История моей одиссеи - Петр Ефимович Люкимсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я ничего не знал о нем, кроме того, что он умер, но досочинил его историю, представил, что мне ее рассказывает какой-то местный парень со всеми услышанными мной в городе необычными словечками и выражениями, и вылил ее в стихи, которые потом назвал «Пустяковая история, услышанная в Армавире».
Стихи эти нигде никогда не публиковались, но помню я их до сих пор:
Жил на свете неуклюжий,
Добрый человек.
Обходил он чинно лужи,
Ненавидел снег.
Обожал яички всмятку,
Жаренных цыплят,
Выпивал он для порядку
Граммов пятьдесят.
И на радость всем ребятам,
Живших только им,
Был все время неженатым –
То есть холостым.
Говорили все мамаши
(Это не пустяк!):
«Как бы мы без дяди Саши?
Ну ответьте – как?!»
Но однажды (эх мать вашу,
Вот как суждено!)
Почтальонша дяде Саше
Принесла письмо.
Дядя Саша даже Митьке
Слова не сказал –
Взял собрал свои пожитки,
Дёрнул на вокзал.
А потом нам рассказали,
Как был кончен бал:
Дядя Саша на вокзале
В обморок упал.
Может быть, еще спасли бы…
Да чего уж там!
Проходили люди мимо –
Думали, что пьян.
А потом пришла милиция,
Подняла за китель.
Им бы сдать его в больницу –
Сдали в вытрезвитель.
Ну, а там, как увидали,
Что он не был пьян –
Просто умер, нам отдали
Старый чемодан.
Там под парою бельишка,
Бутылью вина
С фотографией мальчишки
Спали ордена.
Вот как смерть над нами ходит –
Вдоль и поперек.
Впрочем, поезд твой подходит.
Ну беги, парнёк!
После того, как я закончил рифмовать, меня стали одолевать великие замыслы – я решил написать целый цикл под названием «Пустяковые истории, услышанные на вокзале» – так, чтобы в них звучала живая речь, возникали ассоциации с русским фольклором, и одновременно отразились бы все гнусности российской жизни.
Вот так, пьяный от удачного, как мне казалось, стихотворения, окрыленный своим новым планом, улучив мгновение, когда проводница отвернулась, я и влез в поезд.
Не помню уж куда он следовал, но точно проходил через Ростов…
Глава 5. Ростов
Добраться до Ростова было крайне важно, так как это означало бы, что я проехал больше половины задуманного пути, а дальше, как мне казалось, будет легче.
Я знал, что от Ростова меня отделяет всего несколько часов езды, и, чтобы избежать высадки, стал перемещаться по вагонам. Заглянув в одно купе, я увидел сидевших там двух белобрысых парней в тельняшках. На столике перед ними стояла початая бутылка водки и какая-то еда.
– А, салага! – улыбнулся один из них. – Давай, заходи – гостем будешь!
Прозвучало это вполне дружелюбно, но при виде их крепких бицепсов я невольно отпрянул в сторону.
– Да, заходи, заходи! – повторил парень. – Не бойся – солдат ребенка не обидит!
Лучшего места для того, чтобы спрятаться от проводника, чем купе, не было, и потому я вошел.
– Садись, давай. Пить будешь? – и не дожидаясь ответа, достал откуда-то бумажный стаканчик и плеснул туда водки из стоявшей на столике ополовиненной и, скорее всего, уже не первой бутылки.
Помня о своем опыте в Минводах, я сделал вид, что пью, но лишь слегка смочил губы, и все равно меня передернуло от запаха. Солдаты вроде бы не заметили, что я только пригубил, а я тем временем налег на лежавшую на столе закуску – нарезанный на куски черный хлеб, соленые огурцы и докторскую колбасу.
Как выяснилось, мои новые знакомые были дембелями, и, отслужив положенный срок, ехали домой.
За те пару часов, которые я сидел с ними в купе, я сделал множество удивительных открытий о жизни советской армии.
Например, то, что лучше иметь дочь проститутку, чем сына – ефрейтора. Что нет большего позора, чем служить во внутренних войсках, и дембелям из них прежде, чем показаться дома, лучше срезать нашивки. А вот ВДВ – это как раз самое лучшее, что только может быть.
Затем последовали сладкие воспоминания о последних двух месяцах перед дембелем, когда за них все делали «салаги» и «зеленые», и сентенция о том, что «старикам» гнобить «салаг» сам бог велел, поскольку все через это проходили.
После этих слов я поскучнел – впереди у меня маячила армия, одна мысль о которой наводила на меня ужас. Но если до того меня больше всего страшила мысль, что там придется мыться в общей бане, а значит, и раздеваться перед всеми, то теперь из разговора этих двоих следовало, что в армии бывают вещи и похуже. И потому я понял, что мне надо отмазаться от призыва любой ценой – оказаться в том мире, о котором дембеля так весело вспоминали, было для меня равносильно самоубийству.
На какой-то станции в купе вошла дородная симпатичная женщина с дочкой – моей ровесницей или чуть старше. У них были билеты, и проводник, проводивший их до купе, обратив на меня внимание, спросил, где мое место. Но вроде удовлетворился ответом, что я – из другого вагона, а сюда просто заглянул в гости, и ушел. Женщины тем временем разместили свои вещи под спальным местом, и удалились – видимо, в туалет.
– Ну что? – спросил один белобрысый другого. – Кто кого будет трахать? Давай я маму, а ты – дочку! Или, хочешь, бросим жребий?
Они делили этих женщин, как делят мясо или хлеб – словно были твердо уверены, что и та, и другая уже на все согласны. И, памятуя о случившемся в Минводах, я этому почти не удивился. Только снова стало очень противно, и я отправился курить в тамбур соседнего вагона, где и благополучно простоял до самого Ростова-на-Дону…
* * *
Ростовский вокзал и сама железнодорожная станция оглушили меня своим неумолчным гулом и размерами. Мне показалось, что они даже куда больше, чем в Баку, и затеряться здесь было куда легче.
Прогуливаясь между платформами, я вдруг подумал, что неплохо было бы найти какую-нибудь работу – за рубль или два. У меня даже мелькнула мысль помогать приезжим подносить чемоданы – глядишь, кто-нибудь и даст 20, а то и 50 копеек, но заметив дожидающихся на перроне носильщиков, понял, что с этим может выйти так же, как с бутылками. Поэтому я просто подошел к одному из носильщиков и спросил, нет ли для меня какой-нибудь работы?
В ответ тот популярно и очень картаво объяснил, что на вокзале все давным-давно схвачено, и чужим здесь не место.
Услышав, что он говорит
