Реки золота - Адам Данн

— Ловко это было сделано, — говорит Н негромким, чуть хриплым голосом, от которого мой болт начинает утолщаться и шевелиться в брюках словно большое, пробудившееся от сна животное. Когда выходим наружу, вижу «тойоту»-«джерсейскую корову», замедляющую ход, чтобы посадить троих шумных приезжих, слишком пьяных, чтобы опередить меня. Хватаю Н за руку (это первое прикосновение, первый физический контакт за вечер, сравниться с ним не может ничто, никакой наркотик не вызовет такого ощущения, никакая фотография не передаст потрясения и восторга), распахиваю дверцу с противоположной стороны. Пьяные поросята слишком поздно понимают, что происходит, а я отдаю распоряжения водителю спокойным, решительным тоном. Нам повезло: эти пьяные только бранятся, когда мы отъезжаем (правда, один из них блюет на другого). Быстрый взгляд на водителя и его лицензию, дабы убедиться, что он не из людей Резы. (Встречаться не по работе с ними опасно. Не нужно, чтобы тебя часто узнавали, это может пролить свет на наш бизнес — во всяком случае, так говорит Реза.) Все отлично, и я могу полностью переключиться на богиню, сидящую рядом со мной с насмешливой улыбкой и подпирающую голову указательным пальцем; уличные фонари на Хьюстон-стрит создают ей неземной ореол (эта женщина — мой кумир).

— Ты всегда такой? — спрашивает она.

Голос ее или самоуверенность напоминают мне о X?

— Только по понедельникам, — отвечаю я, стараясь придвинуться к ней чуть ближе. Задача не из легких: пытаться выказать максимум интереса и вместе с тем казаться равнодушным. Наша игра всецело построена на видимостях. — Ты действительно познакомилась с Дагмарой в вечернем клубе?

— Ты правда просто фотограф?

— Правда. Но не только.

Н смеется, жемчуг превосходных зубов окаймлен коралловым бархатом. Я чувствую прилив облегчения в груди. Смех — это точка опоры, на которой поворачивается рычаг соблазнения.

Когда ее смех замирает, воцаряется восхитительно полная тишина, и мы глядим в глаза друг другу. Очень медленно, мягко и осторожно кладу свою левую руку на ее правую.

Я мысленно отсчитываю секунды, каждая отдается в ушах и деснах, и вдруг чувствую, как ее пальцы (сильные, гибкие, сулящие много приятных ощущений) сплетаются с моими. Она очень по-женски опускает голову, издает сдавленный смешок и отворачивается, перебирая свободной рукой волосы.

Traci,[20] Дагмара.

Сегодня вечером «Ефа» находится на верхнем этаже старого Той-билдинга на Мэдисон-сквер, на западной стороне оси, где Пятая авеню, Бродвей и Двадцать третья улица пронизывают друг друга. В южном конце ее находится Флэтрион-билдинг, неукротимый даже в оболочке копоти и грязи, вызывающе провозглашающий свою непотопляемость в это и в другие тяжелые времена. Вдоль его восточной стороны находится Мэдисон-сквер, некогда место телепередач на открытом воздухе, парадов пакистанцев, нелепых очередей за горячими сосисками дизайнеров, странных концертов мертвого металла и собачьих бегов, одна из выгульных площадок самых породистых щенков в городе. Теперь окружавшие ее корпорации потерпели крах, попытки превратить их оболочки в роскошное жилье тоже, остались только покрытая трещинами шестиугольная брусчатка и заросшие сорняками клумбы, где бродяги (помешавшиеся от разбавителя краски, который они пьют из бутылок на скамейках у автобусной остановки в северном конце парка) пытаются плавать. Самое лучшее время здесь перед закатом (на крышах, разумеется, — после наступления темноты находиться поблизости от парка небезопасно), когда западный фасад бывшего здания Нью-Йоркской компании по страхованию жизни (теперь приобретенного теми же арабскими предпринимателями, что прибрали к рукам магазин Барни) окрашивается в розовый цвет.

Мне нравится вид сверху на Мэдисон-сквер. Н как нельзя лучше подошла бы для этого обрамления. Я мог бы сделать с ней целую серию фотографий и уверен, что Маркус так-его-перетак Чок оторвал бы ее с руками.

Вход в «Ефу» обычный: звонишь, называешь пароль громилам-охранникам, стоящим за дверью у грузовых ворот в конце аллеи, и входишь внутрь. В вестибюле темно, экономят электроэнергию, но лифты работают (потому что владельцу здания платят покровители «Ефы», или лишившиеся права собственности шефы вроде Мэтта Гамильтона, Ахтара Наваба, или, возможно, кто-нибудь типа Резы). Я с удовольствием вижу, сколько голов поворачивается к Н, когда мы идем к лифтам, и с еще большим удовольствием — как из-за возбуждения или кондиционеров соски Н выпирают сквозь тонкую ткань платья.

Разумеется, мы входим в кабину лифта только вдвоем.

Вот как это происходит.

Может ли быть у нежности вкус? Губы Н — кучевые облака, обернутые розовыми лепестками, но челюсть у нее твердая, язык упругий, подвижный. Груди выпячиваются наружу, к моим дрожащим пальцам. У этой женщины есть сила и самообладание — об этом свидетельствовала ее осанка, когда мы шли по аллее под руку мимо толп завистливых зрителей. Я мог забыть обо всем с такой женщиной, как эта, с такими губами.

Дверь открывается, и мы, с трудом оторвавшись друг от друга, выходим наружу, в рай. Демонстрационный зал для бессмысленных товаров преображен в просторную арену для серьезного дела гедонизма. Стойка (возведенная наскоро, разборная, но подсвеченная сзади и снабженная портативными холодильниками и посудомоечными машинами, подсоединенными к магистралям здания) занимает все поле зрения. Постоянно работают не меньше трех барменов, обслуга раз за разом заполняет грузовой лифт бутылками из тайника в грузовом фургоне. Здесь Крис, чернокожий Адонис с привлекательным лицом, могучим телосложением и поврежденными коленями (теперь искусственными); Сонг-хи, гермафродитка-кореянка с отбеленными волосами и следами от уколов на обеих руках, которые она всегда прикрывает длинными рукавами (я видел их, когда снимал ее голой для журнала «Циклон Б» — пришлось воспользоваться одним из псевдонимов, чтобы избежать осложнений между изданиями; если когда-нибудь увидите фотографию за подписью Джанни Джованни Франгипанни, знайте — это я), и В, тонкая черноволосая лесбиянка с повязкой на глазу (однажды я с ней провел темную бурную ночь; она никому об этом не говорила, я тоже).

Потом, здесь штатные девицы.

Штатные девицы в «Ефе» легендарны, их выбрала за красоту и обаяние еще более легендарная ЛА, одна из покровителей «Ефы». Я ни разу не встречался с ней, но туманное прошлое и изощренность в эффективном создании куртизанок двадцать первого века возвысили ее до почти мифического статуса. Она появилась на сцене сразу после одиннадцатого сентября и сделала себе имя у самых завалов (как ухитрялась действовать прямо у полицейского кордона, не представляю), медленно продвигалась на юг и на восток, влезая в растущие кредитные потоки возрождающегося финансового сектора. Я слышал, что ее первый поручитель нажил деньги на соевом молоке, но разорился несколько лет назад, когда цены на продовольствие начали расти. Не знаю, каким образом ЛА была связана с Резой, но они вместе создали несколько первых точек после катастрофы десятого года. Как бы тогда у них ни шли дела, сейчас они существуют совершенно раздельно, и в разговоре с Резой не следует упоминать ее имени. Они друг друга терпеть не могут, но поскольку он снабжает рынки, к которым ЛА не имеет отношения, сосуществуют, пусть и беспокойно. ЛА занимается главным образом организацией вечеринок. Она создала замечательную систему расчетов со своими деловыми партнерами (сюда входят подкупаемые ею домовладельцы, полицейские, пожарные, электрики, от которых она откупается), никогда не связывалась с наркотиками (ее считают помешанной на фитнесе) или (как многие ошибочно полагают) с проституцией. Тот и другой рынки успешно обслуживает Реза, на жалованье у него состоят много благодарных таксистов и небольшая управленческая группа смекалистых операторов, таких как ваш покорный слуга. Девицы ЛА определенно не проститутки. И не девочки для развлечений в обычном смысле слова. Они не поют и не танцуют (мы дошли до того, что таланты уже не нужны). В сущности, они модные аксессуары. Им платят за то, чтобы вечеринка хорошо выглядела. ЛА превратила признание простого факта (вы захотите пойти на вечеринку, где много молодых красивых женщин, и там остаться) в сенсационный бизнес. Она пробилась во все модные журналы (чрезмерные льстивые восхваления, множество дешевых фотографий на уровне кромки одежды), в газеты, в программы теленовостей (заламывание рук, стоны о коррупции, пороке, росте заболеваний и наркомании, о стяжательстве в эпоху морального упадка, и т. д. и т. п.). Никому не нравится видеть преуспевающую женщину (особенно безработным мужчинам), к тому же так процветающую в такое время, как это.

И разумеется, здесь компания. Имя ей легион. Старики (которым за тридцать, получающие льготы) и моя клиентура. Тут Камерон и Кайл, Дилан и Райан, Такер и Тинделл, Форрест и Саванна со своими девицами (привлекательными) — все они заискивающе таращатся на Н. Ее окружают, но она восхитительно сохраняет спокойствие среди пустой лести и бессодержательной болтовни. (Теперь задача в том, чтобы отойти за пределы слуха, чтобы делать дело, но не дальше расстояния вытянутой руки. Никак нельзя оставлять здесь в одиночестве такую женщину как Н — слишком много хищников ожидает своего шанса. Мне ли не знать, я один из них.) Я позволяю девицам и геям кудахтать, жестикулировать и ржать возле нее, а тем временем строю в очередь их любовников. Практичнее отправлять их группами, и обычно они идут по трое (легально таксист должен пустить четвертого на переднее сиденье, но сажать пятерых противозаконно, это ни к чему), после того как тайком отдают мне пачки сотенных. Деньги отправляются в специальный карман (никогда, ни в коем случае, не мухлюй с деньгами — это правило не только мое, но и Резы). Сегодня ночью должно быть полнолуние, они выстраиваются цепочкой, как лемминги. Я прошу Тинделл принести нам по особому коктейлю Криса. Это восхитительная смесь свежего лимонного сока, имбирного пива и — если Крис тебя знает — щедрой добавки виски «Олд плантейшн», взбитая до пены и поданная с наскобленным льдом; то, что я с Н, приводит меня в тревожное настроение. Тинделл возвращается с напитками, и тут Н притягивает меня к себе и спрашивает: