Исход - Игорь Шенфельд

Как будто проснувшись, всколыхнулся ветерок, и заскрипела избитая молниями железная мачта на берегу, на которую когда-то, когда страна была еще жива, поднимали по праздникам разноцветные речные флаги, видные с середины Волги и еще дальше — с просторов широкого водохранилища. Заходящее за городом солнце отразилось в каком-то случайном городском стекле и осветило верхушку ржавой мачты, и верхушка эта с ее не менее ржавой короткой поперечиной вспыхнула вдруг ярким золотым крестом. Людмила протянула к нему руку и сказала: «Крест». Федор обеспокоенно взглянул на Людмилу и проследил за направлением ее руки. Но сияние уже погасло, и Федор ничего особенного не увидел; еще более встревоженный, он повернулся к жене опять. Но она указывала теперь уже рукой ниже, и глаза ее были расширены, и она произнесла: «Это они!». Федор обернулся снова, и на сей раз понял куда глядит Людмила: по набережной, то есть по той разбитой, развороченной дороге, которая от нее осталась, в их сторону двигался высокий, седой старик, держа за руку девочку ростом с Анечку. Но то были совершенно чужие люди. «Она сошла с ума!», — в ужасе подумал Федор, и стал тормошить Людмилу, что-то втолковывать ей. Однако, она не слышала его и даже не замечала: она оттолкнула его, вскочила с места и упорно смотрела в сторону приближающихся старика и девочки. Между тем те дошли до мостков, постояли как бы в раздумьи, о чем-то поговорили коротко и по щербатым доскам, осторожно, чтобы не оступиться и не провалиться между планками, стали спускаться к берегу реки. На середине мостков они остановились, и старик повернул голову в сторону сарая, в их сторону. Затем незнакомцы, все так же держась за руки, пошли дальше. У Федора шевельнулось подозрение, что старик с девочкой идут именно к ним. Когда мостки кончились, и незнакомцы ступили на твердую землю, подозрение Федора подтвердилось: странная пара направилась точно в их сторону…

Москва. Реквием

(из одноименной главы книги II — «Солнце над горизонтом» — романа «АБАДДОН»)

Десятого декабря вечером Александру позвонил домой Грачик из Москвы и передал просьбу Учителя быть у него в московской квартире шестнадцатого утром. По какому вопросу — Грачик не сказал, а Александр не спросил: такого рода вещи по телефону никогда не обсуждались. Александр хотел попутно знать, как продвигаются у Грачика дела по сертификации домиков. Леша Грачик, которого теперь уже очень многие в Ленинградской области знали как директора комбината Алексея Григорьевича Скородумова, уехал в Москву неделю тому назад, чтобы ускорить сертификацию нового вида продукции никитинского деревообрабатывающего завода — сборных, модульных бревенчатых домов. Это была первая личная инициатива нового директора комбината Алексея Скородумова, вокруг которой уже оживилась пресса, и которая представлялась многообещающей, прибыльной и перспективной в плане внешнеэкономических отношений региона. Алексей Грачик (то есть, пардон, теперь уже директор Скородумов) вместе с группой конструкторов-единомышленников разработал и собирался в ближайшее время внедрить в производство три типа очень качественных и недорогих домов: большой терем в русском стиле для семьи «с запросами»; добротный, экологически-чистый, или «лечебный», как его называли репортеры — дом универсального назначения и, наконец, маленький двухэтажный дачный домик-теремок. Все три изделия представляли собой конструкции, собираемые легко и быстро на месте по принципу «лего», причем составлялось все это из натурального дерева, натурального камня и керамической черепицы, для выпуска которой планировалось расширение производства и строительство нового цеха при комбинате. Ближайшей весной образцы всех трех типов домов Скородумов планировал представить на международной выставке малого домостроения в Швеции. Сами образцы уже были готовы, но вопрос серийного производства ожидаемо забуксовал — все, как обычно, уперлось в разрешительные документы: протоколы противопожарных испытаний, лабораторные тесты по выделению исходной древесиной вредных газов и смол (?), и добрую сотню других чиновных подписей и штампов, без которых развитие Вселенной невозможно, как хорошо известно в любом министерстве. Когда стало ясно, что испытания, сертификация, ГОСТирование, лицензирование и прочие коррупционно-емкие мероприятия без «заинтересованного сопровождения» останутся лежать «под сукном» до следующего прихода на землю динозавров, Грачик отправился в Москву лично, чтобы пламенным словом и толстым бумажником сдвинуть разрешительно-бюрократическое творчество государства с мертвой точки.

Теперь, на вопрос Александра о домиках Грачик ответил кратко: «Продвигается». Тогда Александр попросил передать Хромову, что в назначенный день он будет. На этом разговор закончился.

Александр снова и снова благодарил Бога за Грачика: за то, что Алексей согласился после гибели Никитина взять завод на себя. Александр вполне отдавал себе отчет в том, что если бы не Грачик (Александр так и не отвык называть Алексея по его собственной фамилии после того, как тот принял при женитьбе фамилию жены — «Скородумов»), то ему одному, Александру, завод Никитина было бы не удержать, и никакой его охранный «Витязь» не сумел бы оградить процветающий комбинат от бесчисленных рейдеров, вооруженных не только автоматами, но и специально сработанными под эту их деятельность указами и постановлениями властей всех мастей; ибо власти и криминал соединились в последние годы в монолит, о единстве которого пролетарии всех стран могли в свое время лишь мечтать с тоскою и вздыхать с надрывом.

С приходом Алексея на завод все изменилось. Рабочие и сотрудники сразу признали в Скородумове сильного командира, и прониклись к нему уважением. В том числе и потому, что новый директор не стеснялся задавать вопросы и учиться всему, чего не знал сам, или что успел забыть за послеинститутское время, когда он служил в армии и воевал. Скородумов вникал во все и советовался со специалистами, однако принятые затем решения проводил в жизнь последовательно и жестко, действуя как в своей роте спецназа когда-то. Укрепление дисциплины на заводе, ослабшей было после гибели Никитина, сказалось немедленно: зарплаты выросли и, соответственно, появились первые признаки обожания рабочим классом своего нового директора. Черные рейдерские проекты в отношении никитинского деревообрабатывающего комбината с приходом Грачика также уползли куда-то в дальние норы. Недавние события: сверхдерзкий разгром загородного дома депутата Пырсина с воздуха и уничтожение почти в полном составе одной из сильнейших мафиозных группировок Санкт-Петербурга, подбиравшейся к заводу Никитина, произвели неизгладимое впечатление на преступный мир, и надо полагать, неким верхним, собачьим чутьем бандиты ощущали и связывали события драматического для них лета с личностью нового директора никитинского завода. Поэтому до сих пор все было тихо. Хотя пара тревожных признаков уже появилась снова. Так, после долгого перерыва, Александра опять стали теребить следователи по делу о пропавшей девочке — дочери Никитиных Аэлите. К предыдущим своим показаниям Александр ничего добавить не мог, но его беспокоил сам факт возобновления интереса к этой теме. Ему было ясно, что за этим интересом кто-то стоит, и этот «кто-то» — разумеется не то государство, которое в соответствии с законом обязано отыскать пропавшего ребенка, а та часть государства в лице своих коррумпированных чиновников, которая помогает бандитам найти Аэлиту, чтобы убить ее. Официальное же государство на пропавшего ребенка плевать хотело; государству было не до пропадающих детей, и не до пропадающих людей… «Да и есть ли оно вообще еще в нашей стране: государство в нормальном понимании этого слова? — думал Александр, — «государство-организатор, государство-защитник людей, государство-гарант будущего страны? Конечно, нет сейчас такого государства у нас». Александр часто вспоминал жуткий приговор Учителя — Андрея Егоровича Хромова: «Россия умерла!». В этот тезис не хотелось верить, но он все больше и больше укоренялся в сознании людей независимо от Учителя, поскольку отражал объективную реальность. Россия все еще существовала де-факто и де-юро, она еще была, и в ней происходили всякого рода брожения и социальные и политические процессы, которые представлялись Александру, однако, не эволюционными процессами обновления, о которых пели официальные фанфары, но чем-то вроде трупного разложения, которое ведь тоже есть процесс…

Попытки бандитов отобрать завод Никитина были лишь крохотной частью этого всеобщего гниения общества. «За рейдерством стоят ОПГ: организованные преступные группы», — просвещали народ средства массовой информации. Александр расшифровывал это «ОПГ» по-своему: «Отряды Преступного Государства». Теперь один из этих отрядов зашевелился, кажется, снова, и уже следующие любители чужого имущества фокусируют глаз на процветающей фирме Никитина. Никаких иллюзий в этом плане Александр не строил: он, как юрист, отлично знал как оформляется отъем чужого имущества в рамках закона (или в рамках преднамеренно отсутствующего законодательного регулирования в этой сфере, если быть точней в формулировках). Однако раньше, до гибели Никитина, юридическая подоплека рейдерства была знакома Александру чисто теоретически. Теперь же, когда после гибели Толика пришлось Александру заняться учредительной документацией фирмы друга, и принятием срочных мер для спасения завода — лишь теперь стало ему в полной мере очевидным ужасающее состояние законодательства, касающегося частной собственности в новой России. По существу, частный, малый и средний бизнес — да и большой тоже — были вообще не защищены, и «зачистить» его, отобрать или разграбить мог почти любой бандюган с парой гранат в кармане и с нотариусом на заднем сидении «джипа» с затемненными стеклами. Понятно, что и некая «политическая воля» за кадром была необходима при этом, и она, разумеется, была. Безнаказанный переход собственности в чужие руки был практически необратим, и никакой ответственности за грабеж никто не нес; даже если «наш суд, самый справедливый суд в мире» на возмездной основе и признавал сделку по передаче собственности в посторонние руки недействительной, то дальше этой констатации дело все равно не шло: выигравший мог прилепить себе решение суда на лоб, или на любое другое место, и шагать себе восвояси, причем, желательно, побыстрей и подальше, ибо отныне он рисковал своею жизнью уже конкретно, по принципу: «Ладно, мужик не хотел ты по-хорошему — значит, будет теперь по-плохому».