Жестокое милосердие - Богдан Сушинский

Насмерть перепуганный дежурный на четвереньках уползал с дороги в траву. С пистолетом майора в руке Андрей наблюдал, как тот на несколько секунд замер, оглянулся и, смешно виляя непомерно широкими, немужскими бедрами, уползает по равнине все дальше и дальше. Так и не выстрелив, Андрей вскочил на подножку подъехавшего автомобиля.

— Помолись за своих детей! — крикнул он железнодорожнику по-немецки. — Чтобы их никто никогда не предавал!

Поляк уже поверил было, что страшная чаша суда миновала его, слегка приподнялся… и сразу же упал навзничь, в упор скошенный очередью Арзамасцева.

— Зачем?! — заорал Андрей. — Зачем ты его?! Это же чья-то зря погубленная жизнь, черт возьми!

Корбач резко остановил машину, тоже ступил на подножку и растерянно посмотрел на Беркута.

— Он что — скосил его? — и, не получив ответа, все же понял: скосил! — Святая Мария, зверь!

Но Арзамасцев молчал, словно его и не было в кузове, под этим запыленным брезентом. Первым желанием Громова было рвануться к нему, но вместо этого он обессилено упал на сиденье. Что он мог сказать Арзамасцеву? Какими словами корить, каким судом осуждать? Он ведь и сам еле сдержался, чтобы не продырявить ягодицы этому иуде. Впрочем, скорее всего, обычному перепуганному обывателю, знающему, что, расследуя этот инцидент, гестапо его, конечно же, не пощадит. А к тому, чтобы уйти к партизанам или создать собственную группу Сопротивления этот человек еще не был готов. Точно так же, как не готов и к самой войне.

— Почему стоим, Корбач? — Беркут спросил это неожиданно спокойно, словно действительно не понимал причины остановки. — Дорога каждая минута. Нужно подобрать Анну и проскочить через этот переезд, прежде чем сюда нагрянет гестапо или полевая жандармерия.

— Слушаюсь, — по-русски ответил Корбач и, задумчиво осмотрев дорогу, тронул ручку переключения скоростей. — А ведь этот железнодорожник действительно предал. Польские партизаны тоже не пощадили бы его…

— В том-то и дело, что не пощадили бы. Именно поэтому я и не стрелял.

— Тогда скажем себе, что этот слабонервный поляк сам избрал свою судьбу.

Назад, к переезду, интендантскую машину вел сам Беркут. Унтер-офицер, который был старшим на обгонявшей их машине, высунулся из кабины и удивленно посмотрел на него. Не так часто ему приходилось видеть за рулем грузовой машины офицера!

Тем временем Андрей до предела сбавил скорость, давая немцам возможность первыми увидеть то, что они неминуемо должны были увидеть за переездом. И потом еще подождал за насыпью, наблюдая, как солдаты под командой этого унтер-офицера, испуганно оглядываясь по сторонам, кладут в кузов убитых.

«Хорошо бы пристроиться к нему и проскочить городок», — подумал Беркут, провожая взглядом немцев. Но, отъехав на несколько метров от «железки», остановил свою машину и проследил, как, выскочив на переезд, Корбач быстро развернул грузовик вдоль колеи, повел по капоту и по кузову смоченной в бензине тряпкой, чиркнул зажигалкой и бросился к их машине.

Гудок приближающегося паровоза известил всех четверых, что эта пылающая машина окажется сейчас на переезде «очень своевременно».

15

Ливень не утихал третьи сутки, и третьи сутки группа Беркута вынуждена была отсиживаться в каменистом сосновом лесу, где-то в предгорьях Карпат, загнав машину в небольшой распадок между скалами. Но даже в этом распадке почва раскисла настолько, что машина засела, чуть ли не на оси, а лес вокруг превратился в настоящую топь, из которой лишь кое-где, словно вершины гор во время Всемирного Потопа, торчали замшелые колпаки валунов.

В лес они свернули после того, как заметили впереди, за поворотом шоссе, вереницу стоящих грузовиков, а встречный водитель-немец объяснил Корбачу, что эта «пробка» берет свое начало возле усиленного контрольно-пропускного пункта, где полевая жандармерия и какие-то люди в штатском придирчиво проверяют документы и грузы всех военных и гражданских. На его глазах двух офицеров арестовали и куда-то увезли на крытой машине, очевидно, в гестапо.

Беркуту не приходилось сомневаться, что эта проверка задумана была как «торжественная встреча» его группы, поэтому Корбачу пришлось свернуть в лес и почти час везти их каменистым редколесьем, в надежде пробиться к ближайшей обозначенной на карте полевой дороге. Однако внезапно начавшийся ливень утопил их надежду в своих холодных потоках. И вот теперь они третьи сутки томились в прозябшей машине, благодаря при этом Всевышнего, что она оказалась крытой; третьи сутки не могли тронуться в путь, хотя знали, что до границы каких-нибудь пятнадцать километров.

Сейчас машина больше напоминала оставшуюся без лошадей цыганскую кибитку. Продрогшие, пронизанные холодной сыростью обитатели ее ждали появления первых лучей солнца, как спасения. Развести костер было негде. Последнюю банку консервов они по-братски поделили еще сутки назад, а заводить мотор не имело смысла, тем более что горючего осталось всего на несколько километров.

Судя по карте, неподалеку, за речкой, должно было находиться небольшое село. В машине нашлось три немецких плаща-дождевика. Укутавшись в них, Корбач, Анна и новичок группы, Сигизмунд, пошли к нему в надежде раздобыть чего-нибудь съестного и договориться о ночлеге.

Сигизмунд Оржецкий оказался в их группе лишь за два часа до того, как они вынуждены были свернуть с шоссе в этот лес. Партизаны остановились у руин какого-то завода, чтобы Корбач мог немного покопаться в моторе. Все остались у машины, лишь Беркут решил обойти территорию и осмотреть окрестности. Это-то любопытство едва не стоило ему жизни.

Дойдя до наиболее разрушенной части длинного заводского корпуса, он остановился, чтобы полюбоваться небольшим, с довольно живописными берегами, озерцом и, задумавшись, чуть было не получил нож в спину.

Андрей до сих пор не мог определить: услышал ли он у себя за спиной какое-то движение, или же сработало предчувствие, заявили о себе инстинкт самосохранения и какое-то, выработанное им уже во время войны и многолетних тренировок, подсознательное ощущение опасности. Как бы там ни было, оглянулся Беркут именно тогда, когда человеку с занесенным ножом осталось ступить до него два неслышимых — по густому травяному ковру — шага, которые более опытный убийца мог бы преодолеть в стремительном кошачьем прыжке.

Это уже потом Андрей поймет, что случай свел его с неопытным и хилым — худощавым, со слаборазвитой мускулатурой — парнишкой лет семнадцати. А тогда, резко оглянувшись, он встретился с полным ненависти взглядом убийцы. Встретился, замер, и лишь молниеносная реакция позволила Беркуту в последнее мгновение отшатнуться, так что нож всего лишь пропорол его ремень. И тут же отбил второй удар — неумелый, однако нахрапистый, и для любого не обученного приемам офицера вермахта — убийственно неотвратимый.

Лейтенант обезоружил Сигизмунда (это он уже позже назвал себя), однако юркий парнишка ужом выскользнул из рук, отполз, дотянулся до куска кирпича, и Беркуту пришлось еще раз обезоруживать и сбивать его с ног. Но даже поверженный, Сигизмунд все еще пытался впиться зубами в кисть Андрея и, ожидая смертного мгновения, неокрепшим еще голоском сумел прокричать-прохрипеть: «Нех жие Жечь Посполита!»

Беркут даже не решился ударить его. Нож сунул себе за пояс и, захватив новоявленного мстителя на болевой прием, привел к машине. Несколько минут он, Корбач и Арзамасцев пытались убедить парнишку, что они не немцы, поговорить с ним, однако Сигизмунд упорно не доверял этим людям. Даже то, что Кирилл говорил по-русски, не производило на него абсолютно никакого впечатления.

— Прикончить его, чтоб не выдал, — заключил Арзамасцев, первым убедившись в безнадежности допроса. — Сигизмунд понял его, еще раз крикнул свое: «Нех жие!…», но в это время вернулась отлучавшаяся по своим делам Анна, и Сигизмунд, как-то сразу признав в ней польку, словно бы переродился.

Еще через полчаса они уже знали, что он — из древнего дворянского рода, в котором все мужчины были военными, и что в начале войны, получив сообщение о гибели своего отца-полковника, он создал небольшую патриотическую организацию «Орлы Полонии», строившуюся по принципу масонской ложи.

Через месяц в эту организацию уже входило двадцать два бывших гимназиста (Сигизмунд считал это большой силой), и она ставила своей целью поднять всенародное восстание, чтобы не только освободить Польшу от гитлеровцев, но и возродить в ней королевскую монархию, как единственно приемлемую для Польши форму власти. Причем не такую «гнилую» монархию, которая существовала в этой стране в течение нескольких столетий, и при которой каждый новый король избирался элекционным сеймом, что неминуемо приводило к кровавой вражде дворянских кланов, а настоящую, династическую, традиционно-европейскую.