Весы - Павел Вежинов

Она не отвечает. Я смотрю на нее краешком глаза, бегло, потому что навстречу по узкому шоссе катит «зе-топ». Молодая женщина, очень красивая, желто-русые волосы небрежно падают на плечи. Пляжное платье, синее-пресинее с большим вырезом. Темный лак на ногтях. Лицо невеселое и задумчивое.

– Думаю о детях. Сама уехала, а их бросила одних, как цыганят.

– Раньше надо было думать, – говорю я. – А не сейчас… Мы уже скоро будем на месте.

– Не будь циничным! Мне ты этим не понравишься!

– Я и не стремлюсь нравиться. Особенно женщинам, которые рвут на себе волосы задним числом. Человек должен вовремя думать о том, что делает. И отвечать за свои дела.

– А ты готов отвечать за свои?

– Да, конечно. Если понадобится.

– Осторожно! – вскрикнула она…

… Это вскрикнула Лидия. Воздух был светлый, равнина пустая и голая, в небе висели белые купола вершин. А прямо на меня по прямому гладкому шоссе летел грузовик. Старый разбитый грузовик с зеленым кузовом, над которым поднимались клубы белой пыли. Наверное, он возил известку или что-нибудь в этом роде. Только теперь я заметил, что еду по его полотну. Не очень быстро, но по его полотну. Он как будто не замечал меня. Я спокойно взял правее, и грузовик как бешеный промчался мимо, обдав меня белой пылью.

– Что это ты? – спросила Лидия, и я увидел, как сильно она побледнела.

– Ничего, испытываю нервы.

– Мне даже показалось, что ты потерял сознание, – призналась она. – Глаза у тебя были совсем стеклянные.

Через полчаса мы уже сидели на террасе отеля в Боровце. На глубокой эллипсовидной террасе, похожей на палубу океанского парохода. Низкий белый парапет, перекрашенный недавно, судя по натекам краски на мозаичном бетоне. Навели желтых и синих полосочек, черт бы их побрал! Белые вершины Рилы куда-то исчезли, вместо них к поляне опускался склон горы, как щетинистый бок спящего зверя. Старый сосновый лес, очень старый. Густой, насыщенный запах смолы щекотал ноздри. Я чувствовал себя здесь неуютно, меня что-то раздражало. Наверное, плоское жестяное озерцо паркинга с разноцветными спинками машин – желтых, синих, оранжевых; только моя, слава богу, была цвета слоновой кости.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – спросил я.

– А ты?

– Мне нельзя, я за рулем.

– Тогда что ты мне предложишь?

– Бокал белого французского вермута со льдом, пошутил я.

Вскоре явился официант. Красный смокинг, черная «бабочка», а скуластая самоковская физиономия небрита по меньшей мере дня три. Белого французского вермута, конечно, не было, зато был красный итальянский. Слегка согретый красный вермут безо льда и без лимона. Когда Лидия выпила третью рюмку, я спросил:

– Ты знаешь такую молодую женщину, с прямыми светлыми волосами. Довольно красивую. Кто она?

– Это Зденка, наверное, – с отвращением заявила Лидия.

– Кто эта Зденка?

– Она была твоей любовницей… Лет пять – шесть назад…

– Расскажи, – попросил я.

– Это уже наглость, не в твоем стиле, – грубо ответила она.

Взгляд у нее был совершенно безучастный, почти мертвый. Наверное, он всегда становился таким, стоило ей выпить.

– Лидия, я тебя прошу, пойми меня. Пусть даже это наглость. Но я сейчас борюсь за каждую капельку памяти. Расскажи мне что-нибудь об этой женщине.

– Что там рассказывать, была твоей любовницей одно лето. Ты сбежал вместе с ней в самый Ахтополь, не стыдясь ни меня, ни ее троих детей. А старшему было лет десять.

– Серьезно? Сколько же ей было лет?

– Около тридцати. Что ты хочешь от чешки, они же не думают, когда рожают.

– Но она говорила по-болгарски.

– Да, она родилась и выросла в Болгарии… и очень рано вышла замуж за чеха… то ли артиста, то ли писателя… Ты по ней прямо с ума сходил. Но как бы там ни было, отделался ты легко: она вернулась к мужу.

И Лидия нервно опрокинула рюмку, которая и так была совершенно пуста.

– Лидия, это не все, – сказал я.

– Конечно, не все! – отозвалась она раздраженно. – Потом Зденка вернулась в Прагу и развелась с мужем. А ведь, в сущности, была очень неплохая девчонка, добрая и простодушная, хотя и до нелепости красивая. Конечно, интеллекта у нее не хватало, вот и осталась на бобах. Ей ты тоже сломал жизнь, как… – она посмотрела на меня своими мертвыми глазами и резко сказала, – раз ты такой наглый, закажи мне еще вермута!

Не говоря ни слова, она выпила еще две рюмки. Я тоже молчал, – нам больше нечего было сказать друг другу. В обратный путь мы отправились еще засветло. Кажется, она немного успокоилась, но продолжала молчать. Я чувствовал, что сейчас она ненавидит меня куда яростнее, чем любила когда-то. Да какого дьявола? Что это за непонятная стихия у людей? Почему им надо обязательно обрушить на одного человека всю свою любовь? А потом – и всю ненависть? Все люди на свете похожи Друг на друга, зачем внушать себе, что один из них – какой-то особенный и неповторимый, и на него одного обращать все ураганы своих чувств. Ведь настоящий ураган качает не одно дерево, а весь лес…

За весь вечер Лидия так и не сказала ни слова. Мы молча поужинали, потом она ушла в холл и включила телевизор. Я услышал какую-то отвратительную эстрадную песню и был уверен, что ее исполнители под стать песне, если не хуже. Мне ничего не оставалось делать, как убраться к себе в кабинет. Теперь-то и я знаю, как это страшно, когда двое под одной крышей молчат. Куда страшнее, чем если бы они осыпали друг друга упреками. Это, конечно, еще не ад, но одно из самых пустынных и безнадежных его преддверий. Но тогда я не чувствовал этого так, как почувствовал бы в нормальном состоянии. Я просто не сознавал за собой вины. Как я могу отвечать за что-либо, чего не делал? Если поступка нет в памяти, это все равно, что его вообще не было! Вот как я думал. Я уверен, каждый меня поймет. И никто, конечно, меня не оправдает. А как мне оправдать Лидию? Я очень хорошо понимал, что она находится под влиянием чувств. Но ведь не может и в чувстве не быть хоть какой-то доли рассудка. А в рассудке – какой-то логики. Так я тогда думал и был совершенно прав, теперь я это знаю. Напрасно люди пытаются оправдать свои безумные поступки взрывом чувства-гнева или ярости, например; на самом деле в этих поступках выражается их настоящая суть.

На другое утро она подала завтрак и куда-то исчезла. Нет, дома ее не было: я слышал, как вызывающе резко хлопнула входная дверь. Что будешь делать в одиночестве, – и я достал из книжного шкафа «Анну Каренину». Я не мог сделать более неудачного выбора для того состояния, в котором находился. Я читал около часа и забросил книгу в полном отвращении. Пустота и бессмыслица. Неужели действительно люди так неподвластны самим себе? И если так, в каком же страшном мире мне суждено жить! Как понимать таких людей и как с ними справляться? Придется стать таким же, как они, другого выхода нет. Мне вдруг захотелось увидеть доктора Топалова.

– Вы хорошо выглядите, – сказал он. – Куда лучше, чем в прошлый раз, конечно.

Еще и конечно! Интересно, откуда он это взял – догадался по блеску в глазах, что ли? Или по тому, как виновато я пожал ему руку? Он явно обрадовался, увидев меня, и даже встал, чтобы поздороваться. Но поскольку я молчал, он заговорил первым:

– И все-таки что-то произошло, правильно?

– Да, есть кое-что, – ответил я.

И подробно рассказал ему обо всем. В том числе и о нашем разговоре с Лидией. Он слушал, не перебив ни разу, и потом сказал:

– А теперь я попрошу вас вспомнить как можно точнее. В то время, когда вы видели все это как живую действительность, было ли в вас какое-либо чувство? Чувство к женщине например. Все-таки она была вашей, простите, любовницей; тут трудно остаться равнодушным.

– Я был совершенно равнодушен! Вернее, бесчувствен!

Он откинулся на спинку стула, явно шокированный моим решительным ответом. Потом тихонько пробормотал:

– Любопытно… Очень любопытно…

– Что именно? – сдержанно поинтересовался я.

– Да ведь здесь – ключ к весьма важной научной проблеме. Существует ли память чувств? Любой нормальный человек скажет вам: конечно, существует, а как же! Каждый помнит свою первую любовь. Или ужас, пережитый во время бомбардировки… Но наука склонна отвечать на этот вопрос отрицательно. Она считает, что эмоция – совсем непосредственное явление, которое возбуждается и угасает. А то, что мы принимаем за эмоциональное воспоминание, по существу, – заблуждение. Наша память, или наше воображение, восстанавливает факты или обстоятельства, в которых возникла эмоция, и она появляется снова. Конечно, уже слабее и бледнее, чем в действительности.

– Это неверная теория! – решительно заявил я. Он с любопытством взглянул на меня.

– Почему вы так считаете?

– Я ничего не считаю. Просто чувствую.

– Но чувство – еще не разум!

– Откуда вы знаете?

– Так утверждает наука.

– Простите, вы что, принимаете меня за кретина? – раздраженно спросил я. – Какое же доказательство – ваша наука? Сегодня у нее одно, завтра – другое.