Блистательные Бурбоны. Любовь, страсть, величие - Юрий Николаевич Лубченков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К этому времени ее дорога разошлась с путем Генриха Наваррского – имеется в виду интимный аспект вопроса, ибо с точки зрения политики соприкосновения в виде военных действий сторон были постоянные. Генрих в это время уже давно и счастливо любил Диану д’Андуен, виконтессу де Лувиньи, графиню де Гиш, которую современники прозывали «Прекрасной Коризандой». Будучи вдовой одного из знатнейших вельмож королевства – графа Гиша – и являясь обладательницей огромного состояния, Диана из любви к Генриху отдала значительную часть своих богатств на рекрутирование войска для своего возлюбленного. Его было набрано для Генриха двадцать четыре тысячи солдат, для чего закладывала свои поместья и продавала бриллианты. У нее был от Генриха сын Антуан, которого отец собирался признать своим отпрыском. Но юноша заявил, что он желает остаться простым дворянином, нежели побочным сыном короля (много позднее этот мальчик станет герцогом Граммоном, вице-королем Наварры – вот она, опосредованная связь с отцом! – и зятем Ришелье).
Генрих любил Диану не менее страстно, что доказывает лучше всего случай при Кутра. Здесь протестантская армия под его началом одержала первую крупную победу над войсками Лиги. Но вместо того чтобы воспользоваться преимуществами сей победы и закрепить успех, победитель был взят в плен Дианой, обвинившей его в том, что он совсем ее забыл, и дабы смягчить ее гнев, он устроил графине парад захваченных у врага знамен. И Гиш простила его.
Диана д’Андуен. Художник Х. Пантоха де ла Крус
Коренастый, могучий, с густой шевелюрой, не подвластной времени, с кривым носом и сверкающим взором, окладистой бородой, не скрывавшей все же его живого лица, с звучным голосом и хитроватой усмешкой он не мог не нравиться. А ведь он еще и король, и полководец. Так что он был прощен. Хотя и безо всякой вины. Потом были и вины, но и прощения, а потом прощения перестало хватать… Прекрасная Диана отошла в сторону, уступив место Габриеле д’Эстре, сначала маркизе де Монко, затем герцогине де Бофор, одной из тех немногих, кого Генрих по-настоящему любил и на которой он даже хотел жениться, устав от своих мелких побед и громких скандалов Маргариты. Да и возраст начинал брать свое.
Генрих познакомился с Габриелью д’Эстре, будущей герцогиней, в самый разгар гражданской войны – при осаде Парижа. В разговоре с герцогом Бельгардом он начал восхвалять достоинства и прелести своей любовницы Марии де Бовильер, говоря, что он предпочитает ее всем женщинам. На что герцог, задетый за живое, горячо возразил:
– Вы бы переменили свои мысли, если бы увидели девицу д’Эстре!
После чего подробно начал расписывать ее достоинства и совершенства. Генриху не много надо было, и он скоро пожелал познакомиться со столь неотразимой красавицей. Герцог прикусил язык, поняв, что теряет любовницу, но было уже поздно. Впервые он увидел ее на балу и тут же был сражен. Уступив его пылу, новая пассия Генриха поначалу приводила его в отчаяние своей холодностью, но, как впоследствии выяснил осчастливленный любовник, это было лишь милое кокетство, предназначенное для еще большего его воспламенения и выработке в нем постоянства по отношению к столь прелестному объекту. Холодность эта частично объяснялась и тем, что она все еще не могла расстаться с Бельгардом. И продолжала его принимать в свободное от Генриха время. Как-то раз он почти застал любовников, но д’Эстре успела спрятать герцога в маленькой комнате, и пока Генрих пытался ногами выломать ведущую в нее дверь, Бельгард удачно спрыгнул с приличной высоты и тихо ускользнул. Мадемуазель, увидев, что теперь ей сложно что-либо инкриминировать, перешла в атаку:
– Я довольно вижу, – со слезами в голосе, срываясь на трагический шепот, начала она свою обличительную речь, – что вы и со мной также хотите обходиться, как с другими, которых вы любили прежде. Ваш непостоянный нрав всегда ищет какой-нибудь причины прервать знакомство со мной… Признаюсь, что чрезмерная горячность меня к вам заставила меня забыть и должность, и честь мою. Но вы, однако же, платите мне за это непостоянством и подозрением, к которому я даже мыслью не подавала вам никогда причины.
Генрих был покорен, он чувствовал себя мерзавцем, ибо только подобный тип может подозревать это заливающееся невинными слезами чудное создание. Он бессчетно просил у своей дамы прощения, каялся в своих подозрениях и после этого долго ее не ревновал.
Влюбленный – всегда глупый. А если умудренный годами мужчина полюбит молоденькую… Ведь король, напомним, был одногодок Маргариты – дата его рождения 1553, Габриель же на целых двадцать лет моложе (упомянем, что графиня де Гиш была моложе Генриха всего на год, после чего воздержимся от дальнейших намеков и объяснений). В данном случае перед нами нечто подобное современной ситуации под условным обозначением «Вторая жена великого человека». Так что неудивительно, что Габриель почти всегда вила из своего Генриха веревки, что он с радостью и восторгом ей позволял. Он засыпал ее знаками внимания, подарками, письмами. И сейчас, и позднее, когда стал уже королем Франции.
Как-то раз он писал Бофор из Фонтенбло: «Любезная моя! Спустя два часа по приезде подателя сего письма, вы увидите того рыцаря, который весьма вас любит и которого называют королем Французским и Наваррским. Титул, конечно, почтенный, но весьма мучительный. Название любовника вашего несравненно приятнее для меня. Все три вместе хороши, куда их не обороти, и я намерен никому их не уступать».
Подобное любовно-куртуазное отношение Генриха к Габриеле разительно отличалось от отношения к ней подавляющего количества знати. У всех на устах был ответ Сьера де Санси Генриху. Когда король начал с ним советоваться относительно возможности женитьбы его на д’Эстре, то Санси ответил:
– Если уж говорить, государь, о шлюхах, то я предпочитаю дочь Генриха II, а не дочь госпожи д’Эстре, умершей в борделе.
Подобный ответ имел право на существование, ибо происхождение Габриели никто бы не рискнул назвать блестящим. Род ее матери славился прекрасными женщинами, которые, не чинясь, дарили свою благосклонность. В гербе рода была рука, сеющая вику, и про него
