и лилово-багровое лицо под ним не оставляли ни малейших сомнений в том, что она мертва.

ГЛАВА 11

Женщина сидела посреди гостиной на деревянном стуле, принесенном из кухни, с завязанными за спинкой руками. Голова ее наклонилось вперед, как завядший тюльпан. Пакет, которым ее задушили, был изготовлен из толстого прозрачного пластика, и я видел капельки конденсата в тех местах, где пластик касался кожи. Лицо словно залили вишневым соком. Кожа меняла цвет сразу над кольцом изоляционной ленты, которой пакет закрепили на шее.

Увидев женщину, я застыл на пороге моей квартиры, у распахнутой двери. В этот момент какая-то часть меня захотела развернуться и бежать куда глаза глядят. Не могу сказать, что именно остановило меня. Возможно, сожаление. Мне доводилось видеть человека, избитого практически до смерти, но такого — никогда. И дело было не в позе женщины, говорившей о том, что она уже закончила свой путь в этом мире, не в жестокости убийства. Меня поразила умиротворенность комнаты, спокойствие, царящее в доме, пылинки, подсвеченные лучами заходящего солнца, — в окружающем мире царила обыденность.

Ошеломленный, я вошел в квартиру, поставил на пол у стены завернутую в бумагу картину. Отвернулся от нее, плюхнулся на колени, осмотрел замки. Их не вышибли и не высверлили — открыли отмычками. Может, не следовало в такой момент уделять столь пристальное внимание замкам, но почему-то меня это странным образом успокоило. Психолог, возможно, назвал бы мое поведение смещенной активностью, и действительно я предпочитал смотреть на замки, а не на труп.