Необыкновенные страдания директора театра - Эрнст Гофман

Коричневый. Потому что сами не идут дальше риторики, не обладая ни силой, ни талантом для создания истинно драматического произведения.

Серый. Защищая стареющих дам, говорят, и, по-моему, не вовсе без основания, что для овладения искусством нужен столь большой срок, что, когда актриса становится наконец совершенной артисткой, то вместе с совершенством приходят и годы, вследствие чего молоденькую девушку невозможно представить себе хорошей артисткой.

Коричневый. Я уже говорил, что настоящим актером надо родиться. Глубоко в душе должна таиться искра, которая от толчка начинает сиять в полную силу. Научиться тут нельзя ничему, речь идет всегда только о совершенствовании этой внутренней природной силы. К тому же женщины развиваются раньше, и способность правильно воспринимать и верно изображать воспринятое свойственна им от рождения в гораздо большей мере, чем нам. Говорят же, что каждая женщина — прирожденная актриса. Наблюдали ли вы, как играют в детские игры девочки? С какой поразительной правдивостью в интонации, походке, жестах изображают они окружающую их жизнь!.. Встречаются знакомые… они рады друг другу… справляются о том… о сем… прощаются с тысячей заверений в дружбе… просят поскорее наведаться… сетуют на долгую разлуку… наносятся визиты, хозяйка принимает гостей… она рассказывает о муже… о детях (наряженные куклы), которых потом тоже представляет и ласкает… Хвалят изящную меблировку, красивые чашки… Та или иная гостья рассказывает, что произошло тут… или там… удивляются… изумляются… смеются поочередно!.. Нет ли во всем этом зародыша драматического таланта? Так зачем же девушке с истинно драматическим талантом, который природа, конечно, дополнила изяществом и вольностью движений, а также правильной, звучной речью, зачем ей долгое учение, чтобы играть те роли, для которых (Турандот исключаю) только и требуется, чтобы душа правдиво выразила себя. Неверно, что эти роли трудны, они играются в некотором роде сами собой. Женские характеры, требующие более высокой, законченной в строгом смысле слова драматической подготовки, которая предполагает направляющий ум, взвешивающий каждую мелочь рассудок, — эти характеры выходят за сферу, где вправе подвизаться лишь молодость, не нарушающая границы назначенного возраста. Возьмите леди Макбет, шиллеровскую Изабеллу[69], даже шиллеровскую героическую деву я непременно отнес бы к разряду таких ролей.

Серый. И какой великолепный цикл составляют эти роли, и как поэтому непонятно, что актрисы, которым отнюдь нельзя отказать в глубоком понимании искусства, не довольствуются ими и гоняются за тем, что для них навсегда потеряно.

Коричневый. Не достаточно ли мы уже сетовали на эту странную мистификацию, которую сами устраивают себе наши театральные героини?.. Но не будем забывать, что капризная природа, любящая чудить, иногда делает исключения из любого правила. Были, да и есть еще, наверное, такие актрисы, над организмом которых время как бы не властно, которые цветут вечной молодостью и у которых, что особенно надо отметить, в звучании голоса нет ни малейшего признака старения. Я сам много лет назад знал двух таких актрис, поистине дивных и редких фениксов своего времени. Обе были уже бабушками, и если одна с неистощимым озорством, со всей прелестью и грацией молодости играла те полные задора и лукавства роли девиц, что так часто встречаются в старинных комических операх, другая, сама свежесть и молодость лицом, сложением и движениями, завлекала нас своими на диво проникновенными нотами сладострастного томления в истинную Аркадию любовных мечтаний. Обе часто посрамляли девиц, которые, будучи на двадцать лет моложе их, казались рядом с ними неподвижно-деревянными и у которых молодость и даже смазливое личико оставались мертвым капиталом, не приносившим им никакого дохода. Но не следует ссылаться на такие редчайшие исключения из правила, они только подтверждают его и достойны всяческого восхищения.

Серый. «Обе часто посрамляли девиц…» Ах, дорогой коллега, эти слова тяжестью легли мне на сердце!.. Мне вспоминается особое огорчение, одно необыкновенное страдание, необыкновенно мучительное для меня. Случай привел ко мне двух-трех девушек, довольно смазливых, приятного сложения, не бесталанных, но, боже мой, хорош бы я был с ними, играй они Джульетт, Мираид, Кетхен и т. д. Вряд ли возможно в расцвете молодости до такой степени быть немолодыми, как мои дорогие девицы. Сплошное жеманство, сплошная патетика или плаксивая сентиментальность, короче, никакого здравого понимания драматического действия. При этом не получается и никакого движения — ни внутреннего, ни внешнего, все топорно, все деревянно. И все же я не жалел ни сил, ни средств, чтобы хоть что-то внушить им…

Коричневый. Во внушении-то, может быть, и все дело, они, может быть, подпали под власть какого-нибудь охотника до риторики, который утопил всякий драматизм в широком, бурном потоке речи. Нет ничего безвкуснее, чем тот тон, в каком нашим новейшим авторам-риторам угодно слышать не только их собственные шедевры, это еще куда ни шло, но и пьесы истинно драматические. Это театральный tuono academico[70], и если Турандот должна произносить свои загадки подобным тоном, то многие роли в таком произношении остаются навсегда неразрешимой загадкой. Отсюда, наверно, и малый интерес публики к пьесе как таковой. Пусть не говорят, что большой приток зрителей в новейшее время свидетельствует об обратном. Наши театры стали теперь панорамами, паноптикумами, где всячески фиглярствуют, танцуя, фехтуя, ездя верхом, показывая фокусы с огнем и водой, и толпа валит, чтобы на все это поглядеть, а драматическое действие уже не может привлечь ее.

Серый. И еще у меня душа болит оттого, что при нынешних обстоятельствах каждая пьеса требует таких затрат на декорации и костюмы, что они совершенно не соответствуют доходам. Но можно ли тут что-либо изменить, разве публика не требует этих дворцов для фей, этих просвечивающих рощ, этих костюмов, блещущих золотом и серебром?

Коричневый. Все это не так обязательно, как кажется… Во времена Шекспира не знали блеска декораций и костюмов, затмевающего сегодня и само драматическое действие, но оно-то было полно жизни, а для создания аксессуаров обращались к воображению зрителей, которые с готовностью делали свое дело. Так, в прологе к «Генриху Пятому» хор говорит:

Но простите,Почтенные, что грубый, низкий умДерзнул вам показать с подмостков жалкихТакой предмет высокий. И вместит лиПомост петуший — Франции поля?Вместит ли круг из дерева те шлемы,Что наводили страх под Азинкуром?Простите! Но значки кривые могутВ пространстве малом представлять мильон.Позвольте ж нам, огромной суммы цифрам,В вас пробудить воображенья власть.Представьте, что в ограде этих стенЗаключены два мощных государства,Что поднимают гордое челоНад разделившим их проливом бурным.Восполните несовершенства наши,Из одного лица создайте сотниИ силой мысли превратите в рать.Когда о конях речь мы заведем,Их поступь гордую вообразите;Должны вы королей облечь величьем,Переносить их в разные места,Паря над временем, сгущая годыВ короткий час… и т. д. и т. д.[71]

Чтобы быстро создать на сцене такую необычную обстановку, о которой мы говорили, не нужно никаких превращений: шумом и стуком они вырвут зрителя из волшебного круга драматических событий скорее, чем если сами эти события заставят его вдруг перенестись в другое место действия.

Серый. Но как обойтись без декораций теперь?

Коричневый. Мы — дети избалованные, рай потерян, вернуться в него нам уже нельзя. Нам теперь очень нужны и декорации, и костюмы. Но не должна же из-за этого наша сцена превращаться в панораму. Обычно не понимают истинной тенденции искусства декорации. Ничего нет смешнее желания добиться от зрителя, чтобы он, нисколько не утруждая собственной фантазии, действительно поверил в намалеванные дворцы, деревья и скалы, несмотря на их непомерную громадность и вышину. Особенно смешно это оттого, что из-за закоренелых предрассудков каждый миг случается что-нибудь, что одним махом разрушает иллюзию, которой стремятся добиться таким способом. Я мог бы привести сотни примеров тому, но, ограничиваясь одним, напомню вам наши всегдашние несчастные окна и двери, которые устанавливаются между кулисами и тотчас же уничтожают искусственнейшую архитектурную перспективу, каковая, впрочем, тоже видна надлежащим образом только из какой-нибудь одной точки. Пытаться приблизиться к природе и обмануть зрителя изображением в натуральную величину — это детская, бесполезная игра, в которую, однако, теперь повсеместно играют с помощью декораций, при показе сражений, шествий и т. д. Один директор самым серьезным образом заверял меня, что действительно набрал сорок статистов, чтобы правдоподобно показать битву сегодня вечером, и я спросил его, разделил ли он этих людей, как то требуется, на пехоту, кавалерию, артиллерию, легковооруженные войска и т. д… Зрители, у которых хотят создать ту или иную иллюзию подобным способом, остаются трезвы и оказывают сопротивление, как всякий, кто старается подглядеть уловки фокусника и разоблачить его. Поэтому при малейшей неловкости, например, если какое-нибудь упрямое дерево никак не хочет покинуть дворец или если часть небосвода грозит рухнуть, сразу же поднимается крик и смех. Все должно быть подчинено драматическому действию, декорации, костюмы, все аксессуары должны служить тому, чтобы зритель, не зная, как именно оказался в настроении, нужном для того или иного момента действия, даже сам перенесся в тот или иной его момент. Из этого следует, что первым делом нужно тщательно избегать всего неподобающего, а затем глубоко проникать в собственно фантастическое, чтобы его исполнение окрыляло фантазию зрителя. Не как блестящая картина, существующая сама по себе, должна привлекать к себе взгляд зрителя декорация, нет, в момент действия зритель должен, не сознавая того, чувствовать впечатление от картины, среди которой движется действие. Вижу, что выражаюсь очень неудачно, и боюсь даже, что вы не вполне меня понимаете.