TANGER - Фарид Нагим

— Нет, — испугался я.

— Блядь… Матушка, у тебя презервативы должны быть. Матушка!

Она сонно покачала головой и отрицательно промычала.

— Вот блядь, проститутка! Посмотри у нее в пальто.

В одном кармане я нащупал упаковку с таблетками, жевательные резинки, а в другом лежали презервативы.

— Я же говорю, мужик.

Я выпил еще. Водка была как вода.

— Герман, это водка?

— Ну конечно водка, ёк макарёк!

Я ушел и разделся в ванной до трусов, подергал член: «Отец, ты будешь сегодня работать или нет, а?»

Хотел выпить еще, но не стал. Хули пить, действительно. Яна храпела, Герман беспомощно склонился над ней, беспомощно посмотрел на меня.

— Вот блядь, а! — сказал он. — Если, бля, всё по любви, они наглеют до предела. А если переебать ей, у меня же самого не встанет тогда.

— А ну-ка иди сюда!

Я наступил одной ногой на кровать, рванул Яну и усадил. Резкими грубыми движениями, подбрасывая ее руки, дергая за волосы, стянул через болтающуюся голову кофту. Расстегнул лифчик. Бледные кончики холодных маленьких грудей вздрагивали вразнобой, красные полосы под ними от жестких косточек. Она мычала.

— Работать, матушка, работать, — суетился Герман.

Я перевернул ее на спину, приподнял и положил на колено. С каким-то наслаждением сдергивал ее трусики с обеих сторон, стягивал с бесконечных ног этот черный лохматый жгут, я хотел быть особенно грубым, агрессивным и умелым. Она мешала мне. Я хлопнул ее ладонью по белой большой половинке, зная уже, что Герману это понравится.

Яна замычала.

— Работать, матушка, работать, а ты что хотела?!

Наконец снял их и стал скручивать черные чулки. Казалось, что ее ноги состоят из трех частей.

— Не надо, оставь, оставь, так лучше!

Да, так было лучше. Черное красиво оттеняло белизну ее ног. В этих чулках она казалась особенно голой. Я видел, что Герман с благодарностью и уважением смотрит на меня.

Он забрался на кровать, прислонился к спинке и широко раздвинул колени. Я грубо подтянул Яну, одной рукой стянул свои трусы и встал сзади. Герман пододвинулся и прижал ее голову к себе.

— Работать, матушка, работать.

Я сильно сжал ее половинки, раздвинул их и жестко терся об нее своей пустотой, бился лобком и болтающимися холодными яйцами. Ее длинные волосы разметались и накрыли бедра Германа, голова по-кошачьи двигалась вверх-вниз. Я видел ее длинную шею с ложбинкой под затылком, заострившиеся плечи. У нее было дорогое тело, дороже, конечно, ста долларов. У меня никогда не было такой красивой девушки. И я понял, что мне не нравится ее тело проститутки, казавшееся особенно вялым, ватным, чужим и кукольно послушным. Она словно была одета в костюм женщины. Это тело можно было повернуть так или эдак, раздвинуть ноги, сдвинуть, перевернуть, повесить на пальцы елочные украшения, все, что угодно, но только не любить его. Она мучительно не возбуждала меня. Я отстранился, сжал её лобок ладонью и приподнял.

Она дернулась и что-то хотела сказать с полным ртом. Я ласкал ее пальцами. Она снова дернулась и что-то промычала. Вырвала голову.

— Что он там делает? Пусть не делает, — задыхаясь, сказала она. — Мне не нада, бля-о…

Кисло пахло слюнями. Я толкнул ее к Герману, надавил, прогибая талию, и снова ласкал и ласкал ее. Она сжала длинными пальцами простынь, комкая и собирая ее. Она двигала ногами, приподнимала пятки. Видно было, что она хочет вытянуться. Я не знал, что мне еще сделать с нею, механически ласкал ее, толкая на Германа, и он дергался.

«…что ла-ла-ла колокола, и ты войдешь в распахнутые двери… что ла-ла-ла колокола, и ты…»

Я видел его странное, обмякшее и уставшее лицо, подслеповатые, будто бы удивленные глаза. Он сидел, широко расставив голые колени, и смотрел на меня с каким-то странным вызовом. Я снова терся об ее холодные выпуклости своей кожаной тряпочкой, подталкивал ее и равнодушно смотрел на то, отчего раньше просто бы задохнулся, поперхнулся бы кровью. Проклятье… Пятки ее увидел с жесткой, растрескавшейся кожей, и они были грязные. Из-за этих черных пяток мне так жалко стало ее, и еще от этого у меня вдруг отяжелело снизу, набрякло и приподнялось чуть-чуть. Я пропустил его в презерватив, сморщившийся, хрустящий, широко раздвинул и просто вложил, чувствуя сквозь пленку только сухой жар ее влагалища. Она вздрогнула и промычала, я крепко сжал ее талию, потянул на себя, чувствуя, как он распрямляется в ней, и замер. Голова ее остановилась, она пошевелила бедрами. Я чуть отодвинулся и сильно вошел в нее, ударив своим лобком, они оба вздрогнули. Я понял, что это нравится Герману. Я сжимал ее все крепче, и входил все резче и грубее, все сильнее бросая ее на Германа. Ему нравилась моя сила и грубость, ему нравилось вздрагивать от моих ударов. А она все вытягивала и вытягивала из Германа этот бесконечный шланг. Я входил в нее все сильнее, приподнял ее громоздкую, голенастую ногу и грубо тыкал в нее сбоку. Я все бил и бил через этот странный переходник в Германа и смотрел, как он дергается и вздрагивает от моих ударов, а он смотрел на меня с вызовом и благодарностью.

Она сильно замычала, не останавливаясь, однообразно двигая головой вверх-вниз.

— Что, матушка? — сказал он. — Больно?

Она все клевала и клевала низ Германа. И я вдруг вместо нее почувствовал, как я ненавижу Германа.

— Теперь наоборот, — сказал он.

Мы поменялись местами, и я своим членом снова почувствовал и поразился, какие у нее большие мягкие губы. Она, наверное, даже не заметила, что поменялось что-то. Герман встал. Его блестящий член плавно водило из стороны в сторону, как куклу на ниточке. Он спешил, сжимал его одной рукой, а другой теребил презерватив, надорвал упаковку зубами, он боялся, что за это время член опадет.

Герман попросил меня войти в нее и прижать к себе. Я почувствовал, какая у нее маленькая грудь и колючие соски. Герман задел пальцами мой член, потом задел яйца.

— Герман, ты в зад ее, что ли, хочешь?

Яна замычала и дернулась, я сильнее прижал ее.

— Герман, крем после бритья мой хотя бы возьми тогда, вон.

— Где?

— В первом ящике стола.

Он послушался меня. Он смазывал член и задевал меня пальцами.

— И у нее там смажь, смажь, тебе же лучше будет.

Он пытался войти в нее. Прицеливался. Вошел. Плечу моему стало горячо, и я услышал, что она плачет.

— Герман, не надо, она плачет, бля!

— Да они все плачут, вот сейчас переебу ее! — он снова задел мои яйца. — Ты в ней?

— Да, Герман, да!

Сквозь тонкую перепонку я чувствовал своим членом упругое движение Германа. Она всхлипывала.

— Ты тоже двигайся! — он снова задел мои яйца. — Ты в ней?

— Да.

Я тихо двигался и чувствовал через нее наше совместное трение. Он смотрел на меня, как бы обозначая глазами, это наше соприкосновение сквозь ее тонкую стенку.

Он бился все сильнее, и мне становилось тесно в ее влагалище, я просто держал его там. Она сильно вжималась в меня низом, чтобы как-то выскользнуть из-под Германа. Я ждал, когда он кончит. Она скользила между нами скомканным и потным мешком. «А он пьяный… Герман, когда же ты уже кончишь, бля, а?!»

— Ты тоже… тоже… трахай… её!

Он напрягался и снова опадал. Стискивал челюсти, катал желваки, кончики его волос мелко встряхивались. Пот капал со лба. Он быстро отирал лицо ладонью и снова надувался, и не мог. Кровать передвинулась и стала стучать об стол. Я подставил пальцы.

— Т-ты… тоже трахай ее! Ты в ней?

Он подталкивал свой зад рукою и не мог. Я вместо нее уже ждал и мучился, когда же он кончит.

— Кричи, кричи что-нибудь, — сказал я в ее ухо.

Но она молчала. Герман отвернул лицо, вена набухла и двигалась по шее… какая-то сила колотила его об нее, покривились губы, обнажая зубы… и он у него выскользнул. Дрожащей рукою, уже без всяких усилий… снова погрузился в нее. Его бросало на нее и снова отталкивало, его водило из стороны в сторону, пригибало к ее спине, а потом отклоняло назад, трясло его голову, напрягало и скручивало все его мышцы. Он опять стиснул челюсти и бил и бил, бесконечно приближаясь, нагоняя, и уже гримаса начала кривить и как-то расслаблять мышцы лица.

— Нога! Нога! — громко застонала она и стала выпрямлять ногу.

Герман отодвинулся и бил.

Она выпрастывала ногу, а он отодвигался, дергал ее за собой и снова припадал к ней. Я поймал и крепко сжал скользкую руку Германа, потянул на себя, будто Яны уже не было между нами. Он стукнулся об нее, стукнулся еще раз, уже мимо, уже неважно куда.

Его еще раз встряхнуло и убило.

Они оба лежали на мне, и казалось, даже не дышали. Сирена автомобильной сигнализации на улице. Кто-то стучал в дверь. Потом снова постучал. Тишина.

Герман откатился, отечески и как-то независимо, похлопал меня по руке. Долго пил сок. Потом ушел в туалет.