Цицианов - Владимир Лапин

В России находили убежище и жертвы междоусобиц более позднего времени. Как явствует из всеподданнейшего прошения князя Давида Эристова Рачинского от 20 апреля 1803 года, его дядя Ростом управлял огромным владением в Имеретин (около 10 тысяч семей), но потерпел поражение, подняв мятеж против царя Соломона Великого. Ему выкололи глаза и конфисковали всю недвижимость. Часть ее правитель Имере-тии раздал верным князьям, а часть присоединил к своим родовым владениям. Д. Эристов, повзрослев, сам принял участие в междоусобицах, но попал в плен и, будучи отпущенным на волю, перебрался в 1792 году в Россию. Екатерина II определила ему на первый год пенсион в 1500 рублей, который в последующие годы снизился до 240 рублей. Эристов поселился в Кизляре и обратился с просьбой повысить ему пособие[53].

Выходцам «разного звания» из турецких и персидских владений в XVIII веке платили довольно высокое жалованье. Из них формировались национальные части — грузинские, молдавские, сербские, венгерские, существовавшие «на правах казачьих». Делалось это по ряду причин. Во-первых, казачья военная организация оказалась пригодной для социального «обустройства» иммигрантов, не имевших специальных профессиональных навыков или возможности поступления на службу на правах дворянства[54]. Так пытались ставить под административный контроль разношерстную и склонную к асоциальному поведению массу. Генерал С.С. Пишчевич, серб по национальности, так характеризовал нравы своих сослуживцев: «…Все то было строптиво, развращено, пьяно, и всякий день происходили между ними и обывателями драки и ссоры… и бывало иногда как напившись пьяные между собой подерутся, то со страху обыватели из села вон бегут…»[55] В России XVIII — первой половины XIX века мало кто жил «сам по себе»: крестьяне и мещане объединялись в общины, купцы — в гильдии, ремесленники — в цехи, дворяне — в уездные и губернские собрания, чиновники — в ведомства, казаки — в войска, церковники — в епархии. Корпус иммигрантов постепенно расслаивался на сословия, из которых и состояло тогдашнее российское общество. Кто-то выслуживал (или подтверждал) дворянство, кто-то пополнял ряды купечества, кто-то, устав от приключений, доживал свой век скромным мещанином. Когда в 1780-е годы приток выходцев уменьшился, национальные гусарские (казачьи) полки были переименованы в Ольвиопольский, Александрийский, Херсонский, Константиноградский и Таврический легкоконные полки. Затем после ряда переформирований и переименований они стали основой для нескольких гусарских полков, комплектовавшихся русскими на основании рекрутской повинности[56]. Во-вторых, у правительства под рукой оказывались, как тогда говорили, «кадры» для создания более многочисленных формирований. Уже в 1703 году, за два десятилетия до Персидского похода, велась подготовка по комплектованию в Астрахани армянского полка, который мог служить передовым отрядом российского корпуса в Закавказье, учебным центром для командного состава христианских ополчений, а в последующем — стать ядром будущей армянской национальной армии[57]. В-третьих, само существование таких частей имело большое символическое значение. В 1774 году во время торжеств по случаю заключения Кючук-Кайнарджийского мира в состав специально сформированного эскорта Екатерины II вошли представители из уже упоминавшихся гусарских полков, где служили бывшие турецкие подданные-эмигранты. Это был один из ярких знаков притязаний России на покровительство всем христианам Балкан и Кавказа. В 1811 году Александр I пожелал иметь в составе гвардейского корпуса конную сотню, составленную из грузинской знати. 18 мая 1811 года командующий Грузинским корпусом Паулуччи направил письмо исполнявшему должность правителя Грузии генерал-майору К.Ф. Сталю с просьбой немедленно приступить к формированию такой части. К осени число желающих служить в гвардии достигло 54 человек, но затем, по неизвестным причинам, комплектование грузинской сотни было прекращено[58]. В-четвертых, чины национальных формирований рассматривались правительством как «кадровый резерв» местной администрации. Армия играла важную роль в подготовке лиц, занимавших посты в системе государственного управления. Служба в милиции и тем более в регулярных войсках давала представителям местной элиты великолепные шансы получить ответственную, почетную и (чего греха таить!) доходную должность.

Российская схема управления, сама административная философия, система повинностей и налогов, правила государственной службы — буквально всё покоилось на представлениях о сословном делении общества. Каждый человек принадлежал либо к разряду служилых (дворяне личные и потомственные, духовенство, нижние чины вооруженных сил, казаки), либо к разряду тяглых (крестьяне, мещане, купцы и т. д.). Первые не облагались налогами, не несли повинностей, но обязывались служить. Вторых можно было призвать только в ополчение при чрезвычайных ситуациях. Их главное предназначение — пополнять налогами казну, производить материальные ценности, выполнять разного рода бесплатные казенные работы (ремонт дорог и мостов, доставка грузов, заготовка дров для государственных нужд и пр.). Соответствующим образом строилась и нормативная база: прав не имел никто, но положение в обществе определялось видом и количеством привилегий. Каждое сословие, или, как было принято говорить в XIX веке, «состояние», наделялось рядом идентифицирующих признаков, позволявших не путать дворянского сына с поповичем. Но в процессе присоединения национальных окраин правительство столкнулось с тем, что местная социальная структура не соответствовала той, которая сложилась во внутренних губерниях. Часто тот, кто по местным меркам являлся знатью, недотягивал до статуса «благородного сословия» по стандартам, принятым в России. Положение администраторов, прибывших на Кавказ, в этой ситуации можно уподобить тому, в которое попадает механик, когда выясняет, что весь его инструмент предназначен для работы с деталями, изготовленными в метрической системе, а все детали настраиваемой машины измеряются в дюймах. Ни один ключ не подходит, каждое измерение надо пересчитывать. Одной из важных проблем, с которой сталкивалось военное начальство, было установление прав дворянства для представителей национальных элит. Именно принадлежность к первенствующему сословию позволяла вступить в ряды офицерского корпуса.

В состав российского дворянства были включены остзейское рыцарство, польские магнаты и шляхта, украинская казачья старшина, бессарабские бояре, грузинские тавады и азнауры, финляндские дворяне, мусульманские князья, ханы, беки, агалары и другие категории национальной знати[59]. Это было не одномоментное событие. Остзейцы и финляндцы получили соответствующие права сразу после присоединения Прибалтики и Финляндии к России, на Украине этот процесс растянулся на несколько лет[60]. В Польше и Литве права потомственного дворянства получили магнаты, а многочисленной шляхте пришлось выдержать многолетнюю борьбу за свои привилегии. Вплоть до начала XX века правовое положение значительной части грузинской знати оставалось неопределенным, несмотря на то что еще в 1827 году указом от 24 марта Николай I уравнял ее с российским дворянством. В Кахетии, Имеретии и Гурии необходимые мероприятия были проведены еще в первой половине XIX столетия, в Мингрелии этот процесс затянулся и не был завершен к 1917 году. При определении на службу грузинских дворян власти столкнулись с отлаженным подпольным производством дворянских грамот, различавшихся уровнем изготовления: от грубейших подделок, когда имена царей не соответствовали годам их правления, до шедевров, практически неотличимых от подлинников[61]. До 1917 года не была уравнена в правах с потомственным дворянством и кавказская мусульманская знать, хотя фактически с самого момента присоединения этого края к России туземная элита пользовалась правами дворянства при поступлении на государственную службу. В таком же положении находились калмыцкие нойоны и осетинская знать — бадилаты, алдары, таубии[62]. Это говорит о том, что картина правового поля определения на военную службу была довольно пестрой. Несмотря на отсутствие полной определенности в правах, туземное дворянство могло поступать на военную службу на правах дворянства. Другое дело, что оно далеко не всегда таковым правом пользовалось. Особенно это касается мусульман — согласно переписи 1897 года ислам исповедовало около пяти процентов потомственных дворян. В составе же офицерского корпуса мусульман насчитывались буквально единицы. Исключение составляли азербайджанские ханы и беки, которые охотно шли в армию и зачастую делали блестящую карьеру.