ЗАГОВОР ГОРБАЧЕВА И ЕЛЬЦИНА: КТО СТОЯЛ ЗА ХОЗЯЕВАМИ КРЕМЛЯ? - Александр Костин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«…разговоры о возможной встрече четверки (Россия, Беларусь, Украина и Казахстан) в кулуарах президентской администрации Шушкевича стали витать в само начале 1991 года. Я подошел к тогдашнему премьеру Вячеславу Кебичу: «Когда встреча?» Тот удивился утечке информации, потом признался: «Сейчас не получается, будет позже».
Категорически отрицает спонтанность встречи и бывший директор музея-заповедника С. С. Балюк. Ему из Управления делами Совмина Белоруссии заблаговременно пришло указание: приедут гости — Шушкевич, Кравчук, Ельцин. И — подробный план, где и как их разместить. Более того, за два дня до начала переговоров в Вискули своим ходом прибыл «ЗИЛ» Президента России, для которого пришлось освобождать утепленный гараж. Вместе с машиной появилась и охрана. Если белорусы прислали пять человек, десяток делегировала Украина, то Россия — более двадцати охранников. Именно они стали распоряжаться в павильоне, менять гаишников на дорогах, проверять персонал. Поскольку гостей принимала белорусская сторона, С. Шушкевич с В. Кебичем первыми прилетели 7 декабря на ближайший к Вискулям военный аэродром в Зосимовичи. Через полтора часа там же приземлился самолет с Кравчуком и Фокиным. Оставалось ждать задержавшегося в Минске Б. Ельцина с командой. Крепчал мороз, пошел снег.
Так как украинская делегация прибыла без личного транспорта и, оказавшись «безлошадной», не могла ехать на аэродром встречать Президента России, Шушкевич мерз в ожидании самолета один. Кравчука и Фокина директор заповедника Сергей Сергеевич Балюк снарядил на быструю охоту. Фокин подстрелил кабанчика, Кравчук же остался без трофея…
Ельцин прилетел под вечер. И сразу казус: не устояв на шатком трапе, Борис Николаевич потерял равновесие и едва не слетел кубарем на гостеприимную белорусскую землю. Ситуацию спасла охрана, подхватив Бориса Николаевича под руки. Потом одни утверждали, что высокий гость, как нередко случалось при его перелетах, находился в неадекватном состоянии, другие — что всему виной был свет автомобильных фар, направленных на российский самолет. Но как бы то ни было, Ельцин не придал значения тому, что оступился в самом начале своего Беловежского визита…»[506]
Продолжим цитирование воспоминаний С. Шушкевича: «…Вечером в резиденции мы сели работать — втроем: Ельцин, Кравчук и я. Но втроем мы договорились фактически только о том, что дальше будем работать вшестером. К нам присоединились премьер-министр Украины Фокин, председатель Совета министров Белоруссии Кебич и госсекретарь Бурбулис… Борис Николаевич пригласил не шефа правительства, а госсекретаря. Пост, занимаемый тогда Бурбулисом, был для нас не очень понятен. Но Бурбулис был вторым лицом в государстве — раз так счел Президент России, мы и воспринимали его как второе лицо.
Бурбулис был политически инициативен. Я помню, что именно он поставил перед нами вопрос: а вы согласитесь подписать, что СССР как геополитическая реальность (я помню, что «геополитическая реальность» — его слова) распался или прекратил свое существование?
Вечером мы для начала договорились концептуально: осознаем опасность неконтролируемого развала СССР, вправе констатировать, что СССР распался, должны сделать все, чтобы сохранить военную связку. Мы осознавали, что распадается ядерная держава и каждое из государств, принимающих участие во встрече, имеет на своей территории ядерное оружие… Мы сошлись на том, что это нужно оформить официальным документом, и дали поручения рабочей группе, в которую входили представители от каждой стороны.
И было сказано: за ночь — сделать»[507].
Отдельные детали «исторического» процесса мошеннического оформления развала Советского Союза уточняет Вячеслав Кебич, в то время Председатель Совета Министров Белорусской ССР:
«В то время Кравчук и Ельцин не дружили. Поэтому в Вискули летели на разных самолетах. Я сопровождал Ельцина, а Шушкевич — Кравчука. Прежде всего их надо было помирить. Когда прибыли, Кравчук с премьером Фокиным пошли на охоту. Потом провели ужин, ужин затянулся…
Во время работы над Соглашением, когда получалось сформулировать особенно сильную фразу, мне давали задание: иди налей по рюмке шампанского. Крепленые и крепкие напитки, когда мы работали, вообще не употребляли. Только потом, когда уже все закончилось…
Российская сторона занималась только теми параграфами, которые имели политические цели. Их не волновало, что мы напишем по экономическим вопросам. Поэтому экономическую часть создавали мы с Фокиным…
Больше всего обсуждалась судьба президента Горбачева, как быть с государствами, которые не участвуют в совещании, схема внешнеполитической деятельности и схема обороны страны.
Никогда не вставал вопрос о том, что у нас, например, разорвутся связи между заводами. Нам казалось, что это навечно, незыблемо… Соглашение было для нас больше политическим заявлением. В этом отношении мы оказались обманутыми… российской стороной. Ведь мы были возмущены поведением Горбачева и готовы были черт знает что подписать, лишь бы только от него избавиться»[508].
Не упомянул В. Кебич о такой «детали», как дискуссия, возникшая при подписании готового документа, о том, как пить — за все соглашение сразу, постранично или построчно. Об этой уникальной дискуссии напомнил В. Жириновский в своем выступлении на заседании Госдумы 15 марта 1996 года при обсуждении вопроса о денонсации Беловежских соглашений.
Из воспоминаний С. Шушкевича:
«Последний вечер. А наша шестерка, дав задание рабочей группе, отправилась в баню. Я впервые был в этой резиденции. Надо отдать должное нашему правительству, оно все подготовило по самому высшему разряду. Мне оставалось делать вид, что я тут хозяин и я всех приглашаю… В бане нас было больше, чем шестеро. С Борисом Николаевичем, например, были люди из его охраны. Но разговоры мы вели «банной шестеркой».
Хотя наутро нам нужно было решать судьбу страны, у меня чувства величественности события не было. Ведь еще совсем недавно я был простым проректором, но и проректором-то не хотел быть, меня больше тянуло к преподавательской, исследовательской работе. Правда, и в институте у меня было хобби; я очень любил делать такие прикладные договоры.
Должен сказать, что чувства судьбоносности момента не было ни у кого из шестерки, кроме, пожалуй, Бурбулиса»[509].
Наступило утро «стрелецкой казни», вспоминает С. Шушкевич: «8 декабря. На охоту ушли только Фокин с Кравчуком. Ельцин от охоты отказался. К работе над документами мы приступили после завтрака. Что касается спиртного, то во время работы над Соглашением я был, как за рулем, а остальные вели себя почти так же. Только когда с трудом удавалось найти приемлемую для всех формулировку, мы позволяли по чуть-чуть хорошего коньяку. Я разрешил себе расслабиться только глубоким вечером, после подписания перед телекамерами — когда почувствовал, что «все, что мог, я уже совершил».
Я понимал, что документ нужно сделать аккуратно. И мы вычитывали каждое слово. Сначала мы писали само Соглашение. Получили от рабочей группы вариант преамбулы… Это нравится, это не нравится… Давайте попытаемся оттенить вот такой элемент, такой… Согласны. И преамбула уходит назад, в рабочую группу. И так с каждым пунктом Соглашения. Он принимался только тогда, когда вся шестерка была согласна.
Когда Соглашение было готово, решили, что Заявление мы подпишем тройкой — массовок устраивать не нужно. Ельцин во время работы над Соглашением ни в коем случае не претендовал на роль Старшего брата. Он всегда мне импонировал: нормальный, не требующий никакой интеллектуальной помощи человек.
Если я время от времени обращался к Кебичу: «Вячеслав Францевич, ну как тут нам?» — Ельцин всегда совершенно смело высказывал свое мнение. Передо мной был человек свободно мыслящий, логично мыслящий. Потом много раз на саммитах мы видели, как ему подсказывал Козырев. А в Вискулях он все решения принимал сам.
Кравчук был таким сдерживающим. Он все время фильтровал пункты Соглашения с позиции прошедшего на Украине референдума.
Из рабочей группы мне особенно запомнился Шахрай. Когда мы с очередным пунктом заходили в «тупичок», Шахрай уходил на пять-десять минут и возвращался с приемлемой формулировкой. Он не был безропотным исполнителем, выяснял все до мелочи. И я вдруг увидел такого… игрока. И юриста очень высокого ранга. Это было неожиданностью.
Интересы. Когда Россия в лице Ельцина согласилась с признанием факта распада СССР, представители регионов пеклись о том, чтобы в формулировках больше учитывались их интересы. Мы могли туда включить любые фразы по интеграции и по взаимодействию. Но особая позиция Кравчука отметала любое «братское единение» Украины в рамках бывшего СССР. Белоруссии было нужно, чтобы Соглашение не противоречило нашей декларации о независимости: мы заявили в ней о стремлении к нейтральности и безъядерности.