Князь Федор. Куликовская сеча (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич

Да на скаку прикрыв голову жеребца щитом — не только защищая его, но и закрыв животному обзор, чтобы не пугалось…

Несколько кратких мгновений бега… Удар! И тяжелый боевой конь на разгоне врезался в горцев, не успевших отпрянуть назад! Ближнего татарского наемника безжизненной куклой отбросило назад так, словно в него влетела машина…

Что впрочем, не очень далеко от истины.

Словно кегли, отлетели в стороны еще трое черкесов, не успевших убраться с пути Беляка. А один несчастный, упавший под копыта коня, гортанно вскричал — чтобы тотчас навеки смолкнуть под копытами скакунов дружинников, следующих за мной, и также перешедших на галоп… Ближний ко мне конный лучник попытался было рвануть в сторону — да куда там! Пешие наемники обступили его очень плотно, не сбежать… А спустя пяток секунд я его настиг — склонив клинок параллельно земле и нацелив его в туловище ордынцы, словно копье!

Хотя вернее будет вспомнить про кончар…

Узкое острие готического (или зауженного романского) меча с пугающей легкостью, практически без сопротивления вошло в человеческую плоть — да на разгоне скакуна! Клинок насквозь прошил беззвучно обмякшего в седле татарина — в то время как Беляк на скорости проследовал вперед, врезавшись в толпу черкесов… Я попытался было удержать рукоять меча — и даже освободить его! — но не рассчитал скорости жеребца и глубины «пробития»… Так что кисть мою лишь рвануло, пронзив болью — в то время как меч так и остался в теле сползшего на землю ордынца…

Обезоруженный на несколько мгновений, я едва-едва успел сорвать с седельного крюка темляк булавы — страшась, что обступившие меня горцы успеют подрезать сухожилья на ногах коня! В принципе, так наверняка бы и случилось… Если бы следующие позади дружинники не врезались бы на разгоне в толпу вражьих пешцев! Безжалостно рубя их и давя копытами тяжёлых скакунов…

Пользуясь мгновением относительной безопасности, я огляделся по сторонам, в поисках куколи схимника — но не нашел ее. Огляделся еще раз, рассчитывая увидеть поблизости небольшую рощицу или даже одинокую березку, чей ствол вроде как уже сломан (или будет сломан) — и под которой Ослябя должен был укрыть оглушенного князя… И вновь не смог ничего разглядеть в хаосе сечи!

А затем, отбросив все сторонние мысли, я послал Беляка вперед — к очередному конному татарскому лучнику! Сумевшему уйти в сторону от тарана Елецких дружинников — и на моих глазах пославшего бронебойную стрелу в спину моего ратника…

— Иди сюда, тварь!!!

Кровь ударила в голову, а здравый смысл и расчетливость наконец-то уступили боевому азарту. Полностью проникнувшись рубкой, я повел Беляка к цели, к врагу, желая лишь воздать ему за смерть — или ранение моего воина! Правда, на меня тотчас ринулся пеший наемник с коротким копьем, пытаясь уколоть им справа… Но уже походя я ловко обрушил увесистое навершие шестопера на ничем не прикрытую голову ворога, проломив ордынцу череп!

Однако же в следующую секунду срезень татарского лучника, заметившего опасность, полоснул точно по ноге взвизгнувшего коня, резко сбавившего ход. Почувствовав, что Беляк теряет подо мной равновесие, я в свирепом отчаянии метнул булаву, надеясь хоть как-то дотянуться до врага! И к моему вящему изумлению, сделав несколько оборотов в воздухе, шестопер врезался в лицо лучника ребристым навершием; густо брызнуло красным, а сильно дернувшийся от удара поганый тотчас рухнул на землю…

Но тотчас и мне самому пришлось спрыгнуть с седла вправо — в сторону от падающего Беляка. И лишь в последний миг я успел схватиться за рукоять чекана — на клевец которого практически напоролся при кувырке, амортизирующем падение!

Ещё и в полах плаща едва не запутался… В общем, свезло, что обошелся без травмы!

Рухнул и мой конь; но оказавшись на земле, жеребец замолотил копытами, отгоняя вражеских пешцев — и тем самым прикрыв мне спину.

В свою очередь сам я, едва поднявшись на ноги, только что и успел подставить павезу под рухнувшую сверху саблю очередного врага! Но сместившись подшагом влево и скрутившись корпусом так, чтобы горский клинок «стряхнуло» со щита в сторону, я отчаянно рубанул сверху вниз, целя справа… Вогнав узкое лезвие секиры точно в сочленение шеи и туловища черкеса!

И тут же вырвал боек из глубокой раны, чтобы шагнуть вперед — и вторым же ударом перерубить лицо зазевавшегося ордынского наемника, не успевшего подставить щит под рухнувшую сверху секиру!

— Бей!!!

Удар очередного противника, налетевшего слева, принимаю на павезу — но прежде, чем я рубанул бы в ответ, его сносит удар передних копыт Алешкиного скакуна!

— Княже, давай в седло!!!

Глава 7

Глубоко вдохнув студеный в осенний вечер и влажный от близости реки воздух, я резко закашлялся — даже близость Дона не спасает от тяжкого запаха крови и нутряных нечистот, заполонивших собой всю округу! А что уж говорить о центре поля боя, где на месте большого полка и полка левой руки теперь лежат вповалку тысячи трупов⁈

Нет, безусловно, есть что-то хорошее в том, что меня отнесли к раненым! Иначе таскал бы сейчас мертвых, «убираясь» за собой — ну, или руководил бы процессом, теряя сознание от бьющей в ноздри вони…

Вот она, вся нелицеприятная правда любой войны — грязь, кровь, вонь, трупы, несправедливость… Впрочем, сегодня на счет последней говорить все же неуместно — ведь русичи вышли биться за свои семьи, за свой дом и землю с ордынцами, как должны были выйти сражаться с татарами еще в далеком 1237-м!

Хотя с другой стороны, та же битва у Коломны, по всей видимости, не очень-то и уступает Куликовской сече масштабом и численностью сражающихся. Просто татар там было куда как больше, и вступали в битву они отдельными туменами… Получаются, что владимирская и рязанская рати успели разбить два, а то и три тумена, убив Кюльхана — сына Чингисхана и командующего передовыми силами монгол. Но также успели и до предела вымотаться — а потом на владимирских ратников навалились свежие силы врага…

При таких раскладах и у Дмитрия Иоанновича (интересно, его уже можно величать «Донским»?) не было бы никаких шансов взять верх в битве!

Слава Богу, Мамай имел лишь полуторакратное превосходство в живой силе — благодаря смелому маневру великого князя, перешедшему Дон, татары не успели объединиться или получить помощь от литовцев…

Да, сеча вышла знатная — а вот мои эмоции и даже авантюризм меня едва не сгубили… Погнавшись выручать Ослябю — а в перспективе и самого Донского — я в итоге подставился сам и подставил своих дружинников, пусть и сохранив жизни многим ополченцам.

Но что я получу от них, кроме горячей благодарности⁈ Ровным счетом ничего! А вот на что мне тереть рассчитывать с дюжиной порубежников и пятнадцатью дружинниками-гридями⁈ К слову термин, имеющий явно варяжские корни, давно вышел из употребления, но все время вертится у меня на языке…

Нет, моих раненых так-то с полсотни наберется — тех, кто имеет шансы пойти на поправку и в конечном итоге взять оружие в руки. Но тут все весьма зыбко — раны любого воя могут воспалиться, и тогда шансов практически нет…

А, кроме того, огромная опасность исходит от подлого Ягайло и его литовцев, намеревающихся напасть на обозы с русскими ранеными и перерезать всех их беззащитными! Подорвав военный потенциал Донского и его союзников раза так в полтора… И вот как теперь мне помешать выродкам с тремя неполными десятками дружинников — да еще и будучи раненым⁈

Надо думать. Думать, думать, думать…

Ладно, вроде как хоронить павших да собирать трофеи (железо в великой цене!) будут еще дней восемь примерно — если меня память не подводит. Да и у самого из ран только порезы, царапины да ушибы. Правда, болят все — и кажись, уже жар подступает…

Н-да, помочь великому князю я не смог — и даже поучаствовать в его поисках не сумел. А все потому, что после удара засадного полка в тыл татарам, подставившим Боброку спину (и уже контратакованным у Непрядвы рыцарями Дмитрия Ольгердовича), а также после решительного натиска полка правой руки — и общего бегства поганых… После этого моя правая рука, коей приходилось рубиться едва ли не с час, налилась чугунной, неподъемной тяжестью. И я просто осел наземь там, где стоял — уже не в силах бежать, драться, кричать… Даже просто говорить. Чудовищно хотелось пить — и, наверное, даже заплакать, выпустив колоссальное напряжение последнего часа боя.