Афинские убийства, или Пещера идей - Хосе Карлос Сомоса

– Переводчик, – прервал его Крантор.

– Что?

Крупное лицо Крантора, подсвеченное снизу лампами, походило на загадочную маску.

– Это очень распространенное верование в некоторых далеких от Греции местах, – сказал он. – Согласно ему, все, что мы делаем и говорим, – это слова, написанные на ином языке на гигантском папирусе. И есть Некто, кто в этот момент читает этот папирус и расшифровывает наши действия и мысли, находя скрытые ключи в тексте нашей жизни. Этого Некто называют Переводчиком… Верующие в Него думают, что наша жизнь имеет конечный смысл, непостижимый для нас самих, но открывающийся Переводчику по мере того, как он читает нас. В конце концов текст завершится, и мы умрем, зная не больше, чем теперь. Но Переводчик, прочитавший нас, наконец узнает о конечной цели нашего бытия.[28]

Гераклес, хранивший все это время молчание, произнес:

– А какой смысл верить в этого дурацкого Переводчика, если в конце концов они умрут, так ничего и не узнав?

– Ну, некоторые считают, что с Переводчиком можно говорить. – Крантор ухмыльнулся. – Они говорят, что мы можем обратиться к нему, зная, что он слышит нас, ибо он читает и переводит все наши слова.

– И что же говорят этому… Переводчику те, кто так считает? – спросил Диагор, которому это верование казалось не менее смехотворным, чем Гераклесу.

– Кто что, – сказал Крантор. – Некоторые хвалят его или что-нибудь просят, например, чтобы он сказал им, что будет в будущих главах… Некоторые бросают ему вызов, потому что знают или думают, что знают, что на самом деле Переводчика нет…

– И как же они бросают ему вызов? – спросил Диагор.

– Кричат на него, – ответил Крантор.

И тут вдруг он поднял голову к темному потолку комнаты. Казалось, он что-то искал.

Он искал тебя.[29]

– Слушай, Переводчик! – громогласно закричал он. – Ты, что так уверен в своем существовании! Скажи мне, кто я!.. Переведи мой язык и опиши меня!.. Я бросаю тебе вызов: пойми меня!.. Ты, кто думает, что мы – всего лишь давно написанные слова!.. Ты, кто думает, что в нашей истории скрыт конечный ключ!.. Осмысли меня, Переводчик!.. Скажи мне, кто я… если, конечно, читая, ты можешь еще и разгадать меня!.. – И возвращаясь к спокойствию, он снова взглянул на Диагора и усмехнулся. – Вот что они кричат предполагаемому Переводчику. Но, конечно же, Переводчик никогда не отвечает, потому что его нет. А если и есть, он, как и мы, ровным счетом ничего не знает…[30]

Вошла Понсика с наполненным кратером и разлила еще вина. Воспользовавшись заминкой, Крантор сказал:

– Пойду прогуляюсь. Ночной воздух пойдет мне на пользу…

За ним последовал уродливый белый пес. Минуту спустя Гераклес заметил:

– Не очень-то обращай на него внимание, любезный Диагор. Он всегда был очень порывист и чудаковат, а время и странствия только заострили эти особенности его характера. У него никогда не хватало терпения сесть и говорить долгое время; он путается в длинных аргументах… Он не похож был ни на афинянина, ни на спартанца, потому что ненавидел войну и армию. Я рассказывал тебе, как он ушел жить один, в хижине, которую сам же соорудил на острове Эвбея? Это случилось приблизительно тогда, когда он сжег себе руку… Но и человеконенавистничество ему было не по душе. Не знаю и никогда не знал, что ему нравится и что нет… Подозреваю, что он не доволен той ролью, которую Зевс назначил ему в этом большом Спектакле, которым является жизнь. Прошу у тебя прощения, Диагор, за его поведение.

Философ ответил, что все это не важно, и поднялся, чтобы уходить.

– Что делаем завтра? – спросил он.

– Ну, ты ничего. Ты – мой заказчик, и тебе уже пришлось изрядно потрудиться.

– Я хочу и дальше помогать тебе.

– Не стоит. Завтра я проведу небольшое расследование в одиночку. Если будут новости, я тебе сообщу.

Диагор замешкался у двери:

– Ты узнал что-нибудь, что можешь мне рассказать?

Разгадыватель почесал в затылке.

– Все идет хорошо, – сказал он. – У меня есть пара теорий, которые не дадут мне спокойно спать сегодня ночью, но…

– Да, – прервал его Диагор. – Не стоит говорить о смокве, не открыв ее.

Они по-дружески распрощались.[31]

5

Гераклес Понтор, Разгадыватель загадок, мог летать. В абсолютной тишине он парил над замкнутой темнотой пещеры, легкий, как воздух, будто тело его – листок пергамента. Наконец он нашел то, что искал. Сначала он услышал биение, тягучее, как удары весла в илистых водах; затем он увидел его парящим в воздухе, как он сам. Это было только что вырванное и еще бьющееся человеческое сердце: чья-то рука сжимала его, как винный мех; сквозь пальцы текли густые ручейки крови. Однако больше всего его беспокоило не обнаженное сердце, а то, кем был человек, схвативший его железной рукой, но рука казалась аккуратно отрезанной на уровне плеча; дальше все заслоняли тени. Гераклес приблизился к видению из любопытства, чтобы рассмотреть руку; для него было абсурдно думать, что она может парить в воздухе сама по себе. Тогда он заметил что-то еще более странное: он слышал биение лишь того сердца. В ужасе он опустил взгляд и притронулся руками к груди. И нашел огромную пустую Дыру.

Он понял, что только что вырванное сердце – его.

И с криком проснулся.

Когда встревоженная Понсика вошла в комнату, ему уже было лучше, и он смог ее успокоить.[32]

Мальчишка-раб замешкался, чтобы просунуть факел в железный крюк, но на этот раз он проделал это одним прыжком, не дожидаясь помощи Гераклеса.

– Долго же ты не возвращался, – сказал он, отряхивая с рук пыль, – но пока ты мне платишь, я готов ждать тебя до совершеннолетия.

– Если и дальше будешь таким пройдохой, то станешь эфебом раньше положенного природой срока, – ответил Гераклес. – Как поживает твоя госпожа?

– Немного получше, чем в твой прошлый приход. Однако не совсем хорошо. – Мальчик остановился посреди одного из темных коридоров и с загадочным видом приблизился к Разгадывателю. – Мой друг Ифимах, старый раб, говорит, что во сне она кричит, – прошептал он.

– Сегодня я тоже видел сон, от которого в пору закричать, – признался Гераклес. – Странно только, что со мной это бывает очень редко.

– Это признак старости.

– Ты еще и сны разгадываешь?

– Нет, так говорит Ифимах.

Они пришли в знакомую Гераклесу комнату, в трапезную, но теперь здесь было более светло и убрано, в углублениях стен, позади ложей и амфор и в тянущихся далее коридорах горели светильники, отчего все приобретало прекрасный золотой ореол. Мальчик сказал:

– Ты не участвуешь в Ленеях?

– Как же мне участвовать? Я не поэт.

– А я думал, поэт. Кто же ты тогда?

– Разгадыватель загадок, – ответил Гераклес.

– А что это значит?

Гераклес на минуту задумался.

– Если хорошенько разобраться – это то, что делает Ифимах, – сказал он, – нужно высказывать свое мнение обо все загадочном.

Глаза мальчишки загорелись. Но вдруг он словно вспомнил о том, что он раб, потому что понизил голос и заявил:

– Моя госпожа скоро вас примет.

– Благодарю тебя.

Когда мальчик ушел, Гераклес усмехнулся, вспомнив, что до сих пор не знает, как его зовут. Он остановился, рассматривая парившие в свете ламп мельчайшие легкие частички, до того наполненные сиянием, что они становились похожими на золотые опилки; он попробовал обнаружить какую-то закономерность, порядок в легчайшем кружении этих былинок. Но вскоре ему пришлось отвести взгляд, зная, что его любопытство, жаждавшее расшифровать все более сложные образы, подвергалось опасности затеряться в бесконечном таинственном мире вещей.

Когда Этис вошла в трапезную, края ее плаща взнялись, как крылья из-за внезапного дуновения сквозняка; ее все еще бледное и запавшее лицо было опрятнее; взгляд утратил темноту и обрел ясность и легкость. Сопровождавшие ее рабыни склонились перед Гераклесом.

– Поклон тебе, Гераклес Понтор. Сожалею, что гостеприимство моего дома столь скромно: горю чужды радости.

– Я благодарен тебе, Этис. Твоего гостеприимства мне достаточно.

Они указала ему на одно из лож.

– По крайней мере я могу предложить тебе неразбавленного вина.

– Сейчас еще слишком рано.

Легкий жест ее руки – и рабыни молча вышли из комнаты. Оба они уселись на стоящие друг против друга ложа. Расправляя складки пеплума на ногах, Этис улыбнулась и произнесла:

– Ты совсем не изменился, Гераклес Понтор. Не променяешь даже самую незначительную свою мысль на каплю вина в непривычный час даже ради того, чтобы принести возлияние богам.

– Ты тоже не изменилась, Этис: все так же искушаешь меня виноградным соком, чтобы моя душа утратила связь с телом и вольно парила в небесах. Но тело моя слишком отяжелело.

– Зато твой разум становится все легче, не правда ли? Должна признаться, со мной происходит то же самое. Только разум позволяет мне убежать из этих стен. Ты пускаешь свой разум в полет? Я не могу запереть его; он простирает свои крылья, а я говорю: «Неси меня, куда пожелаешь». Но он всегда несет меня в одно и то же место: в прошлое. Ты, конечно, не поймешь этой привычки, ибо ты – мужчина. Но мы, женщины, живем прошлым…