Степной пояс Евразии: Феномен кочевых культур - Евгений Черных

Поэтому при взгляде на карту может легко показаться, что ко второй половине XIII века монгольские верховные правители до известной степени имели немалое право провозглашать себя истинными властителями всего мира – по крайней мере, того, каковой им в те поры грезился: «Силою Бога все земли, начиная от тех, где восходит солнце и, кончая теми, где заходит, пожалованы нам. Кроме приказа Бога там никто ничего не может сделать» [Юрченко: 85].

Микроскопический полигон

Пожалуй, в это трагичное для огромного большинства евразийских народов время весьма странно представала бесконечно длинная череда кровопролитных битв между христианами (в первую очередь, католиками) и мусульманами. Конечно, в этих бесчисленных схватках лишь длившаяся уже более пяти столетий испанская реконкиста выглядела сравнительно понятной и последовательной. Ведь там против мавров сражались потомки вестготов, в свое время столь сильно униженные мусульманами на полях брани Иберийского полуострова, и их томила вполне понятная жажда реванша. На фоне этого бесчисленные сражения на крохотном пятачке Святой Земли кажутся довольно странными: ведь длились они не менее полутора столетий. Среди громад социально-религиозных объединений важнейших борющихся евразийских противников государство крестоносцев по своему территориальному охвату предстает комически ничтожным (рис. 3.1). Ведь даже в пору своего максимального успеха его площадь не превышала 80—100 тысяч кв. км.

Это довольно бесплодное, но весьма кровавое противостояние породило в европейской традиции великое число эпических – как прозаических так и поэтических – шедевров, а также пространную череду героических образов! Подразумеваем же мы здесь, прежде всего, те битвы, что на фоне прочих гигантских евразийских социо-тектонических сдвигов XIII столетия кажутся ныне весьма мало значимыми.

Однако что же все-таки заставляло католических вождей в таких условиях безумно долго и в общем-то – по большому счету – весьма безрезультатно биться с приверженцами Аллаха на каменистых и бесплодных холмах Палестины? И это удивляет тем более, поскольку в 1238 году ко двору Людовика IX, которого за его беспримерный католический фанатизм папский клир посмертно объявил Святым, прибыло исламское посольство. Целью мусульманских легатов являлся крайне желанный для них договор о совместном отпоре «диким ордам человекоподобных тварей». Однако, ничего дельного из этих переговоров не последовало. Более того, уже позднее, в начале 50-х годов, удрученный обидами, нанесенными ему сарацинами в седьмом крестовом походе, Людовик IX инициировал крайне тяжкое и выглядевшее весьма сомнительным по ожидавшимся результатам многотысячекилометровое путешествие монаха Гийома де Рубрука в ставку великого хана Хулагу. Королем овладел наивный расчет договориться с могущественным монгольским властителем о комбинированном, двойном – с востока и запада – ударе по мусульманам, этим извечным и столь ненавистным врагам христиан. В ответ же великий хан предложил французскому монарху признать его власть и присягнуть на верность.

В середине ХШ столетия имело место еще одно весьма любопытное событие. В 1244 году Джелаль ад-дин, сын того самого хорезмшаха, что бесславно завершил свои дни на островке Каспийского моря, сумел увернуться от свирепой гонки за ним туменов Субутая и Джебе. Блуждая в течение долгих 22 лет по Ирану и Месопотамии, он с остатками подчиненных ему хорезмийских войск придвинулся, наконец, к находившемуся тогда в христианских руках Иерусалиму и быстрым ударом захватил «пуп Святой Земли». Священный град оказался в очередной раз дочиста разграбленным. Видимо, эта скорбная весть подвигла римского Папу Иннокентия IV выпустить тогда же буллу об очередном – седьмом (!) крестовом походе против сарацин. Уже упоминавшийся выше Людовик IX торжественно и смиренно возложил на себя этот нелегкий крест, однако никакой славы принятая ноша монарху не принесла.

Интересно также, что в том же 1244 году Иннокентий IV одновременно с провозглашением крестового похода посылает к нависшим мрачной тенью с востока монгольским ордам в качестве послов сразу две группы священнослужителей. Роль этих посольств, судя по их последствиям, оказалась для европейской истории намного более значимой, нежели седьмой крестовый поход французского короля. Но мы поговорим о восточных путешествиях католических монахов уже в следующей главе.

Восток и Запад: где же граница между ними?

С позиции устоявшегося вплоть до настоящего времени католического евроцентризма мир Востока начинается, по существу, с Палестины; а если уж быть еще более строгим, – то сразу за Иорданом: ведь недаром же Левант называется у нас Ближним Востоком. Причем прилагательное «Ближний» появилось не сразу, но в те времена, когда европейцам стало, наконец, известно о гораздо более отдаленных восточных пространствах, включая Восток Дальний. Правда, при подобном подходе само это понятие – «Восток» – разрасталось воистину до безмерных масштабов. «Запад» же должен был довольно скромно ютиться на краю гигантского Евразийского континента, занимая лишь западную половину той площади, что в энциклопедических изданиях признавалась за собственно материк Европы. (В скобках напомним, что во Введении к нашей книге мы даже предложили именовать эту часть Евразии Европейским мега-полуостровом или же субконтинентом, спаянным с запада с телом гигантского Евразийского материка).

Впрочем, урезанное «евроцентричное» понятие структуры мира с его членением на Запад и Восток казалось вполне логичным и понятным в свете тех географических представлений, что господствовали в средневековом христианском обществе (их мы обсуждали ранее). Однако победоносные монгольские орды, хлынувшие столь внезапно из тех таинственных глубин Азии, где приверженцы христовой религии размещали не только Рай, но и обитель Гога и Магога, в данную умозрительную картину вписываться никак не желали. Взрыв нового и для очень многих народов трагичного феномена заставил ряд европейских мыслителей усомниться в истинном характере привычной для западных христиан канонической картины мира.

Но как же было распознать и где наметить в таком случае реальную линию водораздела, что отделял Запад от истинного Востока?

Теперь вновь, как и во Введении, обратим свое внимание на географические ориентиры. Прежде всего, приводимая здесь карта немедленно заставляет нас – и вполне обоснованно – сомневаться, что исламский мир следует признавать в качестве представителя «Востока». Все основные мусульманские регионы были рассредоточены на западной половине Азиатского континента, а также присредиземноморской Африки. Восточнее располагался мир иной и чрезвычайно контрастный мусульманскому.

По всей вероятности, будет полезно сопоставить основные мировоззренческие каноны столкнувшихся между собой мировых религий. Две из них – ислам и христианство, – предстают несравненно более близкими, особенно на фоне того мировоззрения, что принесли с Востока монгольские завоеватели. Ведь ислам – особенно в стадии становления своего учения – признавал основные каноны религии иудеев и христиан в качестве относительно близких, а в некотором отношении себе даже родственных. Мусульмане же в раннюю пору развития своего учения считали и евреев, и христиан «людьми Книги», то есть Библии. Да и многие священные фигуры иудаизма и христианства были почитаемы мусульманами, хотя пророк Мухаммед и отодвигал их уже во «второй ряд» исламского пантеона.

Монгольская же религия с ее Небом-Тэнгри – единоличным властителем Вселенной, с великим ханом в качестве верховного исполнителя воли Тэнгри совершенно не предполагала такой сложной системы устройства Вселенной, в которую веровали приверженцы иудаизма, христианства и ислама. Кроме того, конечно же, исключительно резко различалась также их обрядово-ритуальная повседневность.

Прибавим здесь, пожалуй, что далеко не всегда монгольской религии люди были склонны придавать статус всемирной. Говорят, что она не похожа на действительно мировые религиозные системы христианства и ислама; что она просуществовала очень короткий отрезок времени; что ее в своей основной сути признавал лишь тот комплот степных народов, что втянули в свою орбиту монгольские завоеватели. Аргументацию эту трудно признать убедительной. К примеру, буддизм чрезвычайно несходен с христианством и исламом, но мировой ранг этой философско-религиозной системы никто не подвергает сомнению. Религия Неба-Тэнгри, действительно, оказалась скоротечной; но разве существует какой-то временной норматив при зачислении такого рода систем в «мировую табель»? Ведь ее пространственный охват оказался исключительно велик. В этой связи весьма любопытно, что Роджер Бэкон – один из самых замечательных философов тогдашнего католического мира, обитавший на Британских островах и предвосхитивший еще в 60-х годах XIII века многие идеи европейского Возрождения, без колебаний причислял плохо осознаваемую тогда на Западе религию «тартар» в разряд мировых: