Евангелие от Тимофея - Юрий Брайдер

Яган, к губам которого была приставлена плошка, замотал головой и попытался зажать рот. Двое дюжих болотников осторожно развели руки строптивца в стороны, третий без труда, но довольно бесцеремонно заставил разинуть рот, а когда старик влил туда свое зелье, опять сжал и держал так до тех пор, пока кадык Ягана не задергался, совершая глотательные движения.

Пустая плошка была тут же разбита, и вся компания переместилась ко мне.

Плетью обуха не перешибешь, подумал я, с сократовским стоицизмом принимая предложенный мне сосуд. Напиток не имел ни вкуса, ни запаха, ни цвета, но это была определенно не вода. Головастик повел себя не менее кротко, чем я. Как только третья плошка разлетелась на осколки, все болотники зашевелились и принялись рассаживаться на полу пещеры, поближе к нам. Повинуясь знаку слепого, сели и мы. Прорицатели расположились напротив.

Несколько озадаченный, я стал прислушиваться к своим ощущениям. В животе что-то урчало, чесалась левая пятка, горели израненные колючками руки.

— Видите! — я показал старикам ладони. — Живого места нет. Все трава-репьевка виновата. Вчера мы хотели с ее помощью убежать отсюда. Да только стебель вывел меня не на волю, а в другую, почти такую же пещеру.

— Это Шатун принес нам репьевку, — добавил Яган. — Мы попросили, а он и принес, как будто не догадывался, для чего она понадобилась.

— А придумал все это ты, — внес окончательную ясность Головастик.

Старики, сидевшие перед нами, рассеянно улыбались и кивали, словно поощряя этот поток клеветы и саморазоблачений.

— Забыл сказать, — я придвинулся ближе к слепому. — Тот человек, который носил нам пищу, — погиб. Репьевка задушила его. Это наша вина!

— Его! — Яган показал на меня пальцем. — Только его!

— А ты, значит, ни при чем! Видел же, что трава с семенами! Сам говорил, что это опасно. Нет, все мы виноваты одинаково! — пришел мне на выручку Головастик.

— Мало ли что я говорил! А кому все это первому в голову пришло? Кто нам сказку рассказывал про ниточку? Кто подкоп предлагал сделать? Кто в колодец нырял? Кто он вообще такой? — палец Ягана снова уперся в меня. — Где плавать научился? Откуда Настоящий Язык знает? Почему шерсти на теле не имеет? Он во всем виноват, его казнить надо!

— Сначала тебя! — крикнул Головастик. — Кто на Вершени большой шишкой был? Кто до сих пор трусы носит? Кто с болотниками воевал? Кто нас судом да пытками пугал?

— Про суд вас Шатун предупредил. Если бы не его слова, разве я согласился бы бежать? Шатун с вами обоими давно снюхался, еще когда мы в одной колодке ходили. Слыхал я, как вы по ночам перешептывались. И здесь он вас выручает! Дружки-приятели, — не отставал Яган.

Слова так и перли из нас. Мы давились, захлебывались ими. Не существовало больше ни тайн, ни интимных секретов, ни элементарной порядочности. Даже секунда молчания была мукой. Хотелось говорить, говорить, говорить… И мы говорили, размахивая руками, брызгали слюной, стараясь перекричать друг друга. Знаменитая история с жабой, погубившая карьеру Ягана, выглядела теперь совсем по-другому: он сам придумал этот ход, чтобы поквитаться с одним из соперников, но тот оказался изворотливее и опередил незадачливого интригана. Головастик поведал о том, как ловко он умел воровать на поминках брагу, и как однажды на чужой свадьбе обесчестил невесту, воспользовавшись тем, что к тому времени остался единственным более или менее трезвым мужчиной в округе. Я тоже не отставал: плел что-то несуразное о позабытых друзьях и брошенных подругах, о невозвращенных книгах, просроченных долгах и неисполненных обещаниях.

Однако речи наши постепенно становились все более невнятными, языки начали заплетаться, ораторский пыл иссякал. Старик с зашитыми веками — самый внимательный наш слушатель — наполнил судным зельем новую плошку и протянул ее мне, только мне одному. Прохладный, совсем не противный напиток сразу взбодрил меня. В то время как Головастик осипшим голосом едва цедил отдельные слова, а Яган невразумительно мычал, я подробно и витиевато, с многочисленными художественными отступлениями и философскими экскурсами, изложил всю свою биографию, начиная с ясельного возраста, поведал историю упадка и разрушения Ассирийской державы (по этой теме я когда-то писал диссертацию), объяснил суть и значение основных физических законов, а также принцип действия двигателя внутреннего сгорания.

То, что произошло со мной после третьей чашки, можно определить так: словоизвержение. Послушали бы вы только эту ахинею, в которой Ветхий Завет смешался с квантовой механикой, декларация прав человека с анекдотами сомнительного свойства, инструкция по технике безопасности с популярными песнями, Борхес с Зощенко, география с кулинарией, явный вымысел с бесспорными фактами. Вряд ли кто-либо из присутствующих понимал хотя бы сотую долю из сказанного. Но слушали меня, надо заметить, не без внимания. Змеиный Хвост даже ладонь к уху приставил. И лишь когда я стал нараспев декламировать из «Илиады» песнь восемнадцатую «Изготовление оружия» (никогда даже не предполагал, что знаю наизусть столько громоздких гекзаметров), слепой старик, словно прося пощады, крестом поднял над головой руки. Тяжелая, пахнущая потом и железом ладонь зажала мне рот. Словесный фонтан сразу иссяк. Некоторое время, словно по инерции, я еще бормотал что-то, но вскоре смолкли и эти жалкие звуки.

Прорицатели, собравшись в кружок, совещались шепотом. Чужая лапа убралась с моего лица. Яган и Головастик выглядели стопроцентными покойниками — последние крупицы надежды оставили их. Да и неудивительно, приговор наш читался на лицах болотников яснее ясного. Я попытался ободрить своих друзей, но из этого ничего не вышло: весь мой голосовой, глотательный и даже мимический аппарат был совершенно парализован. Я не мог ни шевельнуть языком, ни откашляться, ни даже сглотнуть слюну. Голова моя беспомощно завалилась набок, челюсть отвисла, горло сипело, как проколотая резиновая камера. Оказывается, кроме пытки молчанием, существует еще и пытка неудержимой болтливостью.

Наконец Прорицатели закончили шушукаться, слепец припал на одно колено и вытянул вперед правую руку, словно для присяги. Все находившиеся в пещере болотники поспешно приняли ту же позицию. Нас троих подхватили под руки и силой поставили на ноги.

— Суд свершился! — объявил старик, не меняя позы. Со стороны могло показаться, что судьями как раз являемся мы, а он, преклонив колени, взывает к нашему милосердию. — Мера вины подсудимых ясна из их собственных слов, ибо ни одно существо, в жилах которого течет кровь, не может слукавить даже после одного-единственного глотка судного зелья. Эти двое, родившиеся на Вершени, совершили немало зла, раскаиваются в содеянном и заслуживают очистительного наказания — смерти. — Старик помолчал, ~и молчание это показалось мне зловещим. — Третий, урод с виду, трижды принимал судный напиток, но и после этого не сказал и слова правды. Речами своими он смущает людей. Никто из Прорицателей не упомнит подобного случая. Этот третий — не человек! Он не рожден ни на Вершени, ни в Иззыбье. Он исчадие тех сил, которые извечно пытаются извести род людской. Он или слуга Незримых, или демон Прорвы. Из древних пророчеств известно, что явление подобных тварей перед человеческими глазами не обещает ничего хорошего. Готовьтесь, братья, к великим бедствиям! Самой страшной и мучительной смерти заслуживает этот вестник горя, но никто не сможет прикоснуться к нему без того, чтобы не навлечь на себя и свой Дом страшное проклятие. Он останется здесь на веки вечные! Пусть ест землю, пусть точит клыки о камень, пусть копит черную злобу. Светлые духи выкуют против него всесильное оружие! Пусть истлевают рядом с ним и эти двое, по собственной воле ставшие прислужниками окаянного врага! Отныне это место проклято! Ни один болотник не появится больше здесь. Да свершится правосудие, братья!