Безразличие - Евгений Константинович Стукалов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну. Я. У меня сон сейчас. Может лучше Лунную мысль. Я видел пир будет до утра. Я прийду потом.
Ждемзз! А Лунная мысль будет?
Ма., ты как-то странно меня держишь…
Да!Я буду , Смер…бес Мальдорор.
Не дрожи совестью, почтеннейшая мысль. Читатель уже знает кто я. Можешь называть как обычно. Ты скажи мне. Луна уже пошла к нему? А то я чето ее не вижу. Слышь, мысль! Как тебе они? Ну, Луна и он?
Мило, но опасно как по мне. Это как-то не так. Ну как бы они отличны. Они просто… я так- то не против…просто…они слишком взрывоопасны.Понимаете?Вы как никто другой должны меня понимать.
Но все же. Это невероятно. А что сегодня будет. Это нечто. Я так рад, что живу здесь среди всего этого, среди мною созданного. О! Мысль, ты до утра побудешь? Ты давно с утренней виделся?
Довольно. Но мне не принципно это. Я не сильно приязняю его. Она довольно … глупая что ли. Или даже наивная. Менее распростертая. Менее искренняя и …
Понял. Ну от и увидитесь. Читателю очень интересны ваши отношения. ХАХАХХА
Думаешь ему вообще интересна истина в этом произведении. Да и вообще интересно ли ему быть.Странная особь этот человек. Особенно читателящие. Они… Как бы зачем вообще читают? Ну правда. Это же неинтересно. Скучно. И опасно. Ну вскоре им покажется так. Для меня это хорошо. Я довольно актуальна для таких.
Ха. Именно. Главное – польза и использование. Остальное – в трухотню. А сейчас я пойду пока к ним. Мысль! И рассказывай ты, дорогой. У тебя это живо и гремяще получается. Увидимся.
Хорошо, Смерть.Дорогой читатель проматывает ошметок листа. И мимолетной минутой пересекает 4 призыв. Да, наш достопочтенный. Наш преминопочтенный. Наш святой миротвворящий и претворяющий. Увидимся в 5 призыве. Можно пойти налить чайку с ледниками сахара, выхлебать его пустынно, и еще семь раз увидеть прекрасный сон о мире, что противоверен войне. Как говорил один важный публицист:
Все суета сует, но я почему-то выбрал ее тару (5 призыв)
Я так боялся и ждал ее охов и богов.
Вот ветер пластически перерос сам себя и сам свою бемоль. Теперь дивится пантократическими диезами стрекозных скрипок. Слышали бы вы их. Ухо бы потом пороли за зависимость. Реки отплясывают центрический вальс с немыми и разноцветными каплями дождя. Мило обнимаясь и болтаясь на цепях суровой словестности. Они говорят о переменах погоды, о недавних коллапсах и неймоверно окружающе шутят. Дубы острят не по годам. Скорее по периодам мира. Кайнозостно и тому ладное. Зайчик выныривают из влокущих в сон нор. В пиджаках, галстуках с морковками в зубах. А старые и уже заросшие опытом земляные кровли начали неистово отдыхать. Так приятно их ласкает каплянные парашутисты.
Вот смертные котики начали мило мяукать на своих вечных друзей – собак. Вот черный мальдокот перелизывает с одной кабинки к другой. И уже на подоконике. Смотрит в окошко, что в миг закрывает пламенной и трескающейся рукой. Взгрустнул и обратился в немилого мухаря. Маленькая такая муха в любую точку пролетит. И он смог. Вот и занял приятное место для наблюдений и усаживается на недобрюхо. И ждет.
Господа! Чего же он ждет? А вы не знаете? Хахахаха. Очень жаль. А я знаю. И готов вам проповедовать сие благое по мере плавления бытия.
Отчего ты грустна, моя милая?
«Луч холодный средь них пышет показать в них всех миры»
Так писал один человек о своем городе. О данном Керченграде. Милый город. Странный. Но милый. Любить его нужно. Стар ты всевселяющий город. Да что город. Тебя назвали Керченградом. С его наболдажными седыми улицами. С его крошащейся набережной. С его ступным парком. Где нет ничего блестящего само по себе. Только люди его украшают. Этот город необходим быть заросшим, облюдованным. Иначе никак.
Вот и начинается. Любой отскук того, что находится за 99 квартирой. Вся это пьяность. Пьяность боли. Ее расшатывание и линчевание метров. Молодой человек. Он нам знаком. Это он. Что не помните? Его языков челны барахтались с Луной на одной плетне. Вздорные вы ребята конечно. Неспешной ковриностью растилается его спокойствие по бортам 99-ой.
Вот она плавленность медленно сочится из его глаз. Думает она не придет, верит, что отпугнул ее. Его слова резкие и тернистые. Они могут и отрубить ума корни. А муха нервно стучит крылами. Теряется, однако перочинность звука среди 99-ой.
Вот и не верится. Он уже собирается падать и бессмертно плакать. Изрыдывая свою несчастную боль. Боль настолько твердую, что лишь стука. Хватает лишь стука двери, раскаченного по 99-ой.
Представить сложно о процессах в его утробях. Сердце отерняется, кишечник разбухает. А душа. А душа верно направляется к двери. Вот она. Пламенно- бледная, худая, облачная. Легким рывком на близкое ее белозурное тело врывается в 99-ую.
Словно не виделись девять с половиной недель. Вцепиласть так, словно ему грозила Господья кара. И чует душой, как не скрывай, чует его боль. Его разочарование. Ожидаемое, но едкое все равно. Легкой растекостью по холстам 99-ой она вычертила контуры его овала души, его назлочастой коробки грехов и ропостей. Вся комната, плавленная в порывах чувств и страха, вкусила холодного укуса их слез. Ну будь этих слез, седой и хромой дом давно бы убыл на мель, под сурковые платья сумерек. А что с ними было бы? Им хоть бы смерть! Нет явного и лицезрительного признака их страха на смерть.
Время…
Он проводит в комнату хрупкую и детскую Луну. И спрашивает – «где слеза сытится, родная моя…»
И глаза вновь заростают корнями соленых потом и водов. Луне так жаль, что она не была раньше. Она снимает с себя белый световый котелочек. Расправляет черные как вечность волосы. Эти корни нерв нежно колят ее облачную мягкую кожу. Добавляет себе страсти. Примешивает к своей напряженности штыков. Вся она накрылась верующей толпой мурашек. Вся она покрыта волнением и калушским и патриотным слухом.
– Что с тобой сдел…сделалось, – едва барикадируя толпу слез, вымоливает она. – Это той непонятливый оскал ума надорвал плоть твоего милого сердца? Это ее работа? Почему тебе сделали так больно тогда? Милый ты мой! Почему всегда ждет лишь топь гнили и страданий. Святой мой! Это моя вина…
– Не глупи. Я молю. Тебя молю. Луна чистейшая
