Реки золота - Адам Данн

Вот почему я никак не перестану думать об Эйяде. Никто никогда не крал денег у Резы, не знаю даже, зачем и пытаться. Деньги в этой операции крутятся большие, ты получаешь из них ровно столько, сколько зарабатываешь. Вот почему я остаюсь на этом уровне, а не поднялся туда, где находится Принц Уильям. Разница между нами вот в чем. Он знает, что ему нужно таким образом зарабатывать на жизнь. Я не рассматриваю это как долговременное занятие. Есть другие дела, которыми хотел бы заниматься, не связанные с пытками и убийствами таксистов. Конечно, там нет и «легких сорока» и оплачиваются они не так, как платит Реза. А мне нужны деньги, никуда не денешься. Фотографии мод стоят достаточно дорого, но занятие это ненадежное, со временем все больше журналов, дизайнеров, магазинов сходят со сцены. Слишком рискованно делать на это жизненную ставку. А товар Резы как будто постоянно пользуется спросом.

Я знаю, что мог бы делать для него больше. Резе пригодился бы организатор, человек, поднявшийся снизу и знающий его систему, тот, кому он может доверять. Человек, чья работа стоит больше десяти процентов, которые он мне сейчас платит. Я только не уверен, что это занятие для меня.

Еще через полчаса требуется вторая четверть товара, на сей раз компашке из «Нисходящей спирали» в Нижнем Ист-Сайде. Возможно, я люблю это место не так, как следовало бы, там полно коллег-фотографов, но и слишком много наркоманов, слишком много кокаина и героина. Странно от меня слышать это? Не думайте так. Я не имею дела с наркоманами, точка. Зачем рисковать? Закоренелые наркоманы непостоянны, лишены здравого смысла, привлекают к себе внимание глупейшими выходками. Эта компания слишком пресыщена, слишком глупа, слишком опустошена и потому всегда хочет добавить. К тому же финансовое положение этих типов так же нестабильно, как их личности. Моя клиентура (со временем тщательно подобранная) состоит из более рассудительных людей (если они хотят словить кайф, то делают это осторожно, в укромной атмосфере; я не разбрасываю горсти таблеток приходящей на концерты публике в парке Маккаррена), и они финансово надежны (споры с разорившимися наркоманами не для меня, большое спасибо). Вот почему я могу так быстро и просто заработать «легкие сорок». Вот почему Реза доволен мной.

И еще потому, что я никогда у него не крал. (Эйяд, ты тоже, так ведь?)

Последняя часть потребована, когда я вытираюсь после душа, мой второй (или третий?) «Манхэттен» томится в своей хрустальной тюрьме, первый окурок из второй половины пачки тлеет в пепельнице. Ее потребовала компания из «Капитале», вечером все они будут в «Ефе», как я и предполагал. Эти ребята самые богатые, поэтому они мне наиболее дороги — по крайней мере для дела.

Чистый, приодетый и как следует выпивший перед вечером, я звоню водителю Резы. Я никогда не знаю, кто это будет, пока он не появится. Мне бы хотелось, чтобы им оказался Арун. В конце концов скверный день обернулся к лучшему.

— Сейчас в Бруклин-Хайтс слишком много русских, — отвечает Дагмара на чей-то совет.

Мы в баре «Панч и Джуди», в Нижнем Ист-Сайде (это одно из немногих оставшихся легальных заведений, владельцу его повезло с долгосрочной арендой, и он разумно вложил свои доходы в ценные бумаги, когда город вошел в неуправляемый штопор), приятно сидеть здесь после довольно-таки грязных баров и точек, которые приходилось посещать последние несколько часов. Громадное облегчение оказаться в этом обществе и поднимать бокал за бокалом, хотя и приходится слушать вечное нытье Дагмары по поводу предполагаемого переезда.

Дагмара — полячка, и носит свою историю будто якорь на шее. Она из какого-то региона, который много раз переходил из рук в руки, доставался то Польше, то России, Пруссии, треклятой Австро-Венгерской империи, треклятым нацистам… Дагмара способна говорить об этом весь вечер (и говорит). Это совершенно неуместно в Нью-Йорке, в Америке, черт возьми. Люди приезжают сюда, чтобы оставить позади предрассудки своих унылых родных стран, не носить их, будто какой-то нездоровый знак гордости. Америка вообще и Нью-Йорк в частности обеспечивают избавление от истории, убежище от вражды тысячи безликих поколений, не имеющей ни малейшего отношения к тому, кто ты и что делаешь здесь. Я никогда не понимал, почему люди в Нью-Йоркском университете тратят время на изучение истории, набиваются по пятницам в центр Эриха Марии Ремарка, чтобы послушать лекции старого эксцентричного профессора Юдта. Зачем изучать историю, когда можно жить в ней?

— А чем плохи русские? — спрашивает кто-то.

— Ты явно ничего не знаешь об истории между русскими и поляками, — говорит Дагмара с той характерной для славянок полуулыбкой-полуухмылкой, которая превращает ее для меня (несмотря на распущенные золотистые волосы, светло-голубые глаза и гибкую фигуру) в холодную рыбу.

— А что скажешь про Парк-Слуп? Это неподалеку от кладбища Гринвуд по шоссе. Там жилье дешевле, — говорит еще кто-то.

Дагмара с преувеличенной печалью качает головой:

— Слишком много сербов.

— Ну так оставь Бруклин. Попробуй поселиться в Бронксе. На Артур-авеню, — предлагает третий.

Дагмара бросает на этого советчика испепеляющий взгляд широко раскрытых глаз.

— И жить среди албанцев? Не говори чепухи, — насмешливо произносит она, очевидно, считая себя выше всего этого. (Высокомерничанье, любимое времяпрепровождение десятков женщин вроде нее, лишь подчеркивает масштаб ее лицемерия. То, что она корчит из себя разорившуюся аристократку, даже не настолько смешно, чтобы выглядеть трогательным. Можно подумать, она ради наркотиков не устраивала оральных половых актов в мужском туалете в Обероне. Поцелуй мои королевские регалии, принцесса.)

Я бы обращал больше внимания на эту компанию и других ее членов, но тут меня охватывает приятное легкое возбуждение, и я зацикливаюсь на новой подружке Дагмары, Н. Вот это женщина, с которой я могу поладить. У нее смуглая кожа и львиные черты лица лучших красавиц, но полные, слегка надутые губы и шелковистость кожи выдают легкую примесь африканской крови. На ней простая, почти греческого стиля туника идущего к ее коже оттенка, покрывающая пышные, причудливые формирования на стройном теле. Остальная компания для меня не существует. Теперь мы, я и она, в нашем собственном пространстве, говорим на нашем собственном языке. Когда она достает сигарету, я делаю то же самое, и мы потихоньку выходим наружу. Представляя нас друг другу, Дагмара сказала, что познакомилась с ней в одном из сетевых бруклинских вечерних клубов. Они явно не пара. Н — это внешнее спокойствие и сдержанность, прикрывающие внутренний огонь, тепло которого я ощущаю. Дагмара — сплошной холод и недовольство. Скорее всего они вместе ехали на такси из какого-то вечернего клуба, которые стали появляться один за другим несколько лет назад, после того как в десятом году рестораны захлестнула волна банкротства. Поскольку отныне лишь горстка шеф-поваров с поддержкой богатых поручителей могла арендовать помещения, остальные стали открывать нелегальные ночные клубы на одну ночь там, где удавалось подкупить домовладельца. Если знаешь кого-то готового включить тебя в список, утром получаешь телефонный номер, вечером звонишь, узнаешь местонахождение клуба, приезжаешь и платишь за вход наличными.

Собственно говоря, точки действуют по тому же принципу, только с платным буфетом и подрядчиками вроде меня, занимающимися торговлей наркотиками в обычных желтых такси. Шеф рассчитывает свои доходы, исходя из суммы арендной платы (включая взятки). Смекалистый домовладелец может разместить у себя несколько разных клубов (или точек) в неделю и будет держать в исправности для этой цели по крайней мере одну газопроводную или водопроводную линию. Все довольны. С тех пор как открытая экономика недосягаемо задрала цены, подпольная росла с головокружительной скоростью. Нет нужды в корпорациях, контрактах, кодексах, документах, перенасыщенных юридическим жаргоном. Это старая экономика. Наша экономика молодая, и ей есть куда расти. Вот что меня беспокоит.

Но сейчас, с Н, мысли о макро становятся очень микро. Ее платье облегает все изгибы и выпуклости тела, гладкие, мускулистые ноги обуты в двухцветные легкие сапоги (эта женщина мой кумир). Уговорить ее поехать со мной в «Ефу» нетрудно. (Извини, Дагмара, туда можно приводить только одну спутницу, тебя возьму в следующий раз, обещаю.)

— Ловко это было сделано, — говорит Н негромким, чуть хриплым голосом, от которого мой болт начинает утолщаться и шевелиться в брюках словно большое, пробудившееся от сна животное. Когда выходим наружу, вижу «тойоту»-«джерсейскую корову», замедляющую ход, чтобы посадить троих шумных приезжих, слишком пьяных, чтобы опередить меня. Хватаю Н за руку (это первое прикосновение, первый физический контакт за вечер, сравниться с ним не может ничто, никакой наркотик не вызовет такого ощущения, никакая фотография не передаст потрясения и восторга), распахиваю дверцу с противоположной стороны. Пьяные поросята слишком поздно понимают, что происходит, а я отдаю распоряжения водителю спокойным, решительным тоном. Нам повезло: эти пьяные только бранятся, когда мы отъезжаем (правда, один из них блюет на другого). Быстрый взгляд на водителя и его лицензию, дабы убедиться, что он не из людей Резы. (Встречаться не по работе с ними опасно. Не нужно, чтобы тебя часто узнавали, это может пролить свет на наш бизнес — во всяком случае, так говорит Реза.) Все отлично, и я могу полностью переключиться на богиню, сидящую рядом со мной с насмешливой улыбкой и подпирающую голову указательным пальцем; уличные фонари на Хьюстон-стрит создают ей неземной ореол (эта женщина — мой кумир).