Гадкий утенок, Гарри Поттер и другие. Путеводитель по детским книгам о сиротах - Ольга Бухина

Нелегка жизнь этих сироток – их часто поджидает полная перемена судьбы. Нина, героиня книги «Княжна Джаваха» (1903), потеряла мать; теперь она к тому же вынуждена расстаться и с обожаемым отцом, и с обожаемой свободой. И она, и другие не только лишаются родителей, но и, как отмечает Марина Абашева, им часто приходится покидать «горячо, страстно, исступленно любимую родину». В учебном заведении, куда она попадает, героиня Чарской всегда «одна, “новенькая”, отличная от других, чужая», иначе выглядящая. Но и тут не обходится без помощницы: «в новом мире девочку всегда встречает мудрая наставница (чаще всего “maman”), директриса института, необыкновенной красоты и мудрости. Она гладит новенькую по голове, вводит в класс»[164]. Бен Хеллман отмечает: «Книги Чарской, в которых используются повторяющиеся формулы, – прекрасный пример массовой литературы. Это развлекательное чтение, способное унести от каждодневных проблем в страну грез. При этом их нравственные нормы очень высоки, и вера в добро никогда не подводит. Все конфликты разрешаются, одиночество сменяется чувством принадлежности к группе, вера в будущее возрождается»[165].

Сентиментальные произведения для девочек писала не только Чарская, но и другие ее современники, по преимуществу женщины[166]. В повести Клавдии Лукашевич «Дядюшка – флейтист» (1898) живущая в семье дяди Наташа находит родственную душу, которая может утешить – пением и музыкой, – но помочь, казалось бы, не может. Пьющему дяде – флейтисту самому нужна помощь. Дело все равно оканчивается приютом, где таким робким душам, как Наташа, приходится нелегко. Только последние три страницы повести приносят девушке долгожданное счастье – хорошего жениха, но и оно омрачено скорбью: дядюшка умирает. Счастье Наташи все же его рук дело, ведь это он устроил ее в хороший дом, где в нее влюбился сын хозяйки. Помощник хоть и с большим опозданием, но выполняет свою функцию.

Повести Александры Анненской тоже полны сирот. Их жизнь тяжела, если они в приюте, как Анна в «Без роду, без племени» (1903), или живут по родственникам, как Павел в повести «Волчонок» (1889). И та и другой, попав к чужим людям, вынуждены работать с раннего детства. Сами дети угрюмы и необщительны, им трудно даже ответить лаской на ласку, но они в конце концов понимают, что необходимо быть упорным и трудолюбивым, и из них вырастают полезные члены общества – воспитательница в детском приюте – из Анны, сельский доктор – из «волчонка» Павла. Даже те взрослые, которые пытаются им помочь, например доктор, посылающий Павла в школу, по сути дела не испытывают к ним настоящей привязанности. Со страниц повестей Анненской веет невероятной мрачностью и безысходностью. Конечно, в отличие от героев книг Григоровича и Короленко, героини Чарской, Лукашевич и Анненской не умирают, но они как будто и не живут.

Интерес к сентиментальной литературе конца девятнадцатого – начала двадцатого веков привел в наши дни к переизданиям бесчисленных романов для детей того времени, редкий из которых обходится без сироты. Душещипательные, немного скучноватые произведения Чарской, Лукашевич и Анненской после долгих лет запрета – советское время не жаловало этих писательниц – снова вернулись к читателю.

Тяжелая доля приемыша описана и в повести Алексея Свирского «Рыжик: приключения маленького бродяги» (1901). Воспитанный в бедной семье Санька – Рыжик узнает, что он не родной, и в конце концов убегает из дома. Бродяги, воры, цирковой клоун, отставной солдат, с кем только не приходилось ему сталкиваться. Был он и шабес – гоем в еврейском местечке, и вором, и попрошайкой, обошел половину России, дошел до Петербурга и Москвы, потерял единственного (если не считать собаки) друга, который действительно о нем заботился. Жизнь другой сироты в книге, подружки Саньки, Дуни, принятой в богатую семью, складывается куда более благополучно, но повествование в каком – то смысле оборвано на полуслове, в книге ничего не говорится о ее дальнейшей судьбе. По словам Марины Балиной, «Рыжик» не столько произведение художественной литературы, сколько «восприятие дореволюционным ребенком из инородческих низов своих страданий по контрасту со “счастьем” дворянского детства»[167].

Советские писатели тоже неплохо справлялись с задачей описания трудностей дореволюционного детства. Сказы Павла Бажова, включенные в сборник «Малахитовая шкатулка» (1939), созданы уже в советское время, но действие в них происходит тоже где – то на рубеже ХХ столетия. Перед читателем проходит целая вереница сирот. На этот раз их помощники – действительно волшебные. Их целый сонм: Даниле и Танюше помогает сама Хозяйка Медной горы, Даренке выпадает счастье увидеть Серебряное копытце, Илья сводит знакомство с Бабкой Синюшкой. Правда, помощь приходит только к трудолюбивым да умелым, волшебные помощники не любят жадных и ленивых. Здесь действие развивается по сюжету, сходному со сказкой «Морозко». Но, несмотря на постоянно присутствующий сказочный элемент, сказы Бажова, в сущности, не сказки, в них для этого слишком много мрачных и реалистичных деталей. Например, сирота Илья, герой сказа «Синюшкин колодец», хоть и находит богатство и суженую, но не особо радуется жизни – и жена скоро умерла, и «сам долго не зажился»[168].

В советском государстве, под руководством партии и самого товарища Сталина, детство должно было быть замечательным, поэтому «к 1930–м стало трудно упоминать в печати ситуации, в которых дети в самом Советском Союзе могут быть несчастливы»[169]. Зато необходимо было доказать, что до революции счастья у детей просто не могло быть. Еще до 1917 года эту тенденцию предвосхитил Максим Горький. Его «Детство» (1913) безрадостно и беспросветно.

Написанные в советское время детские книги, посвященные тяжелой жизни до революции, часто изображают безотцовщину. «Кухаркины дети», такие как героиня книги Дины Бродской «Марийкино детство» (1938) или герой «Серебряного герба» (1961) Корнея Чуковского, особенно страдают от своего полусиротства, поскольку отсутствие отца приводит к еще более низкому статусу ребенка, воспитываемого матерью – кухаркой или прачкой. Встречается и тема детей, оставшихся без матери, как в повести Валентина Катаева «Белеет парус одинокий» (1936), где мальчиков Петю и Павлика растит отец, а Гаврик, воспитываемый дедушкой – рыбаком, – круглый сирота.

Но даже если герои и не сироты, в дело идет игра в сирот. Так, Леля и Оська, герои «Кондуита и Швамбрании» Льва Кассиля (1928–1931), решают, что в их воображаемой стране они будут сиротами, усыновленными королем Бренабором Четвертым: «В то время почти во всех детских книжках были сироты. Положение приемыша было модным и трогательным»[170].

Глава 12

Сиротство по – советски

Детям нужнее кислород, чем воспитание.

И после 1917 года сироты, увы, не остались в прошлом, хотя теперь сюжеты послереволюционной литературы развивались совершенно иначе. Неизбежное обилие сирот в первые послереволюционные годы, естественно, привело к появлению в литературе этого времени героев – беспризорников и советских детских домов. Как отмечает Евгений Добренко, «детская литература 1920–х – начала 1930–х гг. была неразрывно связана с темой беспризорничества и потому прямо выходила на ряд пенитенциарных сюжетов (трудовой перековки, колоний, лагерей, чекистов – воспитателей и т. п.)»[171]. Интересно, что отношение к воспитанию сирот и реорганизации приютов в первые годы советской власти удивительным образом совпадает с программным утверждением американки – героини «Милого недруга»: «Сиротские приюты вышли из моды. Я намерена создать школу – интернат для физического, нравственного и умственного развития тех, чьи родители не могут о них заботиться»[172].

Если вспомнить, как развивалась в 1920–х отечественная педология, впоследствии запрещенная и осмеянная, а потом и педагогика и детская психология, некоторые американские корни советского подхода к воспитанию сирот окажутся более понятными[173]. Воистину высказывания, заимствованные из «Милого недруга», созвучны педагогическим постулатам «Педагогической поэмы» Антона Макаренко (1931), а сам Макаренко отнюдь не скрывает американских веяний: «Скажешь: вот если бы это самое… как в Америке! Я недавно по этому случаю книжонку прочитал, – подсунули. Реформаторы… или как там, стой! Ага! Реформаториумы. Ну, так этого у нас еще нет…»[174] Итак, практические задачи и здесь и там: одеть, обуть, накормить, поселить в сносных условиях, обеспечить свежий воздух, учебу и полезные занятия. Именно этому и посвящена книга Макаренко, где невероятно подробно описывается, как колония для несовершеннолетних преступников постепенно превращается в детскую трудовую колонию. Книгу эту трудно отнести к разряду художественной литературы, это по – своему правдивый рассказ о взаимоотношениях воспитателей и «воспитуемых» с точки зрения воспитателя.