На благо лошадей. Очерки иппические - Дмитрий Урнов

– Ах, Доджсон… Тоже, знаете, затруднительно указать с полной определенностью.

Как же это трудно? Он здесь сорок с лишним лет прожил, он здесь тридцать восемь лет преподавал, он в университетской столовой восемь тысяч раз обедал (он любил, как математик все подсчитывать).

– Так-то оно так, сэр, но не сохранилось точных данных.

И это говорит привратник того самого колледжа, с которым Льюис Кэрролл был связан всю свою жизнь! Почувствовав, что дело плохо, что игра ведется серьезная и как бы не пришлось мне уезжать с пустыми руками, я бросился за помощью к старому знакомому, здешнему старожилу, английскому знатоку русской книги и собирателю всевозможных изданий Кэрролла на всех языках. Начал я издалека:

– Представляете, профессор, последнее время у нас один за другим вышли три новых перевода «Приключений Алисы». И уже все распродано! Достать совершенно невозможно.

Глаза коллекционера засветились охотничьим огнем, он спросил:

– А вас что привело в Оксфорд?

– Хотелось бы знать, где жил Льюис Кэрролл.

Некоторое время старый кэрроллианец, хранитель первопечатных русских книг и оксфордских традиций, колебался. Потом опять спросил:

– Карта оксфордская у вас какая-нибудь при себе есть?

Тут же я развернул свою карту.

– Здесь, – быстро была сделана помета. – Только без огласки. И у нас тут, знаете, в одной комнате стены пришлось переставлять, чтобы паломники оставили в покое. А тем, кто живет в прежних комнатах Оскара Уайльда (их скрыть не удалось), можно только посочувствовать!

«Когда Арабиан пал, – продолжала кембриджская газета, – кошка Грималкин сидела на теле своего друга, пока Арабиана не похоронили. И тогда она скрылась, и больше ее в живых не видели. По словам из племенной книги, некоторое время спустя ее нашли мертвой на сеновале».

Автор корреспонденции представлял себе студбук, иначе говоря, конную племенную книгу, видимо, чем-то вроде бортового журнала, ибо, чтобы там ни случилось, но таких записей в племенных книгах не делают. Туда вносится кличка, происхождение, потомство, но кошка, даже если она и была, никак не могла попасть в летопись племенных лошадей.

«Я прочла студбук Годольфинова завода», – свидетельствует леди Вентворт. И вот что действительно известно: Арабиан имел девяносто прямых потомков. Внуком его был Мэтчем, в переводе – Подходящий, и этот скакун, оправдав свою кличку, стал основателем породной линии, не прерывающейся до наших дней. Другим, еще более прославленным потомком Арабиана был Эклипс, иными словами, Затмение, но в данном случае имя не соответствовало его носителю. Эклипс – ярчайшее светило турфа (скаковой дорожки), блеск его класса отсвечивает до сих пор в победителях самых больших призов на всех континентах. А третьим из знаменитых потомков Арабиана был Ирод, тоже скакун великий, несмотря на то, что передние ноги считались у него слабоватыми и наблюдалась склонность к кровотечениям из носа. Дожил Годольфин Арабиан до преклонного возраста и был погребен в 1758 году. На его могиле была установлена плита, которую, как писала газета (в чем ей, безусловно, следовало верить), можно видеть и теперь.

– Это довольно близко, – пояснил библиотекарь и написал адрес: у поворота на Ньюмаркет, холмы Гог-Магог, поле для игры в гольф.

– Теперь там играют в гольф, – продолжал объяснять библиотекарь. – На машине это всего каких-нибудь полчаса.

Мне, правда, и полчаса нелегко было выкроить. А вот и Ньюмаркет. О, сколько силы в этом звуке для знатока! Не отношу себя к числу таковых, но видел истинных знатоков, сердца которых учащенно бились и глаза горели при одном только слове – Ньюмаркет.

На возвышенности, у начала тренировочной прямой, старинная церковь и кладбище. Жокейское. Здесь спят ветераны Ньюмаркетской пустоши во главе с самим Арчером.

Великого всадника, как и великую лошадь, обязательно должна преследовать роковая неудача. Или какой-нибудь недостаток. Вот Годольфин Арабиан был мал, а Вильям Арчер был чересчур высок, поэтому, чтобы выдержать жокейский вес, ему приходилось жить впроголодь. Изнурительной диетой дело не ограничивалось. Арчер парился и без конца принимал слабительное. В результате «гений в седле», как его называли, довел себя не только до физического, но и нервного истощения. В припадке безумия он пустил себе пулю в лоб. Теперь спит вечным сном у начала тренировочной прямой, прислушиваясь к пробным галопам, как говорят в Ньюмаркете.

Выдающийся жокей современности Лестер Пиггот, которого также замучил рост, сделал, видимо, соответствующие выводы из плачевной судьбы своего предшественника. И – сделал операцию, удалив всю ненужную для жокея мускулатуру.

Лестера Пиггота я мечтал повидать. Об этом можно только мечтать, потому что Пиггот постоянно в пути. Пользуясь всеми видами современного транспорта, от самолета до автомобиля и скоростного поезда, он переезжает из города в город, из страны в страну, с континента на континент, чтобы максимум две с половиной минуты воспользоваться транспортом старомодным – лошадью, то есть принять участие в скачках. Пиггот скакал во всех странах мира. У нас давным-давно скакали предки Пиггота: он жокей чистокровный, как и те скакуны, на которых он выступает. Мало этого, английская жокейская семья жила в Москве рядом с Чеховым. Дверь в дверь. На Малой Дмитровке. В результате Пигготы попали в чеховские письма и в повесть «Три года», где, правда, стали «французами».

– Надо уточнить, те ли это Пигготы? – просили меня в нашем Институте мировой литературы, поскольку мы выпускаем полное собрание сочинений Чехова с подробным комментарием.

– Хорошо, спрошу.

Возле конюшни Пиггота в загоне бегал Черный Принц, другой Черный Принц, названный в честь того, легендарного. Я узнал эту лошадь, поскольку еще вчера ее фотографии были во всех английских газетах – Пиггот выиграл на ней Большой приз. Здесь же, в Ньюмаркете. Но сегодня его здесь уже не оказалось.

– Лестер скачет в Италии, – пояснила его жена, тоже «чистокровная» – дочь жокея.

– Жаль, а я хотел насчет Чехова уточнить.

– Лестер сам этим интересуется. Вы бы его в Москву пригласили. Там на месте бы и уточнили. Москва – единственный крупный скаковой город мира, где он еще не выступал.

– Подберем подходящую лошадь и пригласим.

– Понятно. Лестеру я скажу. Будете еще в Ньюмаркете, заглядывайте.

Дня через два я открыл газету и увидел фотографию Пиггота только что не в черной рамке. «Шестнадцать швов», – гласили заголовки. Нет, случилось это не в Италии. Там Лестер блистательно выиграл и вернулся домой. Нет, не в Ньюмаркете. Он проследовал прямо на еще один английский ипподром, где должен был выступать на жеребце по кличке Парень-из-Виндзора. Этому Парню-из-Виндзора не понравилось, видите ли, в старт-машине, и он вдруг перед самым пуском рухнул на колени и, как-то изловчившись, через нижнюю щель – между дверцей и дорожкой – выскочил из бокса. Лестер сидел в седле. В результате – шестнадцать швов после пластической операции. «У постели жокея дежурит жена, дочь жокея», – писали газеты. Еще через несколько дней должен был состояться розыгрыш еще одного крупного приза, не только победители, но даже участники которого входят прямо в историю. Скаковой мир, затаив дыхание, ждал, что же будет. И вот диктор провозгласил: