История моей одиссеи - Петр Ефимович Люкимсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Морячки это почти сразу поняли и, встав в первые секунды в стойку, вскоре заметно сбавили напор и стали вести себя не как какая-нибудь матросня, а как господа офицеры, хорошо знающие, как нужно ухаживать за настоящими леди.
– И что ты собираешься делать в Москве? – спросил один из моих новых попутчиков.
Я ответил, что пишу стихи, имею счастье быть немного знакомым с самим Евтушенко, а потому собираюсь его разыскать и попросить о помощи – глядишь, он меня куда-нибудь пристроит, а то и оставит жить у себя, поскольку я ему явно «показался».
Самое смешное, что я и в самом деле верил в то, что говорил, втайне рассчитывая стать для Евгения Александровича чем-то вроде приемного сына. Само собой, это была пустая фантазия, хотя…
Как знать, как бы все сложилось, доберись я в итоге до Москвы – у Евтушенко ведь тогда еще не было горького опыта с Никой Турбиной.
– Ты пишешь сти-хи-и? – протянула полненькая девушка. – Ну так почитай что-нибудь, а мы оценим…
Я на минуту задумался, а затем выбрал стихотворение, которое, на мой взгляд, должно было безотказно действовать на девушек, хотя пока почему-то не действовало:
Ты мне приснилась. Ты – с другой планеты.
Ее не видно в лучший телескоп.
Но все же хорошо, что есть ты где-то,
Что топчешь пыль инопланетных троп.
Что ты кого-то ждешь, и каждый вечер
В плечо кому-то говоришь: «Люблю!».
Я все равно тебя в итоге встречу.
И отобью. Ей-Богу, отобью!
– Еще! – потребовала полненькая.
Таких «инопланетных» стихов у меня, бредившего пришельцами, было тогда много, и я начал читать самое первое, написанное еще в девятом классе, с которого я и обнаружил, что время от времени могу рифмовать, пусть и не всегда точно:
Я родился, наверно,
В далеких мирах –
Где-нибудь во Вселенной
Есть мой дом и мой сад.
Только дом тот особый -
совсем не земной:
Длинный, он, как автобус,
и, как ящик, пустой.
Нет стола в нем и стула –
Только книги и плед,
Да под балкой сутулой
Висит твой портрет.
А в саду моем птицы
Распевают навзрыд:
«Нам Земля только снится,
Ну, а к ней пусть закрыт!
Говорят, там без края
Поля и леса.
Говорят, наш хозяин
На ней родился!
Ведь недаром, недаром
Написал он на днях:
«Я родился, наверно,
В далеких мирах»…»
– Еще! – повторила девушка, и я стал читать стихотворение, которое Евтушенко назвал «в целом удачным»:
В автобусе толкаются локтями,
А в магазине – даже в морду бьют.
А я брожу, как инопланетянин,
Случайно ошивающийся тут.
Мне доверяют девочки секреты
И держат пацаны за своего,
Но я-то знаю: я – с другой планеты,
Хоть я о ней не знаю ничего!
И в час, когда все граждане России
Ложатся от России отдохнуть,
Я пробую покончить с амнезией
И вспомнить – ну хотя бы что-нибудь!
Хоть букву из родного алфавита,
Хоть слово из родного языка…
А надо мной плывет моя планида,
И там никто не помнит земляка.
– Слушай, а ты ведь, похоже, и вправду поэт! – сказала она. – Во всяком случае, это лучше наших институтских графоманов. У нас ты бы был звездой. Почитай еще!
Вот так у меня и получился мой первый в жизни поэтический вечер, к слушателям которого присоединились еще два парня с соседней плацкарты. Я читал стихотворение за стихотворением, пьянея от восторженного внимания девушек, бывших намного – на целых четыре года! – старше меня, и в упор не видевших морячков, явно не испытывавших восторга от того, что я переключил все внимание дам на себя.
За окном мелькала станция за станцией, и, наконец, наступил момент, когда девушкам пришла пора выходить.
Пухленькая поднялась, подошла ко мне, оставшемуся сидеть и сказала:
– Ты и вправду какой-то чудной, словно с другой планеты. Или как будто родился на век позже, чем должен был родиться. Но я очень хочу, чтобы у тебя все-все получилось!
И вдруг она наклонилась надо мной, приблизила вплотную лицо к моему лицу и поцеловала в губы.
Еще через секунду, дыша духами и туманами, она с подругой направилась к двери вагона – поезд уже дернулся в последней фрикции, замирая перед станцией.
Это был первый поцелуй в моей жизни.
И он был прекрасен.
* * *
Какое-то время после ухода девушек мы сидели молча, словно все еще живя их присутствием, а потом один из морячков спросил:
– Слушай, допустим ты доедешь до Москвы. А дальше – что? Как ты собираешься найти этого своего Евтушенко? Москва – огромный город! Там заблудиться – раз плюнуть!
– Ну, это просто! Пойду в Союз писателей, там дадут адрес…
– И с чего это они должны тебе давать его адрес? Ты ведь ему никто, и для них – никто! И потом, ты же сам сказал, что познакомился с ним в Баку. То есть он все время то там, то здесь… Кто тебе сказал, что когда ты приедешь, он вообще будет в Москве?!
– Вообще, по-моему, ты какую-то херню спорол! – влез в разговор его приятель. – На хер было из-за каких-то мудаков из дома уходить?! Лучше возвращайся в Баку и поступай в нашу мореходку. Десять классов у тебя есть, так что учится придется всего два года. Затем получаешь, как мы, профессию механика – и весь мир перед тобой. Конечно, в армию тебя скорее всего во флот возьмут, три года придется оттрубить. Но зато потом можешь пойти в загранку, по всему миру попутешествовать, да еще и неплохие деньги зашибать, шмотки импортные привозить…
В разговорах мы доехали до станции под названием Ясиноватая. Дальше они ехали в свой Донецк, и, сам не знаю, почему я увязался за ними – было ощущение, что у меня появились друзья.
До Донецка мы доехали на электричке, затем поехали куда-то на автобусе. И тут они вдруг сказали, что уже возле дома, так что желают мне всего хорошего. Думаю, они уже давно думали, как от меня избавиться, потому что я и в самом деле прицепился к ним, как банный лист.
Вот так в полночь я неожиданно для
