Афинские убийства, или Пещера идей - Хосе Карлос Сомоса

Они прошлись по гимнасию, усеянному следами недавнего разрушения: тут и там виднелись изрезанные трещинами от жестоких атак стены, разбитая мебель вперемешку с копьями и дисками, взрытый копытами колосса песок, каменный пол, покрытый сорванной со стен кожей, подобной огромным известковым лепесткам цвета лилий. Виднелись погребенные под обломками осколки кувшина: на одном из них были изображены девичьи руки, воздетые вверх и раскрывшие ладони в молящем о помощи или предупреждающем кого-то об опасности жесте. В воздухе вилось пегое облако пыли.[26]

– Ах, Эвмарх, – произнес Гераклес, послушав старца, – как же мне отплатить тебе за эту услугу?

– Заплати мне, – ответил старик.

Они снова засмеялись.

– Да, вот еще, мой добрый Эвмарх. Я заметил, что на полке Эвния, друга твоего ученика, стоит небольшая клетка с птичкой. Это воробей, обычный подарок любовника своему возлюбленному. Знаешь ли ты, кто любовник Эвния?

– Клянусь Фебом-Аполлоном, об Эвнии мне не ведомо ничего, Гераклес, но у Анфиса есть точно такой же подарок, и я могу сказать тебе, от кого он: от Менехма, скульптора и поэта, который по нему с ума сходит! – Эвмарх дернул Гераклеса за плащ и понизил голос. – Анфис давно рассказал мне об этом и заставил поклясться богами, что я никому не скажу…

Гераклес на минуту задумался.

– Менехм… Да, в последний раз я видел этого чудака-художника на церемонии погребения Трамаха и помню, что присутствие его меня удивило. Значит, это Менехм подарил Анфису воробышка…

– Тебя это удивляет? – взвизгнул старик своим резким голосом. – Клянусь голубоглазой Афиной, этот прекрасный златоволосый Алкивиад получил бы от меня целое гнездо, хоть старому рабу и не на что надеяться!

– Ну, Эвмарх, – Гераклес заметно повеселел, – мне пора идти. Но сделай так, как я сказал…

– Если, Гераклес Понтор, ты будешь и дальше платить мне так, как теперь, твои приказы будут для меня все равно, что наказ солнцу восходить каждый день.

Они дали круг, чтобы не возвращаться через Агору, где в этот вечерний час было полно народу из-за Ленейских празднеств, но, несмотря на это, толпы зевак, участвовавших в уличных играх, преграды из импровизированных спектаклей, лабиринт развлечений и непрекращающиеся жестокие стычки с тол пой затрудняли их продвижение. Наконец, когда они добрались до квартала Скамбонидов, где жил Гераклес, он сказал:

– Будь моим гостем в этот вечер, Диагор. Моя рабыня Понсика готовит не так уж плохо, а спокойный ужин на исходе дня – лучший способ восстановить силы на завтра.

Философ принял приглашение. Войдя в темный сад, окружавший дом Гераклеса, Диагор сказал:

– Я хотел извиниться. Пожалуй, в гимнасии я мог бы более спокойно выразить мое несогласие. Мне жаль, что я обидел тебя ненужными оскорблениями…

– Ты для меня заказчик, Диагор, и ты мне платишь, – как всегда спокойно ответил Гераклес. – Все проблемы с тобой – часть этого дела. Твои же извинения я принимаю за выражение дружбы. Но они тоже не нужны.

Диагор подумал, шагая по саду: «Какой ледяной человек. Кажется, ничто не может пронять его душу. Как может открыть Истину тот, кого не трогает Красота и совсем никогда не захватывает Страсть?»

Гераклес подумал, шагая по саду: «Не совсем понимаю, кто этот человек: просто идеалист или еще и идиот. В любом случае как может он хвалиться, что открыл Истину, если абсолютно не замечает ничего, что происходит вокруг него?»[27]

Вдруг дверь дома открылась от резкого удара, и появился темный силуэт Понсики. Ее безликая маска ничего не выражала, но тонкие руки необычайно быстро двигались перед хозяином.

– Что случилось?… Посетитель… – разобрал Гераклес. – Успокойся… ты же знаешь, я плохо тебя понимаю, когда ты нервничаешь… Начни сначала… – В этот миг из темноты дома донесся отвратительный рев, а за ним пронзительный лай. – Что это? – Понсика молниеносно двигала руками. – Посетитель?… Ко мне пришла собака?… А, человек с собакой… Но почему ты впустила его без меня?

– Твоя раба не виновата! – загремел из дома сильный голос со странным акцентом. – Но если ты хочешь наказать ее, скажи мне, и я уйду.

– Этот голос… – пробормотал Гераклес. – О Зевс и эгидоносная Афина!..

На пороге стремительно возник огромный мужчина. Из-за густой бороды было непонятно, улыбался он или нет. Маленький отвратительный пес с неправильной формы головой с лаем появился у его ног.

– Возможно, Гераклес, ты не узнаешь мое лицо, – сказал мужчина, – но, думаю, ты не забыл мою правую руку…

Он поднял раскрытую ладонь: немного выше запястья кожа извивалась, пронзенная жестоким узлом шрамов, как спина дряхлого животного.

– О боги… – прошептал Гераклес.

Оба мужчины бурно приветствовали друг друга. Спустя мгновение Разгадыватель обернулся к опешившему Диагору.

– Это мой друг Крантор из дема Понтор, – сказал он. – Я тебе уже как-то рассказывал о нем: это он положил правую руку в огонь.

Пса звали Кербер. По крайней мере так называл его хозяин. Его огромный лоб морщился складками, как лоб старого быка, а в розоватой пасти, контрастирующей с болезненной белизной морды, обнажалось отвратительное сборище зубов. Его хитрые дикие глазки напоминали персидского сатрапа. А за этой огромной головой рабски волочилось маленькое тельце.

У мужчины голова тоже была внушительной, но его высокое крепкое тело служило этой капители достойной колонной. Все в нем казалось преувеличенным: от манер до пропорций. Лицо у него было широкое, с открытым лбом и большими ноздрями, но волосы почти полностью скрывали его; толстые вены оплетали огромные загорелые руки; торс и живот были также непомерно широки; ноги – массивные, чуть ли не квадратные, казалось, все пальцы на них были одинаковой длины. На нем был широченный пестро-серый плащ, несомненно, верный товарищ в странствиях, привычно облегавший фигуру, как жесткая форма.

В какой-то мере мужчина и собака были похожи друг на друга: у обоих во взгляде был жестокий блеск; движения обоих были резки, так что трудно было угадать цель их жестов, казалось, они сами не осознают ее; и у обоих был зверский аппетит, и они дополняли друг друга: все, что отбрасывал первый, с жадностью пожирал второй, но временами человек поднимал с пола кость, не до конца обглоданную псом, и торопливо догрызал.

И от обоих – и человека, и собаки – исходил одинаковый запах.

Сидя на одном из лож трапезной, зажав в огромных темных руках гроздь черного винограда, мужчина говорил густым грудным голосом с сильным иноземным акцентом.

– Что же тебе, Гераклес, рассказать? Что сказать о виданных мною диковинах, о чудесах, которые никогда не принял бы на веру разум афинянина, но которые видели вот эти глаза афинянина? Ты задаешь много вопросов, но у меня нет ответов: я не книга, хоть у меня и полно изумительных рассказов. Я обошел Индию и Персию, Египет и южные царства за Нилом. Я побывал в пещерах, где живут люди-львы, и изучил свирепый язык мыслящих змей. Я прошел по песку океанов которые расступаются перед тобой и сходятся снова, как двери. Я наблюдал за тем, как черные скорпионы писали на земле свои таинственные знаки. И я видел, как колдовство причиняет смерть, и как духи умерших говорят через своих родных, и как демоны являются колдунам в бесчисленных формах. Клянусь тебе, Гераклес, за стенами Афин – целый мир. И он бесконечен.

Казалось, этот человек ткал своими словами тишину, как паук ткет паутину, выпуская нити из живота. Когда он умолкал, никто не вступал в разговор. Через минуту гипноз исчезал, и губы и веки слушавших оживали.

– Я рад убедиться, Крантор, – сказал тогда Гераклес, – что ты исполнил свой первоначальный план. Когда много лет назад я обнял тебя в Пирее, не зная, увидимся ли мы вновь, я в который раз спросил тебя, зачем ты добровольно покидаешь Город. Помню, как ты снова, в который раз, ответил мне: «Я хочу каждый день удивляться». И кажется, что уж это-то тебе удалось. – Крантор буркнул, что, несомненно, должно было означать одобрительную усмешку. Гераклес обернулся к Диагору, покорно и молчаливо сидевшему на ложе, допивая остатки вина. – Мы с Крантором из одного дема, знакомы с детства. Мы вместе учились, и хотя я раньше достиг возраста эфебии, во время войны мы сражались в одних и тех же битвах. Потом, когда я женился, ревнивый Крантор решил податься странствовать по свету. Мы распрощались… до сегодняшнего дня. Тогда лишь наши мечты разделяли нас… – Он умолк, и в его глазах мелькнули радостные искры. – Знаешь, Диагор? В молодости я хотел быть философом, как ты.

Диагор изобразил искреннее изумление.

– А я – поэтом, – пробасил Крантор, тоже обращаясь к Диагору.

– А в результате он оказался философом…

– А он – Разгадывателем загадок!

Они расхохотались. Смех Крантора был каким-то грязным, корявым; Диагор подумал, что похоже было, что смеется он смехом разных людей, собранным во время путешествий. Он же, Диагор, вежливо улыбался. Закутанная в свое молчание Понсика убрала со стола пустые пиалы и подала еще вина. Внутри трапезной было уже совсем темно, и масляные лампы выделяли из темноты лица троих мужчин, так что казалось, что они парят в сумерках пещеры. Слышно было непрерывное урчание жующего Кербера, а в окошки время от времени молниями врывались крики снующей по улицам толпы.